даже не заметили. На каждой горелке огромной плиты  булькал  котел,  и
женщины в свободных, с длинными рукавами платьях, с забранными назад и
перевязанными яркими лентами волосами,  бродили  в  заполнявшем  кухню
тумане как призраки.
     Шими снял со спины Капи сначала один бочонок, потом второй. Пыхтя
от натуги, перенес их к большой дубовой бочке у  двери  черного  хода.
Снял крышку, наклонился над бочкой, тут  же  отпрянул:  ядреный  запах
старого грэфа вышиб у Шими слезу.
     - Фу! - изрек он, поднимая первый бочонок. -  Можно  опьянеть  от
одного запаха!
     Он вылил в бочку свежий грэф, стараясь не расплескать  ни  капли.
Когда бочонки опустели, уровень бочки поднялся чуть  лине  до  крышки.
Это хорошо, подумал Шими. На празднике  Ярмарки  яблочное  пиво  будет
литься рекой.
     Пустые бочонки он поставил в ременные  корзины,  закрепленные  по
бокам Капризного, вновь посмотрел на кухню, дабы убедиться, что за ним
никто не наблюдает (никто и  не  наблюдал:  кто  вообще  мог  заметить
дурачка из таверны Корал?), а затем повел Капи не назад, к арке, а  по
тропе, к сараям-складам,  в  которых  хранилось  все  необходимое  для
обеспечения жизнедеятельности Дома-на-Набережной.
     Их было три, и перед каждым сидело пугало с красными руками. Шими
решил, что пугала пристально всматриваются в него, и по  коже  у  него
побежали мурашки. Потом он вспомнил свой предыдущий поход, к дому Риа,
безумной старой ведьмы. Вот уж кто действительно наводил страх. А  это
всего лишь пугала, набитые соломой.
     - Сюзан? - шепотом позвал он. - Где ты?
     Дверь центрального сарая, и  так  приоткрытая,  распахнулась  еще
шире.
     - Заходи! - также шепотом ответила она. - И заводи  мула!  Только
быстро!
     Он завел мула в сарай, где пахло сеном, фасолью,  веревками...  и
чем-то еще. С более резким запахом. Петарды, подумал Шими. И  порошок,
для стрельбы.
     Сюзан, которая все утро провела в примерочной,  встретила  его  в
тонком  шелковом  платье  и  высоких  кожаных  сапогах,  с   волосами,
украшенными ярко-синими и ярко-красными ленточками. Шими засмеялся.
     - Как ты забавно выглядишь, Сюзан, дочь Пата. Ты меня повеселила,
это точно.
     - Да, в таком наряде меня только рисовать для картины. - По  лицу
Сюзан было заметно, что  думает  она  совсем  о  другом.  -  Нам  надо
поторопиться. Через  двадцать  минут  меня  начнут  искать.  Может,  и
раньше, если этот старый козел хватится меня... За дело!
     Они сняли бочонки со спины Капи. Сюзан достала из  кармана  кусок
сломанной подковы и вытащила у одного бочонка донышко. Передала  кусок
подковы Шими, который проделал то же самое со вторым  бочонком.  Сарай
заполнил запах грэфа.
     - Держи! - Она бросила Шими тряпку из  мягкой  материи.  -  Вытри
бочонок  как   следует.   Особо   не   усердствуй,   все   петарды   в
водонепроницаемой оболочке, но лучше перестраховаться.
     Пока они вытирали бочонки изнутри, Сюзан каждые несколько  секунд
бросала тревожный взгляд на дверь.
     - Хорошо. Хватит.  Теперь...  их  два  вида.  Я  уверена,  их  не
хватятся. Запасы  тут  огромные,  ими  можно  взорвать  полмира.  -  И
устремилась в глубь сарая. Вернулась с подолом, полным петард.  -  Это
те, что побольше.
     Шими уложил их в один из  бочонков.  Каждая  размером  с  детский
кулак. Большие петарды. Разрывающиеся с грохотом. Он как раз установил
на место донышко, когда Сюзан принесла вторую порцию.  Поменьше.  Шими
знал, что они не только взрываются, но  и  выбрасывают  сноп  цветного
огня.
     По-прежнему бросая короткие взгляды на  дверь,  она  помогла  ему
загрузить бочонки. Когда они заняли свое  законное  место  в  ременных
корзинах по бокам Капи, Сюзан облегченно вздохнула и тыльной  стороной
ладони вытерла вспотевший лоб.
     - Слава богам, этот этап закончен.  Ты  знаешь,  куда  должен  их
отвезти?
     - Да. Сюзан, дочь Пата. На "Полосу К". Мой друг Артур Хит положит
их в безопасное место.
     - Если кто-нибудь спросит, как ты там оказался?
     - Отвозил сладкий грэф юношам из Привходящего  мира,  потому  что
они решили не приходить в город на Ярмарку...  Почему  они  решили  не
приходить, Сюзан? Они не любят Ярмарки?
     - Ты об этом скоро узнаешь. Нет у меня времени отвечать  на  твои
вопросы, Шими. Иди... дорога у тебя дальняя. Однако он не сдвинулся  с
места.
     - Что еще? - спросила Сюзан, стремясь не выказывать нетерпения. -
Шими, в чем дело?
     - Я бы хотел, чтобы ты поцеловала меня. Все-таки fin de ano. -  И
Шими густо покраснел.
     Сюзан не могла не рассмеяться, потом приподнялась  на  цыпочки  и
поцеловала его в уголок рта. С этим Шимии отбыл к "Полосе К".



                                  4


     На следующий день Рейнолдс поскакал в СИТГО. Лицо укутал  шарфом,
оставив только глаза. Ему не  терпелось  выбраться  из  этого  чертова
Хэмбри, где пастбища так близко соседствовали  с  морем.  Вроде  бы  и
температура упала не так сильно, но ветер, набрав  скорость  надводной
гладью, резал как ножом. А еще больше угнетало  его  другое:  ощущение
обреченности, накрывшее город, да и весь Меджис, в преддверии  ярмарки
Жатвы. Рой это тоже чувствовал. Об этом ясно говорил его взгляд.
     Нет, у него явно полегчает  на  душе,  когда  трое  юных  рыцарей
превратятся в пепел,  который  разнесет  ветром,  а  он  покинет  этот
забытый богами феод.
     Рейнолдс спешился на автомобильной  стоянке,  привязал  лошадь  к
ржавой железяке  с  загадочным  словом  "шевроле",  едва  читаемым  на
небольшой, когда-то блестящей табличке, и зашагал  к  нефтяному  полю.
Ветер пробирал даже сквозь овчинный полушубок, которым его снабдили на
ранчо, и дважды ему пришлось натягивать шляпу  на  уши,  чтобы  ее  не
сдуло ветром. Он даже радовался, что не  может  увидеть  себя:  должно
быть, выглядел он как какой-нибудь гребаный фермер.
     Оглядываясь по сторонам, Рейнолдс время от времени удовлетворенно
кивал. Тишина и покой. Лишь ветер шуршит в  соснах,  растущих  по  обе
стороны от трубы. Никогда не  подумаешь,  что  за  тобой  наблюдает  с
десяток пар глаз.
     - Эй! - позвал он. - Выходите, парни. Давайте держать совет.
     Мгновение его призыв оставался без ответа. Потом  из-за  деревьев
появились Хайрем Куинт с ранчо "Пиано" и Крикун  Каллахэн  из  "Приюта
путников". Святое дерьмо, в изумлении  подумал  Рейнолдс,  и  где  они
только этим разжились.
     Из-за пояса  штанов  Куинта  торчал  древний  мушкетон.  Рейнолдс
подумал, что Куинту крупно повезет, если мушкетон просто даст  осечку,
когда тот нажмет на спусковой  крючок.  Если  не  повезет  -  мушкетон
взорвется и ослепит его.
     - Все тихо? - спросил Рейнолдс. Куинт  ответил  на  непереводимом
местном диалекте. Крикун с минуту слушал его, потом взял инициативу на
себя.
     - Все хорошо, сэй. Он говорит, что он и его люди теряют терпение.
- Широко улыбнувшись, Крикун добавил: -  Если  бы  вместо  мозгов  был
порох, он не смог бы высморкаться.
     - Но доверять этому идиоту можно?
     Крикун ползал плечами. Вероятно, сие означало, что да.
     Они прошли под деревья. Там, где  Роланд  и  Сюзан  видели  почти
тридцать цистерн, стояли шесть, и из этих шести  только  в  двух  была
нефть. Мужчины сидели на земле или  храпели,  привалившись  к  стволам
сосен и надвинув на лицо сомбреро. В большинстве своем  их  вооружение
по возрасту и надежности могло посоперничать с  мушкетоном  Куинта.  У
некоторых Рейнолдс заметил пращи. И решил,  что  проку  от  них  будет
больше. Он повернулся к Крикуну:
     - Скажи этому лорду  Перту,  что  если  мальчишки  придут,  будет
стычка и у них есть только один шанс сделать все как надо.
     Крикун заговорил  с  Куинтом.  Тот  заулыбался,  обнажив  остатки
зубов. Коротко ответил, затем пальцы его сложились в громадные кулаки,
он поставил их один на другой и повернул  в  разные  стороны,  как  бы
откручивая шею невидимому врагу. Крикун начал было переводить, но Клей
Рейнолдс остановил его взмахом руки. Ему хватило одного слова, которое
он понял без перевода: muerto [мертвец, покойник (исп.).]



                                  5


     Всю предшествующую празднику Жатвы  неделю  Риа  просидела  перед
магическим кристаллом, вглядываясь в его глубины.  Черной  ниткой  она
пришила голову Эрмота к его телу, мертвой змеей обвязала себе  шею  да
так и сидела, не замечая запаха разложения, который со временем только
усиливался. Дважды подходил Масти, громко мяукал, требуя еды, и всякий
раз Риа ногой отталкивала его,  не  отрывая  взгляда  от  хрустального
шара. Она сама все более превращалась в скелет, а глаза уже напоминали
глазницы тех черепов, что лежали в висевшей в углу сетке. Иной раз она
впадала в дрему, с гниющей змеей на шее, с хрустальным шаром,  лежащим
на коленях. Упиралась острым подбородком в шею, из  уголков  рта  вниз
бежали струйки слюны, но спать она не спала. Она не могла терять время
на сон: слишком многое показывал ей магический кристалл.
     Показывал в охотку. Теперь, чтобы заглянуть в розовые глубины, ей
уже не приходилось прибегать  к  пассам.  Ей  открылась  вся  мерзость
Меджиса, все гадости и жестокости, творимые вдали  от  чужих  глаз.  В
большинстве, конечно, она видела  всякую  ерунду:  мальчишек,  которые
онанировали,  подглядывая  в  замочную  скважину   за   раздевающимися
сестрами, жен,  выворачивающих  карманы  мужей  в  поисках  денег  или
табака, Шеба, пианиста, вылизывающего сиденье стула, на котором только
что  сидела  голой  задницей  его  любимая  проститутка,  служанку   в
Доме-на-Набережной, плюнувшую в подушку Кимбы Раймера после того,  как
канцлер дал ей хорошего пинка: служанка помешала ему пройти.
     Все, что видела Риа, лишь подтверждало  ее  мнение  об  обществе,
которое она покинула. Иногда она дико смеялась,  иногда  обращалась  к
людям, которых видела в хрустальном шаре, словно они могли ее слышать.
На третий день недели, предшествующей празднику Жатвы,  она  перестала
ходить в туалет, хотя и могла брать с  собой  магический  кристалл,  и
теперь от нее шел резкий запах мочи.
     На четвертый день Масти перестал подходить к ней.
     Риа смотрела в магический кристалл  и  растворялась  в  нем,  как
случалось с другими, теми, кто приникал к шару  до  нес.  Она  уже  не
отдавала себе отчета в том, что шар, показывая  ей  невидимое  другим,
высасывает из нес остатки anima. А если бы и отдавала, то скорее всего
решила, что это  равноценный  обмен.  Она  видела  все  то,  что  люди
старались скрыть от посторонних глаз, все то, что всегда  интересовало
ее, и едва ли сочла, что ее жизненная сила - слишком дорогая плата  за
доставленное удовольствие.



                                  6


     - Дай я ее зажгу, боги тебя побери. - Джонас  узнал  говорившего:
этот мальчишка махнул Джонасу отрезанным собачьим хвостом  и  крикнул:
"Мы - Большие охотники за гробами, как и ты!"
     Другой мальчишка, к которому обращался этот ангел, никак не желал
расставаться с куском печенки, который они увели из-под носа владельца
мясной лавки на нижнем рынке. Первый схватил  его  за  ухо,  вертанул.
Второй мальчишка вскрикнул, выронил печенку из вымазанных кровью рук.
     - Так-то лучше. -  Первый  поднял  кусок  печенки.  -  Ты  должен
помнить, кто тут босс.
     Они стояли за небольшой пекарней  на  нижнем  рынке.  Поблизости,
привлеченный запахом горячего хлеба, терся  пес  с  бельмом  на  одном
глазу. Он смотрел на них, повиливая хвостом.
     На куске печени виднелся разрез, из него  торчал  зеленый  фитиль
большой петарды. Под фитилем печенка раздулась, как  живот  беременной
женщины. Первый мальчишка достал серную спичку сунул ее  меж  передних
зубов, зажег.
     - Он  не  возьмет!  -  подал  голос,  дрожащий   от   надежды   и
предвкушения, третий мальчишка.
     - Такой-то тощий? - хмыкнул первый. - Возьмет, ставлю мою  колоду
карт  против  твоего  лошадиного  хвоста.  Третий  подумал  и  покачал
головой. Первый широко ухмыльнулся. - А ты мудр. - И зажег  фитиль.  -
Эй, милый, - позвал он пса. - Хочешь попробовать вкусненького? Держи!
     И он бросил кусок печенки. Шипящий фитиль не  остановил  пса.  Он
метнулся к печенке, не отрывая единственного глаза от  еды,  какой  не
видел уже много дней. И в тот момент, когда пес на лету поймал печенку
петарда, которую мальчишки засунули  внутрь,  взорвалась.  Громыхнуло,
вспыхнуло. У пса оторвало  нижнюю  челюсть.  Хлынула  кровь.  Какое-то
мгновение пес стоял, глядя на мальчишек одним глазом, потом рухнул.
     - Схватил! - воскликнул первый мальчишка.  -  Схватил!  Нас  ждет
счастливая Жатва, а?
     - Что это вы тут делаете? - раздался женский голос. -  А  ну  кыш
отсюда, воронье!
     Мальчишки убежали, смеясь,  и  смех  их  действительно  напоминал
карканье ворон.



                                  7


     Катберт и Ален остановили лошадей у устья каньона  Молнии.  Ветер
уносил от них "голос" червоточины, но от него все равно гудела голова,
дребезжали зубы.
     - Как же я ее ненавижу. - процедил Катберт. - Давай поторопимся.
     - Да, - согласился с ним Ален.
     Они  спешились,  неуклюжие  в  полушубках,  привязали  лошадей  к
кустам, что росли неподалеку. В обычной ситуации они обошлись  бы  без
этого, но знали, что надсадный вой  червоточины  лошадям  тоже  не  по
нутру. Катберту даже послышалось, что червоточина разговаривает с ним,
настойчиво предлагает пройти к ней. Настойчиво и убедительно.
     Давай, Берт, отринь все  эти  глупости:  жажду  славы,  гордость,
боязнь смерти, одиночество, которое ты высмеиваешь, потому что,  кроме
смеха, другого оружия у тебя нет. И эта девушка, забудь про нее. Ты ее
любишь, не так ли? Далее если не любишь, все равно хочешь ее. Грустно,
конечно, но она любит твоего друга, а не тебя. А вот если  ты  придешь
ко мне, все это сразу перестанет тебя  волновать.  Так  иди.  Чего  ты
ждешь?
     - Чего я жду? - пробормотал Катберт. - Что?
     - Я спрашиваю, чего мы ждем? Давай покончим  с  этим  и  поскорее
уберемся отсюда.
     Из седельных сум каждый достал по небольшому мешочку. В  них  они
ссыпали порох из маленьких петард, которые два  дня  назад  привез  им
Шими. Ален опустился на колени, вытащил нож  и,  вырывая  под  ветками
канавку, задом пополз по тропе в каньон.
     - Надо бы поглубже, - заметил Катберт. - Чтобы  порох  не  вынуло
ветром.
     Ален бросил на него злобный взгляд:
     - Может, выроешь ее сам? Чтобы точно знать,  что  глубина  -  как
надо?
     Это червоточина, подумал Катберт. Она действует и на него.
     - Нет, Эл, - ответил он. - Для слепого недоумка у тебя получается
даже очень хорошо. Продолжай.
     Ален еще какое-то мгновение сверлил его тем  же  взглядом,  потом
заулыбался и вернулся к прерванному занятию.
     - Ты умрешь молодым, Берт.
     - Да,  скорее  всего.  -  Катберт  тоже  опустился  на  колени  и
последовал за Аденом, заполняя канавку порохом из мешка,  стараясь  не
обращать внимания  на  назойливый  "голос"  червоточины.  Нет,  порох,
пожалуй, не выдует, разве что ураганным  ветром.  А  вот  если  пойдет
дождь, ветки не защитят.  Если  пойдет  дождь...  Не  думай  об  этом,
приказал он себе. Это ка. Канавки по обе стороны  тропы  они  засыпали
порохом за десять минут но обоим казалось, что времени на  это  у  них
ушло гораздо больше. И лошади придерживались того же мнения. Они  били
копытами, на всю длину натянув поводья, прижав уши к  голове,  выкатив
глаза.  Катберт  и  Ален  отвязали  их,  вскочили  в  седла.  Катберту
показалось, что его конь дрожит как лист на ветру.
     Невдалеке солнечные лучи отражались от металла. Цистерны у  Скалы
Висельников. Их поставили предельно близко к выпирающей из земли глыбе
песчаника, но солнце стояло в зените, и  тени  от  скалы  не  хватало,
чтобы накрыть все цистерны.
     - Я просто не могу в это поверить, - покачал  головой  Ален.  Они
направлялись назад, к "Полосе К", огибая Скалу Висельников по  широкой
дуге, чтобы их не увидели. - Должно быть, они держат нас за слепых.
     - Они держат нас за глупцов. - ответил Катберт, - хотя,  полагаю,
это одно и то же. - Теперь, когда каньон Молнии остался далеко позади,
его так и распирало от облегчения.  Неужели  они  собираются  войти  в
каньон? Действительно войти, оказаться  в  нескольких  ярдах  от  этой
проклятой лужи? Он не мог в это поверить... и  заставил  себя  напрочь
забыть об этом, потому что иначе пришлось бы поверить.
     - Новые всадники направляются к Скале Висельников. - Ален  указал
на леса за каньоном. - Ты их видишь?
     На таком расстоянии всадники не превышали  размером  муравья,  но
Берт видел их хорошо.
     - Меняют  охрану,  главное,  чтобы  они  нас  не  увидели...  как
думаешь, смогут разглядеть?
     - Оттуда? Вряд ли.
     Мысленно Катберт с ним согласился.
     - Они все попадут в каньон на день Жатвы, так? - спросил Ален.  -
Загнать туда малую часть - невелика польза.
     - Да... я думаю, все они там окажутся.
     - А Джонас и его дружки?
     - И они тоже.
     На них надвигалась полоса Плохой Травы.  Ветер  дул  им  в  лицо,
заставляя глаза слезиться, но Катберт не видел в этом ничего  плохого.
Наоборот. "Голос" червоточины, спасибо  ветру,  заметно  ослабел.  Еще
немного, и он пропадет полностью. Именно этого и не  хватало  Катберту
для полного счастья.
     - Ты думаешь, мы выберемся оттуда, Берт?
     - Сие мне неведомо, -  ответил  Катберт,  вспомнил  о  засыпанных
порохом канавках под сухими ветками и улыбнулся. - Но вот что  я  тебе
скажу, Эл: они точно узнают, что мы там побывали.



                                  8


     В Меджисе, как и в любом другом феоде Срединного мира,  последняя
неделя  перед  Ярмаркой   посвящалась   политике.   Влиятельные   люди
съезжались со всех концов  феода,  одно  совещание  сменялось  другим,
подготавливая главное событие  -  Форум  феода,  который  по  традиции
проходил в день Жатвы. Сюзан участвовала во  всех  этих  мероприятиях,
живое доказательство того, что у мэра есть еще порох  в  пороховницах.
Присутствовала и Олив, раз за разом выпивая до дна чашу унижения.  Они
сидели по обе стороны стареющего петушка. Сюзан  наливала  кофе.  Олив
раздавала пирожные. Обе с благодарностью выслушивали хвалебные  отзывы
о качестве еды и напитков, к приготовлению которых  они  не  имели  ни
малейшего отношения.
     Сюзан не могла заставить  себя  посмотреть  на  улыбающееся  лицо
несчастной Олив. Да, не судьба  ее  мужу  лежать  в  одной  постели  с
дочерью Пата Дельгадо... но сэй Торин этого не знала, а  Сюзан  ничего
не могла ей сказать. Когда же боковым зрением она видела жену мэра, ей
вспоминались слова Роланда, произнесенные им на Спуске: "На  мгновение
я подумал, что она - моя мать". Но в этом-то и состояла  проблема,  не
правда ли? Олив Торин не могла стать  матерью.  Отсюда  и  та  ужасная
ситуация, в которой оказались и она сама, и Сюзан.
     Мысли Сюзан занимало совсем другое, но со  всей  этой  суетой  во
дворце мэра она смогла вырваться лишь за три дня до  праздника  Жатвы.
Отсидев на последнем в тот день совещании,  скинув  Розовое  платье  с
аппликацией (как она его ненавидела! Как она ненавидела все  платья!).
Сюзан торопливо надела джинсы, рубашку и полушубок. Заплетать волосы в
косы времени не было, ее ждали на чаепитии у мэра, но  Мария  завязала
их в узел, и Сюзан помчалась  к  дому,  который  вскорости  собиралась
покинуть навсегда.
     То, что она хотела посмотреть, лежало  в  чулане,  примыкающем  к
конюшне, который ее отец использовал как кабинет, но сначала она вошла
в дом и услышала то, что и рассчитывала услышать: сладкое  посапывание
тети Корд. Оно и к лучшему.
     Сюзан отрезала кусок хлеба, намазала его медом  и  направилась  в
конюшню, прикрывая лицо от  пыли,  которую  гнал  по  двору  ветер.  В
огороде громыхало пугало, поставленное теткой.
     Она нырнула в конюшню. Пил