едленно идет к выходу из проулка. Навстречу голосу Элтона Джона, который поет: "Кто-то спас, кто-то спас, кто-то сегодня спас мне жиз-з-знь!" Тесак по-прежнему торчит из черепа вампира. Рукоятка при каждом шаге мотается из стороны в сторону, как маленький хвост. Каллагэн видит и кровь, но совсем немного, не океан, как ожидал. В этот момент потрясение слишком велико, чтобы он мог над этим подумать, но позже он придет к выводу, что к выводу, что жидкой крови в вампирах самая малость. И жизнь в них поддерживает что - то более магическое, чем полезные вещества, которые кровь доставляет в самые дальние уголки тела. Большая часть их крови свернулась и по консистенции напоминает желток сваренного вкрутую яйца.
     Тварь делает еще шаг, потом останавливается. Голова исчезает из поля зрения Каллагэна, потому что вампир резко наклоняется вперед. А потом, внезапно, одежда кучей надает на влажную мостовую проулка.
     Словно во сне Каллагэн идет к груде одежды. Льюп Дельгадо стоит, прижавшись спиной и затылком к стене, закрыв глаза, по-прежнему пребывая в трансе, в который загнал его вампир. Бровь маленькими струйками стекает по шее.
     Каллагэн смотрит на одежду. Галстук завязан. Рубашка внутри пиджака, подол засунут в брюки. Он знает, что, расстегнув молнию, найдет в них трусы. Берется за рукав пиджака, чтобы убедиться, что он пуст не только по виду, но и на ощупь, и часы вампира вываливаются из рукава, падают на мостовую рядом с уже лежащим на ней перстнем, какие выдают выпускникам многих престижных университетов.
     Видит Каллагэн и волосы. А также зубы, некоторые с пломбами. Это все, осталось от мистера Брифкейс-Марк - Кросса.
     Каллагэн собирает одежду. Элтон Джон все поет "Кто-то сегодня спас мне жизнь", но, возможно, удивляться этому и не следует. Песня-то довольно длинная песня, на четыре минуты, не меньше. Каллагэн надевает часы на свое запястье, перстень - на палец, чтобы они не потерялись. Заносит одежду в "Дом", проходя мимо Льюпа, который так и не вышел из транса. Ранки на его шее становятся все меньше, затягиваются, исчезают.
     На счастье Каллагэна кухня пуста. Слева дверь с табличкой "КЛАДОВАЯ". За ней - короткий коридор с нишами по обе стороны. Каждая ниша отделена от коридора металлической решетчатой дверью, запертой на крепкий замок. В одной нише - консервы. Во второй крупы. В нескольких - одежда. Рубашки, брюки, платья и юбки, пальто, для каждого вида одежды своя ниша. Есть ниши и для обуви, мужской и женской. В конце коридора - обшарпанный гардероб с надписью "СБОРНАЯ СОЛЯНКА". Каллагэн находит бумажник вампира и перекладывает в свой карман, поверх собственного бумажника. Карман заметно оттопыривается. Потом открывает ключом гардероб и бросает в него одежду вампира. Все легче, чем рассортировать ее, хотя он понимает, что кто-то обязательно будет ворчать, обнаружив в брюках трусы. В "Доме" использованное нижнее белье не берут.
     - Мы, возможно, обслуживаем представителей самого дна, - как-то сказал Каллагэну Роуэн Магрудер, - но у нас есть свои правила".
     Сейчас не до правил. Сейчас надо заняться волосами и зубами вампира. Его бумажником, перстнем, часами...и, Господи, брифкейс и туфли! Они же остались в проулке!
     "Не смей скулить! - говорит он себе. - Его девяносто девять процентов исчезли, совсем, как монстр в последнем кадре фильма ужасов. Пока Бог был с тобой, я думаю, это Бог, так что не смей скулить!"
     Он и не скулит. Собирает волосы, зубы, берет брифкейс, несет в дальний конец проулка, плюхая по лужам, перебрасывает через ограду. После короткого размышления отправляет следом часы, бумажник и перстень. Последний поначалу не хочет сниматься, Каллагэна уже охватывает паника, но перстень соскальзывает с пальца и отправляется за ограду. Кто-нибудь подберет. В конце концов, это Нью-Йорк. Он возвращается к Льюпу и видит туфли. Слишком хорошие, чтобы их выбрасывать. Кто-нибудь сможет их поносить. С туфлями возвращается на кухню. Стоит перед плитой, держа их в правой руке, подвешенными на двух пальцах, когда из проулка на кухню заходит Льюп.
     - Дон? - голос у него чуть осипший, как у человека, который крепко спал и только что проснулся. В нем слышится легкое удивление. Он указывает на подвешенные на пальцах Каллагэна туфли. - Ты собираешься положить их в жаркое?
     - Вкус они бы улучшили, это точно, - отвечает Каллагэн. Он изумлен спокойствием собственного голоса. А его сердце! Как ровно оно бьется. От шестидесяти до семидесяти ударов в минуту, - но я хочу отнести их в кладовую. Кто-то оставил их на заднем крыльце. А ты чего там делал?
     Льюп улыбается. Улыбка ему к лицу, он становится еще прекраснее.
     - Постоял там, покурил, - отвечает он. - Такая хорошая погода, что не хочется заходить под крышу. Разве ты меня не видел?
     - Видел, конечно, - ответил Каллагэн. - Но ты с головой ушел в свои мысли, вот я и не стал окликать тебя. Открой мне, пожалуйста, кладовую.
     Льюп проходит в короткий коридор, открывает замок на решетчатой двери соответствующей ниши.
     - Хорошие туфли, - говорит он. - "Бэлли". - С чего это кто-то решил оставит пару туфель "Бэлли" пьяницам?
     - Наверное, эти туфли чем-то не угодили хозяину, - отвечает Каллагэн. Он слышит колокольца, их сладостную и вгоняющую в ужас мелодию, и скрипит зубами. Окружающий мир вдруг начинает мерцать. "Только не сейчас, - думает он. - Пожалуйста, только не сейчас".
     Это не молитва, в Нью-Йорке он молится мало, но, возможно, кто-то слышит его, потому что звон исчезает. Вместе с мерцанием. Из другой комнаты кто-то громко вопрошает, когда же, наконец, подадут ужин. Кто-то ругается. Все, как всегда. А вот ему хочется выпить. Тоже обычное дело, но сейчас очень уж хочется, нестерпимо. Он не может не думать о том, как его пальцы сжимали обтянутую резиной рукоятку тесака. О весе тесака. О звуке, с которым тесак развалил голову вампира. И прежний вкус опять во рту. Мертвый вкус крови Барлоу. И слова. Что сказал ему Барлоу на кухне дома Петри, перед тем, как сломал крест, подаренный ему матерью? "Печально наблюдать крушение веры"?
     "Этим вечером я пойду на собрание "АА", - думает он, надевая резинку на туфли "Бэлли" и бросая их в кучу обуви. Иногда они помогают. Он никогда не говорит: "Я - Дон и я алкоголик", - но иногда эти собрания помогают.
     Льюп стоит к нему вплотную и, обернувшись, Каллагэн от неожиданности ахает.
     - Ты чего такой пугливый? - Льюп смеется. Рассеянно почесывает шею. Следы от прокусов еще есть, но к утру они исчезнут. Однако, Каллагэн знает, вампиры что-то видят. Что-то чувствуют. В общем, могут вычислить таких, как Льюп.
     - Послушай, - говорит он Льюпу, - я вот думаю, а не уехать или из города на неделю или две. Развеяться. Отчего бы нам не поехать вместе? Побудем на природе. Порыбачим.
     - Не могу, - отвечает Льюп. - В отеле мне отпуск положен только в июне, а кроме того, здесь работать некому. Но, если ты хочешь уехать, с Роуэном я все улажу. Нет проблем, - Льюп пристально смотрит на него. - Похоже, отдых пойдет тебе на пользу. Ты выглядишь уставшим. И ты такой нервный.
     - Нет, то всего лишь мысли вслух, - качает головой Каллагэн. Никуда он, конечно, не поедет. Если останется, сможет приглядывать за Льюпом, оберегать его. И теперь он кое-что знает. Убивать их не труднее, чем давить клопов на стене. И после них мало чего остается. А с Льюпом все будет в порядке. Вампиры третьего типа, вроде мистера Марк-Кросс-Брифкейса не убивают свои жертвы, даже не изменяют их, не превращают в вампиров. По крайней мере, он этого не заметил. И он всегда будет начеку, это ему по силам. Будет на страже. Попытается хотя бы этим искупить содеянное в Салемс-Лоте. И у Льюпа все будет хорошо.

11

     - Да только с Льюпом ты ошибся, - Роланд свернул сигарету из крошек, которые выгреб со дна кисета. Табак больше напоминал пыль.
     - Да, - согласился Каллагэн. - Ошибся. Роланд, сигаретной бумаги у меня нет, но вот с табаком могу помочь. В доме есть хороший табак, с юга. Мне он без надобности, но Розалита по вечерам иногда выкуривает трубку.
     - Позже я с удовольствием возьму его и скажу, спасибо тебе, - ответил Роланд. - Впрочем, табака мне недостает куда как меньше, чем кофе. Заканчивай свою историю. Ничего не упускай, я думаю, мы должны услышать все, это важно, но...
     - Я знаю. Времени в обрез.
     - Да, - кивнул Роланд. - Времени в обрез.
     - Тогда скажу сразу, мой друг подхватил эту болезнь... СПИД, так в результате ее назвали? - он посмотрел на Эдди, тот кивнул. - Ясно. Наверное, нормальное название, не хуже других. Вы, возможно, знаете, что эта болезнь может долго не давать о себе знать, но с моим другом все вышло иначе. Она буквально сожрала его. К середине мая 1976 года Льюп Дельгадо уже одной ногой стоял в могиле. Стал бледным, как смерть. Практически постоянно температурил. Иной раз всю ночь проводил в над унитазом: его рвало. Роуэн запретил бы ему появляться на кухне, но такой необходимости не возникло: Льюп сам себе это запретил. А потом появились язвы.
     - Они называются саркомой Капоши, - вставил Эдди. - Кожная болезнь. Уродует человека и вызывает страшную боль.
     Каллагэн кивнул.
     - Через три недели после того, как появились язвы, Льюп оказался в Центральной больнице Нью-Йорка. Роуэн Магрудер и я пришли к нему как-то вечером, в конце июня. До этого мы говорили друг другу, что он выкарабкается, поправится, что он молодой и крепкий. Но в тот вечер, едва переступив порог палаты, мы поняли, что его дни сочтены. Он лежал в кислородной палатке. К рукам тянулись шланги капельниц. Боль ни на секунду не отпускала его. Он не хотел, чтобы мы подошли близко, опасаясь, что его болезнь заразная. И сказал нам, что никто не знает, чем же он болен.
     - Отчего болезнь вызывала еще больший страх, - вставила Сюзанна.
     - Да. По его словам, врачи считали, что это болезнь крови, вызванная гомосексуальными контактами, а может, использованием одной иглы с другими наркоманами. Но он хотел, чтобы мы знали, говорил нам снова и снова, что к наркотикам он не прикасался, анализы это подтвердили. "Не прикасался с 1970, - повторял он. - Ни к таблеткам, ни к травке. Клянусь Богом". Мы сказали ему, что и так об этом знаем. Сели на кровать с обеих сторон, взяли его за руки.
     Каллагэн шумно сглотнул слюну.
     - Наши руки... он заставил нас вымыть руки перед уходом. На всякий случай. И поблагодарил за то, что мы его навестили. "Дом", сказал он Роуэну, это лучшее, что у него было в жизни. Потому что там он действительно обрел дом.
     - Никогда раньше мне не хотелось так выпить, как в тот вечер, когда мы вышли из Центральной больницы. Слава Богу, Магрудер был рядом, поэтому мы вместе проходили мимо баров. В тот вечер я улегся спать трезвым, но зная, что долго не удержусь. Именно первый стакан превращает тебя в пьяницу, так говорили на собраниях "Анонимных Алкоголиков, и меня от моего первого стакана уже отделяло совсем ничего. Где-то бармен уже ждал меня, чтобы наполнить его.
     Через два дня Льюп умер.
     На похороны собралось человек триста, практически все они какое-то время провели в "Доме". Слезы лились рукой, произносились трогательные речи, в том числе и людьми, которые не смогли бы пройти по прямой, вычерченной мелом. Когда все закончилось, Магрудер взял меня за руку.
     - Я не знаю, кто ты, Дон, но мне доподлинно известно, что ты - хороший человек и запойный пьяница, который не прикасался к спиртному... как давно?
     Я подумал о том, чтобы как-то уйти от прямого ответа, но на это потребовались бы слишком большие усилия.
     - С прошлого октября.
     - Сейчас тебе хочется выпить. Это написано на твоем лице. И вот что я тебе скажу: если ты думаешь, что, пропустив стаканчик, ты сможешь оживить Льюпа, я тебе разрешаю. Более того, найди меня, мы вместе пойдем в "Бларни стоун" <"Бларни стоун" - популярный ирландский пивной бар в Нью-Йорке> и сначала пропьем все, что у меня в бумажнике. Лады?
     - Лады.
     - Если ты напьешься сегодня, это будет самым худшим, что можно сделать, самым большим надругательством над памятью Льюпа. Все равно, что помочиться на его мертвое лицо.
     - Он был прав, и я это знал. Остаток этого дня провел так же, как и мой второй день в Нью-Йорке, бродил по городу, боролся с отвратительным вкусом во рту, боролся с желанием купить бутылку и устроиться в парке на лавочке. Я помню, как шел по Бродвею, по Десятой авеню. Потом оказался на Парк-авеню, в районе Тридцатых улиц. Уже начало темнеть, в обоих направлениях автомобили ехали по Парк-авеню с включенными фарами. На западе небо окрасилось в оранжевые и розовые тона. Улицы купались в этом великолепном предзакатном свете.
     Я вдруг ощутил умиротворенность и подумал: "Я выиграю. Сегодня, по крайней мере, я выиграю". - И вот тут в голове зазвенели колокольца. Громче, чем всегда. Я почувствовал, что голова у меня разрывается. Парк-авеню замерцала передо мной и я подумал: "Боже, а ведь она нереальная. Парк-авеню нереальная, и все остальное тоже. Гигантская декорация. Весь Нью-Йорк - рисунок на заднике, а что находится за ним? Да ничего. Абсолютно ничего. Одна лишь темнота".
     Потом ощущение реальности вернулось. Мелодия в голове начала утихать... утихать... смолкла. Я зашагал дальше, очень медленно. Как человек, идущий по тонкому льду. Боялся, что вывалюсь из этого мира, если надавлю на тротуар сильнее, и окажусь в темноте. Я знал, что все это какой-то бред, тогда я это знал, но знания не всегда помогают, не так ли?
     - Не всегда, - Эдди вспомнил о тех днях, когда баловался героином в компании Генри.
     - Не всегда, - согласилась Сюзанна.
     - Не всегда, - кивнул Роланд, подумав о Иерихонском Холме. Подумав об упавшем на землю роге.
     - Я прошел один квартал, потом два, три. Опять начал думать о том, что все будет хорошо. Да, я ощущаю во рту дурной вкус, да, я могу видеть вампиров третьего типа, но я к этому приспособлюсь. Особенно, с учетом того, что вампиры третьего типа не засекают меня. Я их видел, они меня - нет, словно мы находились по разные стороны стекла, которое пропускает свет только в одну сторону. Но в тот вечер я увидел кое-что похуже, гораздо хуже, чем эти вампиры.
     - Ты увидел того, кто действительно умер, - сказала Сюзанна.
     Каллагэн повернулся к ней. На лице читалось крайнее изумление.
     - Как... как ты...
     - Я знаю, потому что побывала в Нью-Йорке посредством Прыжка, - ответила Сюзанна. - Мы все побывали. Роланд говорит, что это люди, которые или не знают, что они умерли, или отказываются с этим смириться. Они. Как ты их называл Роланд?
     - Бродячие мертвяки, - ответил Роланд. - Их немного.
     - Но и немало, - Кэллагэн вздохнул, - они знали, что я их вижу. На Парк-авеню мужчина без глаз и женщина правых руки и ноги, с обожженным телом смотрели на меня так, будто думали, что я могу... ну, не знаю, вернуть им жизнь.
     Я побежал. Бежал долго, потому что пришел в себя на углу Второй авеню и Девятнадцатой улицы, сидел на бордюрном камне, опустив голову, тяжело дыша.
     Какой-то старичок подошел, спросил, все ли со мной в порядке. К тому времени я уже успел отдышаться и ответил, что да. Он сказал, что в таком случае мне бы лучше подняться. Менее чем в двух кварталах патрульная машина, она приближается к нам и меня могут загрести, если увидят сидящим на бордюрном камне. Я посмотрел старику в глаза и ответил: "Я видел вампиров. Даже убил одного. Я видел ходящие трупы. И вы думаете, что меня испугают два копа в патрульной машине?"
     Он попятился. Предложил мне держаться от него подальше. Сказал, что хотел лишь оказать мне услугу и вот, мол, что он за это получил. "В Нью-Йорке, - воскликнул он, - ни одно доброе дело не остается безнаказанным", - и, разъяренный, потопал прочь.
     Я расхохотался. Встал, оглядел себя. Рубашка вылезла из брюк. Сами брюки к какой-то краске. Я, конечно, понятия не имел, где успел в нее вляпаться. Я огляделся и, спасибо всем святым и грешникам, увидел, что совсем рядом бар "Американо" Потом я выяснил, что в Нью-Йорке их несколько, но тогда решил, что он перенесся сюда из сороковых годов, что спасти мне жизнь. Я вошел, сел на стул в конце стойки, а когда подошел бармен, сказал: "Ты для меня кое-что припас".
     - Неужто, приятель? - спросил он.
     - Да, - кивнул я.
     - Тогда скажи, что именно, и я принесу.
     - "Бушмиллс" <"Бушмиллс" - марка ирландского виски>, - ответил я, - а поскольку ты держишь его для меня с прошлого октября, почему бы тебе сразу не налить двойную порцию.
     Эдди передернуло.
     - Плохая идея.
     - В тот момент мне казалось, что это лучшая идея всех времен и народов. Я мог забыть Льюпа, перестать видеть мертвяков, возможно, даже перестать видеть вампиров... москитов в образе человеческом.
     - К восьми вечера я напился. К девяти сильно напился. К десяти нализался до чертиков. Смутно помнил, как бармен вышвыривает меня за дверь. Наутро проснулся на скамейке в парке, под газетным одеялом.
     - Возвращение в исходную точку, - пробормотала Сюзанна.
     - Ага, леди, возвращение в исходную точку, ты права, и я говорю, спасибо тебе. Я сел. Подумал, что моя голова сейчас расколется. Опустил ее между колен, а поскольку она не взорвалась, вновь поднял. Старуха сидела на скамье в двадцати ярдах от меня, обычная старуха, в платке на голове, кормила воробышков из бумажного пакета с орешками. Только синий свет гулял по ее щекам и лбу, вырывался изо рта и прятался в нем при, соответственно, выдохах и вдохах. Одна из них. Москит. Ходящие трупы исчезли, но я по-прежнему мог видеть вампиров третьего типа.
     Вроде бы опять следовало напиться, но возникла одна маленькая проблема: отсутствие денег. Пока я спал под газетами, кто-то обчистил мои карманы, так что в бар путь мне был заказан, - Каллагэн улыбнулся. Криво, невесело.
     - В тот день я нашел "Менпауэр". Нашел и на следующий день, и днем позже. Потом напился. Так и пошло. Три дня я работал трезвым, обычно разнорабочим на стройке или грузчиком на складе какой-нибудь большой компании, потом напивался до поросячьего визга, а следующий день приходил в себя. После чего цикл повторялся. Все лето 1976 года, которое я провел в Нью-Йорке. И везде, куда бы я ни пошел, мне слышалась песня Элтона Джона "Кто-то сегодня спас мне жизнь". Не знаю, была она популярна в то лето или нет, но я слышал ее везде. Однажды работал пять дней подряд в "Коури муверс". Пять дней без выпивки - то был мой июльский рекорд. На пятый день бригадир подошел ко мне и спросил, не хочу ли я работать у них постоянно.
     - Не могу, - ответил я. - В моем контракте с "Менпауэр" черным по белому записано, что я целый месяц не могу поступать на постоянную работу в другую компанию.
     - Да брось ты, - отмахнулся он. - Все плюют на это дерьмо. И знаешь, что я тебе скажу, Донни? Ты - хороший парень. И мне представляется, что ты можешь не только затаскивать мебель в фургон. Как насчет того, чтобы подумать об этом вечером?
     - Я подумал, а размышления, как обычно в то лето, привели к выпивке. Так что я оказался в каком-то маленьком баре неподалеку от "Эмпайр-Стейт-Билдинг", потягивал виски и слушал Элтона Джона: "Ты почти вонзила в меня свои коготки, не так ли, дорогая?" А когда оклемался, обратился в другую компанию, где людей тоже нанимали на один день, но никогда не слышали о гребаной "Коури муверс".
     Слово "гребаной" Каллагэн буквально выплюнул, что свойственно людям, которые крайне редко прибегают к ругательствам.
     - Ты пил, ты бродил по городу, ты работал, - кивнул Роланд. - Но в то дето ты занимался и еще одним делом, не так ли?
     - Да. Но мне потребовалось какое-то время, прежде чем я им занялся. Я несколько раз видел их, женщина, кормившая воробьев, была первой, но они ничего такого не делали. То есть я знал, кто они, но еще не мог пойти на хладнокровное убийство. А потом, как-то вечером в Бэттери-Парк <Бэттери-Парк - парк на берегу Нью-Йоркской гавани, на южной оконечности Манхэттене. Назван так потому, что в колониальные времена здесь стояла батарея, охранявшая устье реки Гу