Детта не  поленилась  проверить,  чем
заполнен барабан - пустыми стреляными гильзами или чем-нибудь  посерьезнее
- и пули показались ей настоящими, да; однако это не означало, что так оно
и есть. Ведь Настоящий Гад не мог рискнуть даже тем, что хоть один  патрон
окажется достаточно сухим, чтобы выстрелить. Быть может, он что-то с  ними
сделал (в конце концов, револьверы - его  бизнес).  Зачем?  Ну  как  же  -
разумеется, чтобы обманом заставить ее обнаружить себя! Тогда Эдди возьмет
ее на мушку того револьвера, который действительно  стреляет,  и,  усталый
или нет, не повторит свою прежнюю  ошибку.  Собственно,  Эдди  постарается
избежать этого главным образом именно потому, что устал.
     "Хорошая попытка, беложопый, - думала Детта в своем тенистом  логове,
в этом тесном, но по непонятной причине успокаивающем темном местечке, где
землю ковром устилали размягчившиеся, гниющие косточки мелких зверюшек.  -
Классная попытка, но меня на такое дерьмо не купишь".
     В конце концов, стрелять в Эдди не  требовалось.  Требовалось  только
ждать.


     Детта опасалась только одного: как бы стрелок не вернулся раньше, чем
Эдди уснет. Однако стрелка все не было. Безвольное тело у  подножия  двери
не шевелилось. Не исключено, что с добыванием нужного  лекарства  возникли
сложности... насколько понимала Детта,  сложности  какого-то  иного  рода.
Мужики вроде этого находят неприятности так же запросто, как сука в  течку
- похотливого кобеля.
     Прошло два часа. Эдди бродил вверх  и  вниз  по  невысоким  холмам  в
поисках женщины, которую называл "Одеттой" (о, как Детта  ненавидела  звук
этого имени), надсаживаясь так, что в конце концов потерял голос и кричать
стало нечем.
     Наконец Эдди сделал то, чего она дожидалась:  спустился  на  песчаный
клинышек и, безутешно оглядываясь по  сторонам,  сел  рядом  с  инвалидным
креслом. Юноша тронул колесо - почти ласково, словно погладил. Потом  рука
Эдди соскользнула, и он испустил глубокий вздох.
     При виде  этого  в  горле  у  Детты  заныло,  появился  металлический
привкус;  в  голове  полыхнула-метнулась  летняя  зарница   острой   боли;
почудился некий зовущий голос... зовущий,  а  может  быть,  настойчивый  и
вопрошающий.
     "А вот и нет, - подумала она, понятия не имея, кого имеет в виду  или
к кому обращается. - Нет, ничего у тебя не  выйдет,  не  в  этот  раз,  не
сейчас. Не сейчас, а может  быть,  уже  никогда".  Голову  опять  вспорола
стрела боли, и Детта сжала кулаки. Ее лицо  тоже  сжалось  в  своего  рода
кулак,  его  исказила  глумливая  гримаса  сосредоточенности  -  выражение
удивительное  и  приковывающее  к  себе  внимание  смесью  злобы  и  почти
блаженной решимости.
     Пронизывающая боль не возвращалась. Как и голос  -  тот,  что  порой,
мнилось Детте, говорил с ней во время таких приступов.
     Она ждала.
     Эдди подпер подбородок кулаками, и все равно голова его вскоре начала
клониться на грудь, а кулаки поехали вверх по щекам. Детта  ждала;  черные
глаза мерцали.
     Голова Эдди дернулась кверху. С трудом поднявшись  на  ноги,  молодой
человек спустился к морю и плеснул себе в лицо водой.
     "Правильно, молодой-холостой. До смерти досадно, что у них  тут  нету
таблеток от сна, а то ты бы и их нажрался, верно?"
     Эдди, усевшийся теперь уже в инвалидное кресло, очевидно,  обнаружил,
что устроился немного слишком удобно.  Поэтому  после  долгого  взгляда  в
открытую дверь (что ж ты там видишь, сопляк белопузый? Расскажи - получишь
двадцатку, Детта хочет знать, что там) он опять плюхнулся задом на песок.
     Снова подпер голову руками.
     И вскоре опять начал клевать носом.
     На сей раз беспрепятственно. Подбородок Эдди лег  на  грудь,  а  храп
молодого человека Детта услышала даже сквозь шум прибоя. Очень скоро  Эдди
повалился на бок и свернулся калачиком.
     Почувствовав внезапный укол жалости к лежащему  внизу  белому  парню,
Детта была удивлена, раздражена и испугана. Эдди  походил  всего  лишь  на
маленького нахала,  который  в  новогоднюю  ночь  силился  не  заснуть  до
полуночи, но сошел с круга. Потом  Детта  вспомнила,  как  этот  сопляк  с
Настоящим  Гадом  пытались  заставить  ее  проглотить  отравленную  еду  и
дразнили своей, хорошей, всякий раз в последнюю секунду выхватывая кусок у
нее из-под носа... по крайней мере до тех пор, пока не  перепугались,  что
она может отдать концы.
     Если они испугались, что ты можешь умереть, почему прежде  всего  они
попытались отравить тебя?
     Вопрос напугал Детту не меньше, чем мимолетное чувство  жалости.  Она
не привыкла задавать себе вопросы, и более того, звучавший у нее в  голове
вопрошающий голос, кажется, вовсе не походил на ее собственный.
     "Стало быть, ухандокать меня этой отравленной жратвой они не  хотели.
Хотели, чтоб мне поплохело, вот и все. Чтоб сидеть тут и ржать, покамест я
буду блевать да стонать, вот чего".
     Выждав минут двадцать, она двинулась вниз, к песку, цепляясь пальцами
за землю, подтягиваясь на сильных руках, по-змеиному  извиваясь  и  ни  на
секунду не спуская глаз с Эдди. Она предпочла бы подождать еще часок, даже
полчаса: лучше бы сопливый гаденыш углубился в царство снов не на одну-две
мили, а на десяток. Но Детта просто не могла себе позволить такую роскошь,
как ожидание. Настоящий Гад мог вернуться в любой момент.
     Приближаясь к тому  месту,  где  лежал  Эдди  (он  все  храпел;  звук
напоминал  жужжание  циркулярной  пилы,  которая  вот-вот  сдохнет),   она
подобрала обломок камня, подходяще гладкий с  одной  стороны  и  подходяще
зазубренный - с другой.
     Ее ладонь обхватила гладкий бок камня, и  Детта,  с  тусклым  блеском
убийства в глазах, ползком двинулась дальше, туда, где лежал Эдди.


     План действий Детты был жесток  и  прост:  изо  всех  сил  бить  Эдди
зазубренной стороной камня до тех пор,  пока  и  он  не  станет  таким  же
мертвым,  бесчувственным  и  недвижным,  как  камень.  Тогда  она  заберет
револьвер и дождется возвращения Роланда.
     Когда его тело примет сидячее положение,  Детта  предоставит  Роланду
выбирать: вернуть ее в ее родной мир или отказаться и быть  убитым.  "Тебе
со мной все равно подыхать,  заинька,  -  скажет  она.  -  А  хахаль  твой
приказал долго жить, стало быть, из того, про что ты тут  языком  махал  -
дескать, хочу то, хочу се - ничего боле не выйдет".
     Если бы револьвер, который Настоящий Гад дал Эдди, не сработал (такая
возможность существовала - Детта никогда не встречала  человека,  которого
бы боялась и ненавидела так, как Роланда; она  считала  его  способным  на
любую низость, на любое  коварство),  она  бы  все  равно  разделалась  со
стрелком, прикончив его камнем или же голыми руками. Стрелок был болен,  у
него недоставало двух пальцев - Детта сумела бы справиться с ним.
     Но когда она приблизилась к Эдди, ей в голову пришла тревожная мысль.
Это был еще один вопрос, и его опять задал голос, показавшийся чужим.
     А что если он узнает? Если в ту же секунду, как ты  убьешь  Эдди,  он
узнает, что ты сделала?
     "Ни фига он не узнает.  Больно  уж  занят  тем,  чтоб  надыбать  свое
лекарство. И перепихнуться, насколько мне известно".
     Чужой голос не ответил, однако семя  сомнения  было  заронено.  Детта
слышала, как  они  толковали,  думая,  будто  она  спит.  Настоящему  Гаду
непременно нужно было что-то сделать. Что именно - Детта не знала. Ей было
известно  одно:  это  имеет  какое-то  отношение  к  какой-то  башне.   Не
исключено,  что  Настоящий  Гад  считал  эту  башню  полной  золота,   или
брильянтов, или чего-то в этом роде. Чтобы добраться до башни, сказал  он,
ему  необходимы  Детта,  Эдди  и  кто-то  еще.  Детта  догадывалась,  что,
наверное, так и есть. Иначе что здесь делать этим дверям?
     Если это было колдовство, то, убей она Эдди, Настоящий Гад мог узнать
об этом. Детте казалось, что,  похерив  дорогу  к  башне,  она,  возможно,
похерила бы единственное, ради чего жил этот беложопый кобелина.  А  ежели
этот козел узнает, что жить больше незачем, он может сотворить что  угодно
- ведь на все прочее ему насрать с высокой горки.
     При мысли о том, что может случиться,  если  Настоящий  Гад  вернется
так, Детта невольно задрожала.
     А если убить Эдди нельзя, что же делать? Револьвер-то можно забрать и
пока Эдди спит, но вернется Настоящий Гад, и что тогда? Справится ли она с
ними обоими?
     Детта просто не знала.
     Ее взгляд коснулся инвалидного  кресла,  заскользил  прочь,  и  вдруг
быстро вернулся. На кожаной спинке  был  глубокий  карман.  Оттуда  торчал
моток веревки, которой Детту привязывали к креслу.
     Глядя на этот моток, Детта поняла, как можно все устроить.
     Изменив курс, она поползла к бессильному, неподвижному телу  стрелка.
Она собиралась взять все необходимое из рюкзака,  который  Роланд  называл
своим "кошелем", и побыстрее завладеть веревкой... но  на  миг  застыла  у
двери, как вкопанная.
     Детта, как и Эдди, переводила увиденное на язык кинолент...  впрочем,
представшее ее взору зрелище больше напоминало детективную телепостановку.
Декорация представляла собой большую аптеку. Перед  Деттой  был  провизор,
казавшийся перепуганным до одури, но Детта его не  винила:  прямо  в  лицо
аптекарю смотрело дуло револьвера. Аптекарь что-то говорил, но  его  голос
был далеким, искаженным, словно доносился к ней  сквозь  поглощающие  звук
перегородки. Слов Детта не разбирала. И не видела, кто  держит  револьвер.
Впрочем, на самом деле видеть грабителя ей было не обязательно,  разве  не
так? Ясное дело, она знала, кто он.
     Это был Настоящий Гад.
     "Там он, может, с виду совсем не он, там он может  даже  на  кургузый
мешок с дерьмом смахивать, даже на одного из  наших,  из  черных  братьев,
внутри-то это все одно он, факт. Недолго же  он  искал  новый  шпалер,  а?
Готова  спорить,  пушку  надыбать  за  ним  никогда  не  заржавеет.   Надо
пошевеливаться, Детта Уокер".
     Она открыла кошель Роланда. Потянуло  слабым,  вызывающим  ностальгию
ароматом давно припасенного, но теперь давно уже  истраченного  табака.  В
определенном отношении кошель очень напоминал дамскую  сумку,  заполненную
великим множеством сваленных как  попало  и  случайных  на  первый  взгляд
вещиц... однако, вглядевшись повнимательнее, вы видели дорожное снаряжение
человека, готового практически к любой неожиданности.
     Детте пришло в голову, что Настоящий Гад идет к своей  Башне  изрядно
давно. Если так, стоило подивиться уже тому только, сколько шмутья  (среди
которого попадались и вовсе бросовые вещи) все еще остается в кошеле.
     "Пошевеливайся, Детта Уокер".
     Взяв то, что ей было нужно, она неслышно,  по-змеиному  пробралась  к
инвалидному креслу. Очутившись подле него, она оперлась на руку  и,  точно
рыбачка,  сматывающая  линек,  вытянула  веревку  из  пришитого  к  спинке
кармана, то и дело оглядываясь на Эдди - просто, чтобы убедиться,  что  он
спит.
     Юноша так и не пошевелился, пока Детта не накинула ему на шею петлю и
не затянула ее.


     Его волокли спиной вперед. Поначалу Эдди подумал, что все еще спит  и
видит жуткий сон, в котором его не то хоронят заживо, не то душат.
     Потом он ощутил острую боль от врезавшейся в шею петли и тепло слюны,
побежавшей по  подбородку,  когда  он  стал  давиться.  Это  был  не  сон.
Вцепившись в веревку, Эдди попытался встать на ноги.
     Сильные руки Детты крепко рванули веревку. Эдди шлепнулся  на  спину.
Его лицо начинало багроветь.
     - Ты это брось! - прошипела у него за  спиной  Детта.  -  Уймешься  -
будешь жить, а нет - удавлю.
     Эдди опустил руки и  попытался  сохранять  неподвижность.  Скользящая
петля, которую набросила ему на шею Одетта, ослабла - как  раз  настолько,
чтобы он смог втянуть тоненькую, обжигающую струйку  воздуха.  Сказать  на
этот счет можно было только одно: лучше так, чем совсем не дышать.
     Когда паническое биение сердца Эдди чуть  замедлилось,  он  попытался
оглядеться. В тот же миг петля снова туго затянулась.
     - Спокойно. Валяй, осматривай океанский пейзаж, сволочь белопузая.  А
на что другое тебе щас и глядеть не захочется.
     Эдди снова отвернулся к океану, и узел ослаб, позволив  ему  еще  раз
сделать несколько скупых, обжигающих  глотков  воздуха.  Левая  рука  Эдди
тайком поползла  вниз,  к  поясу  штанов  (Детта,  впрочем,  заметила  это
движение и, хоть Эдди того не знал, усмехалась). За поясом ничего не было.
Она забрала револьвер.
     "Она подкралась к тебе, пока ты  спал,  Эдди".  -  Разумеется,  голос
принадлежал стрелку. - "Твердить сейчас, что я тебя предупреждал об  этом,
проку нет, но... я тебя предупреждал. Вот они, плоды романтики: на  шее  -
петля, а где-то за спиной - сумасшедшая с двумя револьверами".
     "Но если бы она собиралась меня убить, то уже  сделала  бы  это.  Она
убила бы меня, пока я спал".
     "А что, по-твоему, она собирается сделать, Эдди? Вручить тебе путевку
в Дисней-Уорлд на два лица с оплатой всех расходов?"
     - Послушай, - сказал молодой человек. - Одетта...
     Едва  это  имя  слетело  с   его   губ,   петля   затянулась   вновь,
беспощадно-туго.
     - Не хрена меня так называть. Еще раз назови - больше никого  никогда
никак не назовешь. Меня звать Детта Уокер, и коли-ежели, говно отбеленное,
тебе охота подышать еще немного, лучше запомни это!
     Эдди захрипел, стал  давиться  и  вцепился  в  петлю.  Перед  глазами
большими черными пятнами, похожими на зловещие цветы, начало  распускаться
ничто.
     Наконец обвивавшая его шею тесьма опять ослабла.
     - Усвоил, сука белая?
     - Да, - выговорил он, но это был лишь задушенный хрип.
     - Тогда скажи. Скажи, как меня звать.
     - Детта.
     - Скажи полное имя! - В голосе Детты дрожала  опасная  истерия,  и  в
этот миг Эдди порадовался, что не видит своей собеседницы.
     - Детта Уокер.
     - Хорошо. - Петля ослабла еще немного. - А теперь слушай меня, лебедь
белый, да хорошенько, коли хочешь дожить до заката. Не пробуй умничать - я
уж видела, как ты, змей  подколодный,  пытался  тайком  добраться  до  той
пушки, что я у тебя забрала, покамест ты дрых. Брось, потому как  Детта  -
она все видит. Только чего надумаешь, а она уж видит, что у тебя  на  уме.
Будь спок. А что у меня  ног  нету  -  ничего  не  значит,  ты  все  равно
умничать-то не пробуй. Я, с тех пор, как обезножела, много чему выучилась.
Обе пушки козла беложопого теперь при мне, а это чего-нибудь да стоит, как
по-твоему?
     - Да, - прохрипел Эдди. - Умничать мне неохота.
     - Ну хорошо. Очень хорошо. - Детта заклохтала от смеха. - Покамест ты
дрых, я, стерва такая, была сильно занята. И все рассчитала. Вот  что  мне
от тебя надо, лебедь белый: суй руки за спину и  щупай,  пока  не  найдешь
петлю - такую же, как я тебе надела на шеяку. Петель будет три.  Пока  ты,
лодырь, сны смотрел, я узлы вязала! - Она опять закудахтала  от  смеха.  -
Нащупаешь  петлю  -  сложишь  руки  вместе  и  просунешь  туда.  Потом  ты
почувствуешь, как моя рука натуго затягивает узел. Тут  ты  себе  скажешь:
"Вот он, шанец охомутать эту черномазую стерву. Вот щас, покамест  она  не
ухватилась за веревку как следует". Но... - тут голос Детты,  карикатурный
голос негритянки с Юга,  зазвучал  приглушенно,  -  ...поспешишь  -  людей
насмешишь. Сперва лучше оглядись.
     Эдди огляделся. Детта больше, чем  когда-либо,  походила  на  ведьму:
замурзанное, всклокоченное существо, способное вселить страх в куда  более
отважные сердца. То платье, что было на ней  в  универмаге  Мэйси,  откуда
стрелок   ее   похитил,   теперь   превратилось   в   грязные    лохмотья.
Воспользовавшись взятым из кошеля стрелка ножом (которым  Роланд  разрезал
удерживавшую  пакеты  с  кокаином  маскировочную  липкую   ленту),   Детта
прорезала платье  еще  в  двух  местах,  и  прямо  над  выпуклостью  бедер
получились импровизированные кобуры. Оттуда высовывались потертые  рукояти
револьверов стрелка.
     Голос звучал приглушенно оттого, что в  зубах  у  Детты  была  зажата
веревка. Из одного угла  ухмыляющегося  рта  торчал  ее  короткий  хвостик
(видно было, что пенька перерезана недавно), с другой стороны высовывалось
остальное - часть, тянувшаяся к петле вокруг шеи Эдди. В этой  картине,  в
схваченной ухмыляющимися  губами  веревке,  было  что-то  столь  хищное  и
варварское, что Эдди оцепенел, уставясь на Детту с ужасом, от которого  ее
ухмылка стала только шире.
     - Попробуй поумничать, покамест я буду заниматься твоими грабками,  -
невнятно проговорила она, - я тебе дыхалку зубами пережму, сволочь  белая.
И тогда уж не отпущу. Понял?
     Эдди не стал полагаться на свое красноречие и только кивнул.
     - Ладненько. В конце концов, может, ты и проживешь чуток подольше.
     - А если нет, - хрипло  прокаркал  Эдди,  -  тебе  придется  навсегда
забыть про удовольствие воровать в Мэйси, Детта. Потому что он  узнает  об
этом, и тогда мы все остаемся у разбитого корыта.
     - Придержи язык, - сказала (почти  промурлыкала)  Детта.  -  Придержи
язык. Пусть думают те ребята, кто это умеет. А твое дело - нащупать вторую
петлю, больше ничего.


     Пока  ты  сны  смотрел,  я  узлы  вязала,  сказала  Детта.  К  своему
неудовольствию и все  возрастающей  тревоге  Эдди  обнаружил:  она  хотела
сказать именно то, что сказала. Веревка превратилась  в  цепочку  из  трех
скользящих узлов. Первую петлю Детта накинула ему на шею,  пока  он  спал.
Вторая надежно связала кисти рук Эдди за спиной.  Грубо  толкнув  молодого
человека в бок, Детта перевернула его на живот и  велела  поднять  ноги  -
так, чтобы пятки коснулись ягодиц.  Сообразив,  к  чему  это  ведет,  Эдди
заартачился. Детта вытащила из прорехи в  платье  револьвер  Роланда.  Она
взвела курок и прижала дуло к виску юноши.
     - Давай делай, что сказано, а то как бы я чего  не  сделала,  сволочь
белопузая, - сказала она все тем же мурлычущим голосом. -  Только  если  я
чего-нибудь сделаю, ты окочуришься. Мозги, что с той стороны  твоей  башки
вытекут, я просто присыплю  песочком,  а  дырку  прикрою  волосами.  Он  и
подумает, что ты бай-бай! - Она опять фыркнула от смеха.
     Эдди задрал ноги, и Детта поспешно закрепила третью петлю вокруг  его
лодыжек.
     - Вот так. Увязали, как теленочка на родэ-э-о.
     Описание не хуже всякого другого, подумал Эдди. Попытайся он опустить
ноги из положения, которое уже становилось неудобным, удерживавший лодыжки
узел затянулся бы еще  туже.  Тогда  отрезок  веревки  между  лодыжками  и
запястьями натянулся бы еще  сильнее,  затянув,  в  свою  очередь,  и  тот
скользящий узел, и веревку между запястьями и петлей,  наброшенной  Деттой
ему на шею, и...
     Детта тащила его - непонятным образом волокла по песку к воде.
     - Эй! Какого...
     Эдди попробовал податься назад и почувствовал: петли затягиваются,  а
вместе с этим  уменьшается  и  его  способность  дышать.  Он  расслабился,
насколько это было возможно (ноги-то держи  кверху,  не  забывай,  болван:
опустишь копыта достаточно  низко  -  удавишься),  не  препятствуя  Детте,
которая волокла его по шероховатой земле. Острый камень ободрал ему  щеку,
потекла теплая кровь. Дыхание Детты  было  частым,  тяжелым.  Шум  волн  и
гулкий грохот налетающего на камни прибоя звучали все громче.
     Боже милостивый, что она собирается делать? Утопить меня?
     Нет, конечно, нет. Он подумал, что понимает, чего хочет  Детта,  даже
раньше, чем  пропахал  лицом  спутанные  бурые  водоросли,  которыми  была
отмечена граница прилива - мертвую, разящую  солью  дрянь,  холодную,  как
пальцы утонувших моряков.
     Он вспомнил  Генри.  Однажды  тот  рассказывал:  "Бывало,  подстрелят
одного из наших - американца, я хочу сказать, они знали,  что  за  поганым
азиатом никто в кусты не полезет, разве что какой салага, только-только из
Штатов - продырявят  брюхо,  оставят  орать  и  срезают