своего рода пальцем на
спусковом крючке его  тела;  тела,  которое  становилось  его  револьвером
всякий раз, как револьвера не оказывалось под рукой.
     Женщина нажала курок.
     Щелк.
     Щелк, что же еще.
     Когда  они  с  Эдди,  нагруженные  бурдюками,  вернулись  со   своего
совещания, Одетта Холмс спала в инвалидном кресле глубоким сном,  завалясь
вбок. Соорудив на песке лучшую по их возможностям постель,  они  осторожно
перенесли молодую женщину из  кресла  на  расстеленные  одеяла.  Эдди  был
уверен, что она проснется, но Роланд лучше разбирался, что и как.
     Он подстрелил омара, Эдди развел огонь, и они поели,  оставив  порцию
Одетте на утро.
     Затем состоялся разговор,  и  Эдди  сказал  нечто  такое,  что  вдруг
возникло перед Роландом подобно внезапной  вспышке  молнии.  Это  озарение
было чересчур ярким и чересчур кратким, чтобы постичь все в  полной  мере,
но Роланд увидел немало -  так  порой  счастливый  удар  молнии  позволяет
различить очертания местности.
     Он мог бы поделиться с Эдди уже  тогда,  но  не  стал,  понимая,  что
должен быть для юноши Кортом, у Корта же вид ученика,  залившегося  кровью
после неожиданного и болезненного удара, вызывал  всегда  один  и  тот  же
отклик: "Дитя не разумеет, что есть молоток, покамест, забивая гвоздь,  не
расплющит себе палец. Встань, червь, и прекрати скулить!  Ты  позабыл  лик
своего отца!"
     И Эдди уснул, хотя Роланд  велел  ему  быть  начеку,  а  сам  Роланд,
уверившись, что его спутники спят  (он  подождал  подольше,  полагая,  что
Владычица  способна  на  коварство),  перезарядил  револьверы,  вложив   в
барабаны стреляные гильзы, отстегнул револьверные ремни (это причинило ему
мгновенную острую боль) и положил их рядом с Эдди.
     Потом он стал ждать.
     Час, два, три.
     В середине четвертого часа, когда его усталое, сжигаемое  жаром  тело
силилось уплыть  в  дремоту,  он  скорее  почувствовал,  чем  увидел,  что
Владычица проснулась, и сам также полностью очнулся от сна.
     Он видел, как она перевернулась. Не спускал с  нее  глаз,  пока  она,
впиваясь скрюченными пальцами в песок и подтягиваясь, подбиралась  к  тому
месту, где лежали портупеи. Внимательно пронаблюдал, как она  вытащила  из
кобуры револьвер, подползла поближе к Эдди и  замерла,  вскинув  голову  и
раздувая ноздри - эта женщина не просто нюхала воздух, она пробовала его.
     Да. Это ее он привез с той стороны.
     Когда она глянула в его сторону, он  не  просто  притворился  спящим,
потому  что  она  почуяла  бы  надувательство;  он  уснул.   Ощутив,   что
пристальный взгляд куда-то переместился,  стрелок  стряхнул  сон  и  вновь
приоткрыл один глаз. Он увидел, что женщина медленно  поднимает  револьвер
(проделывая это с меньшим напряжением, чем выказал Эдди,  когда  в  первый
раз взял оружие при Роланде), направляет  в  голову  Эдди...  и  медлит  с
невыразимо хитрой миной.
     В этот миг она напомнила стрелку Мартена.
     Она принялась возиться с барабаном и, хотя  сперва  взялась  за  него
неправильно, чуть погодя открыла. Посмотрела на головки  патронов.  Роланд
напрягся. Он ждал. Сначала - чтобы увидеть, поймет ли она, что капсюли уже
пробиты, потом - чтобы посмотреть, не повернет ли она  револьвер  дулом  к
себе, не заглянет ли внутрь, не увидит ли пустоту вместо свинца (он  думал
над тем, не зарядить ли револьверы патронами,  уже  давшими  осечку  -  но
очень недолго; Корт учил:  всяким  револьвером  в  конечном  итоге  правит
Старик Козлоногий, и единожды давший осечку патрон  во  второй  раз  может
повести себя иначе). Сделай она это - и стрелок немедля бы прыгнул.
     Но женщина защелкнула  барабан,  начала  взводить  курок...  и  опять
остановилась. Остановилась, чтобы ветер скрыл единственный тихий щелчок.
     Роланд подумал: "Вот она, другая. О  Боже!  Отвратительная,  злобная,
безногая - и все же стрелок;  это  так  же  верно,  как  то,  что  Эдди  -
стрелок".
     Он ждал вместе с ней.
     Налетел ветер.
     Женщина оттянула спусковой  крючок  до  полного  взвода  и  поместила
револьвер в полудюйме от виска Эдди. С  ухмылкой,  которая  была  гримасой
упыря, она резко нажала на курок.
     Щелк.
     Роланд ждал.
     Она снова нажала. Опять. И опять.
     Щелк-щелк-щелк.
     - Козлы ДРАНЫЕ! -  завизжала  она  и  плавным,  грациозным  движением
повернула револьвер дулом к себе.
     Роланд напружинил ноги, но не прыгнул. Дитя не  разумеет,  что  такое
молоток, покамест, забивая гвоздь, не расплющит себе палец.
     "Если она убьет его, она убьет и тебя".
     "Плевать", - непреклонно ответил голос Корта.
     Эдди пошевелился. Нет, рефлексы у парня были неплохие; он метнулся  в
сторону достаточно быстро, чтобы не дать оглушить или убить  себя.  Вместо
того, чтобы опуститься  на  уязвимый  висок,  тяжелая  рукоять  револьвера
разбила челюсть.
     - Что... Господи!
     - КОЗЛЫ ДРАНЫЕ! КОБЕЛИ БЕЛОЖОПЫЕ! - истошно вопила  Детта,  и  Роланд
увидел, что она заносит револьвер во второй раз. Пусть она была  безногой,
пусть Эдди уже откатывался прочь, дальше рисковать он не смел. Коль  скоро
Эдди не усвоит урок сейчас, он не усвоит его уже никогда. В следующий раз,
когда стрелок велит Эдди быть начеку, Эдди последует  совету,  и  потом...
эта стерва оказалась  шустра.  Было  бы  неумно  и  дальше  полагаться  на
проворство Эдди или на немощность Владычицы.
     Распрямив напружиненные ноги, он перелетел через Эдди и, силой  удара
отбросив Детту назад, приземлился на нее сверху.
     - Приспичило, кобелина? - закричала она в лицо Роланду,  одновременно
прижимаясь своим лобком к его  паху  и  занося  руку,  все  еще  сжимающую
револьвер, над его головой. - Разобрало? Щас получишь, чего тебе надо, щас
дам, в натуре!
     - Эдди! - снова крикнул стрелок  -  теперь  он  не  просто  орал,  он
приказывал. Эдди, с подбородка которого капала кровь (челюсть уже начинала
распухать) еще секунду просидел на корточках, бессмысленно  тараща  широко
раскрытые глаза. "Ну же, шевелись, не можешь, что ли? - подумал Роланд.  -
Или не хочешь?" Его силы таяли. Когда эта женщина в очередной раз  обрушит
вниз тяжелую рукоять револьвера, она сломает ему руку... то есть, если  он
успеет загородиться. Если нет, она проломит ему голову.
     Потом Эдди стряхнул оцепенение. Он поймал  стремительно  опускавшийся
револьвер, и Детта с  пронзительным  визгом  повернулась  к  нему,  щелкая
зубами, точно вампир, и ругаясь  на  уличном  patois  [Patois  (франц.)  -
уличный простонародный жаргон],  таком  беспросветно  южном,  что  его  не
понимал даже Эдди, а Роланду казалось, будто женщина вдруг  заговорила  на
иностранном языке. Но Эдди сумел вырвать револьвер из  ее  руки  и,  когда
нависшая над Роландом "дубинка"  исчезла,  он  смог  пригвоздить  Детту  к
песку.
     Она и тогда не  унялась  и  продолжала  брыкаться,  рваться  вверх  и
сквернословить. На темном лице выступил пот.
     Эдди глазел  на  все  это,  по-рыбьи  открывая  и  закрывая  рот.  Он
нерешительно  дотронулся  до  своей  челюсти,   сморщился,   отнял   руку,
внимательно осмотрел пальцы и оставшуюся на них кровь.
     Детта  продолжала  верещать:  прикончу  обоих,  рискните   здоровьем,
попробуйте меня снасильничать, я вас пиздой укокошу, вот посмотрите, это ж
не дырка, а хуй знает что с зубами на входе,  охота  разведать,  так  сами
убедитесь.
     - Что, черт подери... - тупо проговорил Эдди.
     - Ремень, - пропыхтел стрелок. - Тащи сюда. Я перекачу ее  наверх,  а
ты схватишь ее за руки и стянешь кисти за спиной.
     - ХРЕНА С ДВА! - взвизгнула Детта, и  ее  безногое  тело  забилось  с
такой силой, что Роланд чуть не слетел. Он чувствовал,  как  она  опять  и
опять силится поднять обрубок правой ноги, чтобы заехать ему по причинному
месту.
     - Я... я... она...
     - Живее, Господь прокляни лик твоего отца! - взревел Роланд,  и  Эдди
наконец сдвинулся с места.


     Связывая Детту и затягивая ремень, они дважды едва  не  упустили  ее.
Наконец Эдди сумел накинуть завязанную затяжной петлей портупею Роланда на
запястья женщины, когда, приложив  к  этому  все  силы,  стрелок  все-таки
завернул ей руки за спину (то и дело, как мангуста  от  змеи,  отшатываясь
перед  стремительными  выпадами,  которые  Детта  делала  головой,  силясь
укусить; укусов он избежал, но, покуда Эдди закончил, насквозь  промок  от
слюны). Тут-то Эдди, удерживая короткий конец  затяжной  петли,  и  стянул
путами эти сведенные вместе  кисти.  Он  не  хотел  сделать  больно  этому
отчаянно  бьющемуся,   пронзительно   кричащему,   сыплющему   проклятиями
существу. Оно было куда злее чудовищных омаров, поскольку  обладало  более
развитым интеллектом, поставлявшим ему информацию, но Эдди знал за  ним  и
другую способность - быть прекрасным. Он не хотел обижать ее  другое  "я",
скрывавшееся где-то внутри этого сосуда,  как  живая  голубка  прячется  в
самой глубине одного из потайных отделений волшебного ящика фокусника).
     Где-то внутри этого орущего,  визжащего  существа  скрывалась  Одетта
Холмс.


     Хотя мул - последнее животное, ходившее под седлом у стрелка, - издох
слишком давно, чтобы  помнить  о  нем,  у  Роланда  сохранился  кусок  его
веревочной  привязи  (которая,  в  свою  очередь,  некогда  была  отличным
арканом). Привязав с помощью этой веревки Детту к инвалидному креслу,  как
еще раньше рисовало ей воображение (а может, ложная память - впрочем, итог
был один, верно?), они отошли.
     Если бы не ползучие омарообразные твари, Эдди спустился бы к  воде  и
вымыл руки.
     - Похоже, меня сейчас вывернет, - сообщил он голосом, срывавшимся  то
на бас, то на дискант, как у мальчишки-подростка.
     - Чего стали-то? Валяйте, схавайте друг  дружке  ЗАЛУПЫ!  -  визгливо
посоветовало трепыхавшееся в кресле существо. - А? Коли вы перед пиздинкой
черной бабы труса празднуете! Ну, валяйте! Чего тут сомневаться!  Пососите
друг дружке шершавого! Валяйте, пока можно, потому  как  Детта  Уокер  щас
вылезет из этого кресла - и амбец херам вашим тощим, беложопые!  Оторву  и
вон тем ходячим бензопилам скормлю!
     - Вот женщина, в чьем сознании я побывал. Теперь ты мне веришь?
     - Я и раньше тебе верил, - сказал Эдди. - Я же говорил.
     - Ты думал, будто веришь. Ты верил  только  верхним  слоем  сознания.
Веришь ты теперь до конца? До донышка?
     Эдди посмотрел  на  визжащее,  судорожно  извивающееся  в  инвалидном
кресле существо, и отвел глаза. В лице не осталось ни кровинки, только  из
рваной раны на  подбородке  сочились  редкие  алые  капли.  С  этого  бока
физиономия Эдди начинала приобретать некоторое сходство с воздушным шаром.
     - Да, - выговорил он. - Боже мой, да.
     - Эта женщина - чудовище.
     Эдди заплакал.
     Стрелку захотелось утешить  его,  но,  не  в  силах  совершить  такое
святотатство (слишком уж хорошо он помнил  Джейка),  он  ушел  в  темноту,
сжигаемый изнутри жаром и болью нового приступа лихорадки.


     Той ночью, намного раньше - Одетта еще спала, - Эдди сказал:  похоже,
я, может быть, понимаю, что с ней неладно. Может  быть.  Стрелок  спросил,
что Эдди имеет в виду.
     - Может быть, она шизофреничка.
     Роланд  только  головой  покрутил.  Эдди  объяснил   свое   понимание
шизофрении, нахватанное по крупицам из фильмов  вроде  "Трех  лиц  Евы"  и
всевозможных телепрограмм (главным образом, из мыльных опер, которые они с
Генри смотрели, тащась от кайфа). Роланд кивнул.  Да.  Болезнь,  описанная
Эдди, вроде бы подходила. Женщина с двумя лицами, светлым и темным. Как на
пятой карте Таро, открытой ему человеком в черном.
     - И эти... шизофрены... не знают, что у них есть другой?
     - Нет, - отозвался Эдди.  -  Но...  -  Его  голос  постепенно  затих.
Молодой человек угрюмо следил за исполинскими омарами - а те знай  ползали
по песку и допытывались о чем-то, ползали и допытывались.
     - А как же?
     - Я не мозгоправ, - сказал Эдди, - поэтому, в общем-то, не знаю...
     - Мозгоправ? Что такое мозгоправ?
     Эдди постукал себя по виску.
     - Врач, который лечит голову. Соображаловку. По-настоящему называется
"психиатр".
     Роланд кивнул. Мозгоправ ему нравилось  больше.  Поскольку  мозгов  у
Владычицы было слишком много. В два раза больше, чем нужно. Не  мешало  бы
их вправить.
     - Но, по-моему, шизики почти всегда знают, что с ними что-то не то, -
сказал Эдди. - Из-за провалов в памяти. Может, я  ошибаюсь,  но  я  всегда
понимал так:  обычно  в  шизике  сидят  два  человека,  из-за  пробелов  в
воспоминаниях  считающие,  что  страдают  частичной  потерей  памяти.  Эти
пробелы образуются тогда, когда ситуацией завладевает второе "я". А она...
она говорит, что помнит все. Она действительно думает, будто помнит все.
     - Я думал, ты сказал, что, по ее мнению,  на  самом  деле  ничего  не
происходит.
     - Угу, - сказал Эдди, - но покамест забудь об этом. Я пытаюсь сказать
вот что: неважно, в чем она убеждена. В ее воспоминаниях этот берег  стоит
сразу за гостиной, где она сидела в халате  и  смотрела  двенадцатичасовые
новости. Никакого провала. Никакого разрыва. Ей совершенно  невдомек,  что
ее гостиную  от  универмага  Мэйси,  где  ты  ее  сцапал,  отделяет  некий
промежуток  времени,  на  который  в  ее  теле  воцарилась  какая-то  иная
личность. Черт, могли пройти сутки, а то и несколько недель. Я  знаю,  что
все еще была зима - почти все покупатели в том универмаге были в пальто...
     Стрелок кивнул. Восприятие Эдди обострялось. Хорошо. Сапоги, шарфы  и
торчавшие из карманов пальто и курток перчатки ускользнули от его внимания
- и все же процесс пошел.
     - ...но сколько времени Одетта была той другой женщиной больше  никак
не определишь - сама-то она этого  не  знает.  Сдается,  она  оказалась  в
совершенно новой для себя ситуации, и историей  о  том,  как  ей  прошибли
голову, просто защищает обе стороны.
     Роланд кивнул.
     - И кольца. Увидеть  их  было  для  нее  настоящим  потрясением.  Она
старалась не подавать вида, но все равно это было заметно.
     Роланд спросил:
     - Если две эти женщины не знают, что существуют в одном теле, и  даже
не подозревают, что что-то может быть не в порядке; если у каждой  из  них
своя, отдельная, цепочка воспоминаний, частью  -  подлинных,  а  частью  -
придуманных сообразно тем промежуткам времени,  когда  появляется  другая,
как нам быть? Как жить рядом с ней?
     Эдди пожал плечами.
     - Меня не спрашивай. Это твоя проблема. Ты же сказал,  что  она  тебе
нужна. Ты же, черт возьми, собственной шеей рисковал, чтобы  притащить  ее
сюда. - Эдди на минуту задумался, припомнив, как с ножом  Роланда  в  руке
сидел на корточках над телом стрелка, почти касаясь лезвием его  горла,  и
неожиданно невесело рассмеялся. "Ты БУКВАЛЬНО рисковал своей шеей, мужик",
- подумал он.
     Воцарилось молчание. К этому  времени  Одетта  уже  спокойно  дышала.
Стрелок  совсем  было  собрался  в  очередной  раз  повторить  Эдди   свое
предостережение быть начеку и (достаточно громко, чтобы Владычица  -  если
она лишь притворялась - услышала) объявил, что ложится  спать,  как  вдруг
Эдди сказал нечто, одной внезапной вспышкой озарившее сознание  Роланда  и
заставившее понять хотя бы часть того, что так нужно было знать.
     Под конец, когда эта женщина оказалась здесь.
     Под конец она изменилась.
     Он что-то заметил, что-то...
     -  Сказать  тебе  кое-что?  -  спросил  Эдди,  мрачно   вороша   золу
раздвоенной клешней убитого накануне вечером омара. - Когда ты поволок  ее
сквозь дверь, мне показалось, что шизик - я.
     - Почему?
     Эдди подумал, затем пожал плечами. Объяснить было слишком  трудно,  а
может, он просто слишком устал.
     - Это неважно.
     - Почему?
     Эдди посмотрел на Роланда, увидел, что тот задает серьезный вопрос по
серьезной причине (по крайней мере, он так подумал), и на минуту углубился
в воспоминания.
     - Честное слово, мужик, это трудно описать. Я поглядел в  эту  дверь.
Тут у меня крыша  и  поехала.  Когда  видишь,  как  в  этой  двери  кто-то
движется, то мерещится, будто движешься вместе с ними. Ну, знаешь, о чем я
толкую.
     Роланд кивнул.
     - Так вот, я до последнего смотрел все это, как фильм... ну, неважно,
не суть. А потом ты развернул ее лицом сюда, и я в первый раз увидел себя.
Словно... - Эдди перебирал слова и ничего не находил. - Не знаю. Наверное,
должно было  бы  казаться,  что  смотришься  в  зеркало,  но  мне  так  не
показалось, потому... потому что я смотрел как  бы  на  другого  человека.
Словно меня вывернули наизнанку. Словно я был одновременно в двух  местах.
Черт, ну, не знаю.
     Но стрелка точно громом поразило. Так вот что он  ощутил,  когда  они
проникли в этот мир; вот что с ней произошло... нет, не только  с  ней,  с
ними: мгновение Детта и Одетта смотрели друг на  друга,  но  не  так,  как
смотришь на свое отражение в зеркале,  нет  -  как  два  разных  человека;
зеркало стало оконным стеклом и на  миг  Одетта  увидела  Детту,  Детта  -
Одетту, и обе одинаково ужаснулись.
     "Теперь знают обе, - мрачно подумал стрелок. - Быть может,  не  знали
прежде, но знают теперь. Они могут пытаться скрыть это от себя  самих,  но
миг прозрения был, знание пришло и, должно быть, осело в сознании,  никуда
не делось".
     - Роланд?
     - Что?
     - Просто хотел убедиться, что ты не спишь с открытыми глазами. Потому
как, знаешь ли, на минуту у тебя сделался такой вид, точно ты за тыщу  лет
и за тридевять земель отсюда. За горами, за лесами, за широкими морями.
     - Коли так, теперь я вернулся, -  сказал  стрелок.  -  И  иду  спать.
Помни, что я сказал, Эдди: будь начеку.
     - Буду смотреть в оба, - отозвался Эдди. Впрочем, Роланд знал:  дозор
нынче ночью нести ему самому, болен он или нет.
     Из чего и воспоследовало дальнейшее.


     После всех треволнений Эдди с Деттой Уокер в конце концов уснули,  на
сей раз окончательно (обессилевшая Детта не столько уснула, сколько  впала
в забытье, свесившись вбок, и в кресле ее удерживали веревки).
     Но стрелок лежал без сна.
     "Придется свести их обеих в бою, - думал он. Впрочем, чтобы объяснить
ему, что подобный поединок может  оказаться  битвой  не  на  жизнь,  а  на
смерть, никакие "мозгоправы"  не  требовались.  -  Если  победит  светлая,
Одетта, все еще может быть хорошо. Если верх возьмет  темная,  несомненно,
все пропало".
     И все же  стрелок  чувствовал,  что  в  действительности  следует  не
убивать, а объединять. Он уже осознал (и  не  без  одобрения):  в  уличной
грубости, в непримиримости и упрямстве Детты Уокер есть много такого,  что
в будущем окажется ценным для него - для всех; он нуждался в  Детте  -  но
хотел, чтобы она находилась под контролем. Путь предстоял неблизкий. Детта
считала их с Эдди чудовищами, принадлежавшими к некоему виду, который  она
называла Кобели Беложопые. Это было всего лишь, чем  опасное  заблуждение,
но на пути им предстояло встретиться с настоящими чудовищами - исполинские
омары   были   не    первыми    и    не    последними.    Та    отчаянная,
"дерись-до-последнего", баба, в которую он  вошел  и  которая  этой  ночью
вновь явилась из укрытия, могла бы очень пригодиться в схватке с подобными
монстрами, если бы  смягчить  ее  спокойной  человечностью  Одетты  Холмс,
особенно теперь, когда стрелок остался без двух пальцев и почти без  пуль,
а лихорадка нарастала.
     "Впрочем, это шаг вперед. Думаю, если бы  мне  удалось  заставить  их
признать друг друга, это вызвало бы столкновение. Как это можно устроить?"
     Всю ту долгую ночь  Роланд  пролежал  без  сна,  размышляя,  и,  хотя
чувствовал, как усиливается жар, сжигающий его  изнутри,  ответа  на  свой
вопрос так и не нашел.


     Незадолго  до  рассвета  Эдди  проснулся.  Он  увидел,  что  стрелок,
завернувшись в одеяло на манер  индейца,  сидит  у  прогоревшего  в  пепел
вчерашнего к