читать, но лишь для того, чтобы мы умели делать покупки.  Мы  заучивали
на память мудрые мысли, но  только  такие,  которые  поучают  радоваться
своему месту в жизни и слушаться более мудрых.
   Цинь-цзяо не имела представления о том, что школы могут  быть  именно
такими. Она верила, что детей в школах учат тому же самому,  что  и  она
узнавала от своих преподавателей. Но она сразу же  поняла,  что  Вань-му
говорит правду: один учитель никоим образом не  способен  передать  трем
десяткам учеников всего того,  что  Цинь-цзяо  узнала  как  единственная
ученица у множества преподавателей.
   - Мои родители бедны, - заявила Вань-му. - Так  зачем  же  им  терять
время, обучая меня больше,  чем  нужно  служанке?  Ведь  это  моя  самая
большая надежда: сделаться служанкой в доме какого-нибудь богача. Они бы
уже проследили, чтобы я умела хорошо мыть полы.
   - Кое-что про полы я знаю.
   - Кое-что ты знаешь обо всем. Так что не говори мне о том, как тяжело
быть богослышащей. Боги никогда не подумали обо мне. И, уверяю тебя, это
гораздо хуже.
   - А почему ты не побоялась заговорить со мной?
   - Я решила ничего не бояться. Ну что ты сможешь сделать такого, чтобы
еще сильнее ухудшить мою жизнь?
   Я могу приказать тебе каждый  день  мыть  руки,  пока  те  не  начнут
кровоточить.
   Но в этот момент в мыслях Цинь-цзяо что-то  перещелкнуло,  и  до  нее
дошло, что девочка не обязательно воспримет это  как  ухудшение  судьбы.
Возможно, что она бы с радостью скребла бы свои руки, пока не остался бы
клочок кожи у запястий, лишь бы только иметь доступ к знаниям. Цинь-цзяо
мучило задание, поверенное ей отцом, но задание это - выполнит  она  его
или нет - изменит историю. Вань-му никогда не получит задания,  которого
она не сможет выполнить и на следующий день; она всегда будет  выполнять
лишь такую работу, которая будет отмечена и оценена лишь в  том  случае,
если будет выполнена плохо. Работа служанки была столь же  бессмысленна,
как и ритуалы очищения.
   - Жизнь служанки должна быть тяжкой, - отметила Цинь-цзяо. - Я  рада,
что тебя еще никто не нанял.
   - Мои родители ждут,  надеясь,  что  я  сделаюсь  красивой  женщиной.
Тогда, если меня примут на  службу,  они  получат  больше  денег.  Может
статься, что управляющий какого-нибудь  богатея  захочет  взять  меня  в
услужение к жене своего хозяина... и, может, богатая дама  выберет  меня
своей тайной наперсницей...
   - Ты уже и сейчас красива, - заметила Цинь-цзяо.
   Вань-му пожала плечами.
   - Мою подружку, Фан-лю, уже взяли на службу. Она говорит, что уродины
работают больше, но мужчины к  ним  не  цепляются.  Некрасивые  служанки
могут думать все,  что  им  угодно.  Им  не  приходится  говорить  своим
хозяйкам приятных вещей.
   Цинь-цзяо подумала о слугах в собственном доме.  Она  знала,  что  ее
отец никогда не пристает к горничным. И никто никого не заставлял, чтобы
ей говорили только приятное.
   - В моем доме все иначе, - сказала она.
   - Но ведь я не служу в твоем доме, - парировала Вань-му.
   И вдруг все сделалось ясным. Это не импульс  склонил  Вань-му  начать
эту беседу. Она заговорила, тая в душе надежду,  что  получит  работу  в
доме богослышащей. Наверняка ведь все местечко сплетничает о том, что  у
молодой богослышащей дамы, Хань Цинь-цзяо, которая уже закончила учебу и
получила первое взрослое задание, до сих пор нет еще ни мужа, ни  тайной
наперсницы. И Вань-му наверняка приложила старания, чтобы попасть  в  ту
же самую группу праведного труда, что и Цинь-цзяо,  чтобы  завести  этот
разговор.
   На какое-то мгновение  Цинь-цзяо  даже  рассердилась.  Но  тут  же  и
подумала: а почему бы Вань-му и не сделать того, что она сделала?  Самое
худшее, что могло произойти, это  если  бы  я  разгадала  ее  намерения,
рассердилась и не приняла девушку на работу. Так что ее жизнь  никак  не
будет хуже, чем до того. А если бы я не  разгадала  ее,  то  полюбила  и
взяла ее на службу, и она сделалась бы тайной наперсницей  богослышащей.
Разве на ее месте я не поступила бы точно также?
   - Неужели тебе кажется, будто ты способна меня обмануть?  -  спросила
она. - Будто я не пойму, как ты все распланировала, чтобы я взяла тебя к
себе?
   Вань-му, казалось, смутилась, на глазах у нее показались  слезы,  она
явно перепугалась. Но при всем при этом она благоразумно молчала.
   - Почему ты  не  разозлишься?  -  спросила  Цинь-цзяо.  -  Почему  не
отрицаешь, что заговорила со мной не только лишь за этим?
   - Потому что это правда, - призналась Вань-му. - А теперь я уже уйду.
   Именно это и хотелось услыхать Цинь-цзяо: честный ответ. Она вовсе не
собиралась позволить девушке уйти.
   - Сколько из того, что ты  рассказывала,  правды?  О  том,  будто  ты
хочешь учиться? Что желаешь в жизни чего-то большего, чем просто попасть
на службу? - Все. - В голосе Вань-му прозвучала страстность.  -  Только,
разве имеет это какое-нибудь значение? Ведь ты же несешь ужасающее бремя
голоса богов.
   Последние слова Вань-му произнесла с таким  презрительным  сарказмом,
что Цинь-цзяо чуть не расхохоталась. Но ей  удалось  сдержаться.  Ей  не
хотелось, чтобы Вань-му злилась еще сильнее.
   - Си Вань-му, дочь-сердца Царственной Матери Запада, я приму тебя  на
службу в качестве собственной тайной наперсницы, но лишь в  том  случае,
если ты согласишься со следующими условиями.  Во-первых,  я  буду  твоей
учительницей, а ты будешь со всем тщанием учить  все,  что  тебе  задам.
Во-вторых, ты будешь обращаться ко мне как  к  равной,  не  будешь  бить
поклонов и называть меня "святейшей". И в-третьих...
   - Как же я могу это сделать? - удивилась Вань-му. - Если  я  не  буду
обращаться  к  тебе  с  надлежащим  уважением,  другие  скажут,  что   я
недостойна, и накажут, когда ты  не  будешь  видеть.  Это  опозорит  нас
обеих.
   - Понятное дело, что тебе придется проявлять ко мне  уважение,  когда
нас будут видеть другие. Но когда мы  останемся  одни,  ты  и  я,  будем
относиться друг к дружке, как равные. В противном случае я  отошлю  тебя
домой.
   - А третье условие?
   - Ты никому не выдашь ни единого слова из того, что я тебе скажу.
   На лице Вань-му появилось гневное выражение.
   - Тайная наперсница никогда  не  болтает.  В  наших  мыслях  возводят
специальные барьеры.
   - Эти барьеры лишь напоминают о том, чтобы не болтать. Но, если  тебе
по-настоящему  хочется,  их  можно  обойти.  А  есть  и  такие,  которые
попытаются тебя убедить в том, чтобы ты предала.
   Цинь-цзяо подумала о карьере отца, обо всех тайнах Конгресса, которые
он хранил в памяти. Он не выдавал их никому; у него не  было  никого,  с
кем он мог бы поговорить... за исключением - иногда  -  Цинь-цзяо.  Если
Вань-му окажется достойной доверия, у Цинь-цзяо такой человек  появится.
Она уже не будет столь одинокой, как ее отец.
   - Ты меня понимаешь? - задала она вопрос. - Остальные подумают, что я
принимаю тебя на службу как тайную наперсницу. А мы обе будем знать, что
на самом деле, ты приходишь в мой дом  в  качестве  ученицы,  и  что  ты
должна быть моей подругой.
   Изумленная Вань-му глядела на нее.
   - Неужели ты сделаешь это, раз боги  выдали  тебе,  что  я  подкупила
надзирателя, чтобы он направил меня в  твою  группу  и  не  помешал  нам
поговорить?
   Понятное дело, что ничего подобного боги и не говорили. Но  Цинь-цзяо
лишь усмехнулась.
   - А почему тебе не пришло в  голову  то,  что  боги,  возможно,  сами
желают того, чтобы мы подружились?
   Опешив, Вань-му сцепила пальцы и нервно рассмеялась. Цинь-цзяо  взяла
ее за руки и убедилась в том, что они дрожат. Девочка не была  такой  уж
нахальной, как ей хотелось казаться.
   Вань-му поглядела на собственные ладони, а Цинь-цзяо тоже глянула  на
них. Руки были покрыты грязью, уже подсохшей,  поскольку  девушки  долго
стояли выпрямившись и не погружали рук в воду.
   - Мы ужасные грязнули, - захихикала Вань-му.
   Цинь-цзяо  давно  уже  научилась  не  обращать  внимание   на   грязь
праведного труда. Эта грязь не нуждалась в покаянии.
   - Мои руки бывали гораздо грязнее, чем  сейчас,  -  ответила  она.  -
Когда ты закончишь праведно трудиться, пойдешь со мной. Я скажу  отцу  о
нашем плане, а он  уже  решит,  сможешь  ли  ты  сделаться  моей  тайной
наперсницей.
   Вань-му скривилась. Цинь-цзяо с удовольствием отметила, что у девочки
очень выразительное лицо.
   - Что случилось? - спросила она.
   - Отцы всегда обо всем решают.
   Цинь-цзяо кивнула, удивившись тому, что Вань-му заявляет нечто  столь
очевидное.
   - Это начало мудрости, - заявила она. - А кроме того,  моя  мать  уже
умерла.

***

   Праведный труд заканчивался рано пополудни. Официально потому,  чтобы
живущие далеко  люди  имели  время  на  то,  чтобы  вернуться  домой.  В
действительности  же  причиной  была   традиционная   пирушка,   которая
устраивалась по выполнению праведного  труда.  Люди  работали  во  время
пополуденной дремоты, потому чувствовали  себя  сонными,  как  будто  не
спали всю ночь. Остальные были мрачными  и  ленивыми.  И  то,  и  другое
становилось причиной того, чтобы выпить и закусить с приятелями, а потом
завалиться в  постель  гораздо  раньше  обычного,  как  бы  вознаграждая
утраченную сиесту и отдыхая после тяжкой работы.
   Цинь-цзяо была из тех, кто чувствовал себя  неуютно;  Вань-му,  явно,
точно так же. А может  все  это  было  потому,  что  Цинь-цзяо  мучалась
проблемой Лузитанского Флота, в то время как  Вань-му  сделалась  тайной
наперсницей богослышащей. Цинь-цзяо  провела  девочку  через  все  этапы
приема на работу в доме Хань: ванная, отпечатки пальцев, контроль  служб
безопасности... пока, наконец, не поняла, что  ни  мгновения  больше  не
сможет выдержать болтовни Вань-му. И она ушла.
   -  Неужели  я  рассердила  свою   госпожу?   -   услыхала   Цинь-цзяо
встревоженный голосок Вань-му, когда  поднималась  по  лестнице  в  свою
комнату.
   - Богослышащие отвечают совсем другим голосам, а не твоему,  малышка,
ответил Ю Кунь-мей, охранник дома Хань.
   Он ответил мягко. Цинь-цзяо часто удивлялась деликатности и  мудрости
тех людей, которых принимал на работу отец. Она подумала,  а  смогла  бы
она сама сделать настолько удачный выбор.
   Лишь только она подумала об этом, то сразу же поняла,  что  поступила
недостойно, приняв решение столь быстро и не  посоветовавшись  с  отцом.
Вань-му наверняка окажется неподходящей,  и  отец  накажет  ее  саму  за
недостаток серьезности. Девушка представила его укоры,  и  одного  этого
было достаточно, чтобы боги тут  же  разгневались.  Цинь-цзяо  сразу  же
почувствовала себя нечистой. Она побежала в свою комнату  и  закрыла  за
собой двери. Горькой иронией было то,  что  она  сама  могла  бесконечно
рассуждать о том, сколь ненавистны ей  ритуалы,  которых  требуют  боги,
сколь пусты богослужения... но достаточно  было  одной  только  мысли  о
нелояльности к отцу или Конгрессу, и тут же  следовало  выполнять  обряд
покаяния.
   Обычно ей удавалось сопротивляться полчаса, час, иногда даже больше -
сопротивляясь призыву богов, оставаясь нечистой. Но сегодня  девушка  не
могла дождаться очищения. В какой-то мере ритуал имел смысл,  структуру,
начало, конец и установленные правила. Совершенно не так,  как  проблема
Лузитанского Флота.
   Уже стоя на коленях, она сознательно выбрала  самый  узенький,  самый
незаметный слой на самой светлой половице. Нынешнее покаяние должно было
стать тяжелым; и может после него боги посчитают ее чистой и  укажут  ей
путь разрешения поставленного ей отцом задания. Дорога через всю комнату
заняла у Цинь-цзяо полчаса, поскольку линия все время терялась с глаз, и
приходилось начинать заново.
   В конце концов, измученная, с высохшими от  прослеживания  древесного
слоя глазами, она хотела только одного - заснуть. Но  вместо  этого  она
уселась  на  полу  перед  терминалом  и  вызвала   резюме   всей   своей
предшествующей работы. После изучения и исключения  всех  бесполезных  и
абсурдных выводов, которые  накопились  за  время  ее  работы,  остались
только три общие категории объяснений. Первая: что причиной исчезновения
флота была естественная причина, которую -  в  связи  с  ограниченностью
скорости света  -  астрономы  пока  что  еще  не  увидали.  Вторая:  что
прекращение связи произошло в результате либо  саботажа,  либо  решения,
принятого командованием флота. И третья: что  причиной  был  заговор  на
одной из планет.
   Первую категорию, в связи с характером  перемещения  в  пространстве,
можно было практически исключить.  Дело  в  том,  что  космолеты  летели
слишком далеко  друг  от  друга,  чтобы  какой-то  естественный  феномен
уничтожил всех их одновременно. Перед отлетом эскадры  корабли  даже  не
встречались - это было бы только напрасной потерей  времени,  совершенно
излишней, благодаря существованию анзиблей. Корабли отправились в строну
Лузитании из тех мест, где  они  находились  в  момент  включения  их  в
экспедицию. Даже теперь, когда до цели оставалось,  самое  большее,  год
пути, расстояния между  ними  были  слишком  огромны,  чтобы  какое-либо
вообразимое природное явление могло одновременно их всех достать.
   Вторая  категория  причин  тоже   казалась   практически   столь   же
невозможной. Прежде всего, потому что исчез весь  флот,  без  каких-либо
исключений. Разве могли бы люди реализовать собственные  планы  с  такой
эффективностью? Причем, не оставив каких-либо  следов  в  базах  данных,
профилях личности и  реестрах  сеансов  связи,  хранимых  в  планетарных
компьютерах. Не было доказательств и  того,  чтобы  кто-то  изменял  или
стирал данные, или же скрывал какие-то сообщения. Если даже план родился
внутри флота, этому не было никаких доказательств.
   То же самое  отсутствие  следов  говорило,  что  теория  заговора  на
планетах еще менее реальна. И все три возможности оказывались совершенно
неправдоподобными, если принять  во  внимание  одновременность  явления.
Насколько можно было утверждать, корабли прервали  связь  через  анзибли
практически в один и тот же миг. Разница по времени составляла несколько
секунд, ну, может, минут... но наверняка не больше, чем пять, никогда на
столь долго, чтобы на одном корабле хоть кто-то  обнаружил  исчезновение
другого.
   Резюме было весьма элегантным в собственной простоте.  Оно  принимало
во внимание абсолютно все  возможности,  все  аспекты,  все  накопленные
доказательства. И все указывало на то,  что  никакое  объяснение  вообще
невозможно.
   Так зачем же отец поступил со мной так, подумала Цинь-цзяо уже  не  в
первый раз.
   И мгновенно - как и всегда  -  почувствовала  себя  недостойной,  раз
вообще задала подобного рода вопрос, усомнившись  в  абсолютной  правоте
всех отцовских решений.  Ей  нужно  было  умыться  -  немного,  лишь  бы
избавиться от нечистоты своих мыслей.
   Но этого она не сделала, позволив, чтобы глас богов  набухал  в  ней,
чтобы божественный приказ сделался более суровым.  Но  на  сей  раз  она
сопротивлялась  не  ради   тренировки   выдержки.   Девушка   совершенно
сознательно пыталась обратить  внимание  богов  к  собственной  персоне.
Только уже когда потребность в очищении стало мешать  ей  дышать,  когда
любое прикосновение к  собственному  телу  поднимало  волну  отвращения,
только лишь тогда высказала она собственный вопрос.
   - Ведь это же сделали вы, правда? - обратилась Цинь-цзяо к  богам.  -
То, чего не мог сделать ни один человек, совершили вы. Это вы  протянули
свою десницу и отсекли Лузитанский Флот от всего мира.
   Ответ пришел, только выраженный не словами, но  нарастающим  желанием
очиститься.
   - Но ведь Конгресс и адмиралтейство  не  идут  Путем.  Они  не  могут
представить себе Золотых Врат в Городе Нефритовой Горы на  Западе.  Если
отец  скажет  им:  "Боги  спрятали  ваш  флот,  дабы  покарать  вас   за
недостойность", они только станут его презирать.  А  презрение  к  нему,
самому величайшему из всех живущих политиков, распространится и на  всех
нас. Когда же из-за отца вся планета Дао будет унижена, это  его  убьет.
Так не ради ли этого вы так все устроили?
   Цинь-цзяо расплакалась.
   - Не позволю вам уничтожить отца.  Найду  какой-нибудь  иной  способ.
Найду какой-нибудь другой ответ, который их удовлетворит. Сама  же  буду
против вас.
   Но как только она это  промолвила,  боги  покарали  девушку  наиболее
подавляющим чувством отвратительной нечистоты,  который  она  когда-либо
испытывала. Чувство это было настолько сильным, что  Цинь-цзяо  даже  не
могла дышать. Она упала, в последний момент ухватившись за терминал. Она
пыталась что-то сказать, молить о  прощении,  но  только  лишь  успевала
сглатывать  слюну,  чтобы  не  ее  не  вырвало.  Ей  казалось,  что   ее
собственные  руки  измазывают  липкой  грязью  все,  к  чему  только  не
прикасаются. Когда же она с огромным трудом поднялась  на  ноги,  платье
прилипло к телу, как будто все ее тело было покрыто густой черной мазью.
   Но Цинь-цзяо не побежала мыться.  Но  и  не  пала  на  колени,  чтобы
прослеживать слои в дереве. Спотыкаясь, она добралась  до  двери,  чтобы
спуститься в комнату  отца.  Вот  только  двери  перехватили  ее.  Не  в
физическом смысле - они  открылись  как  всегда  легко.  Тем  не  менее,
Цинь-цзяо не могла переступить через порог. Она слыхала, что боги  могут
пленять своих непослушных слуг, но с ней  ничего  подобного  никогда  не
случалось. Ей никак не удавалось  понять,  что  ее  держит.  Тело  могло
двигаться совершенно свободно.  Никаких  барьеров  не  существовало.  Но
только от одной мысли о преодолении порога  Цинь-цзяо  испытывала  столь
обессиливающее впечатление, что ни за что не могла решиться сделать хотя
бы шажок. Боги  требовали  какого-то  иного  покаяния,  какого-то  иного
искупления вины. В противном случае, они  никогда  ее  не  выпустят.  Ни
прослеживание за древесными прожилками,  ни  яростное  оттирание  рук...
Чего же они хотели?
   И вдруг до нее дошло, почему боги не позволяют ей выйти. Это  клятва,
которую потребовал от Цинь-цзяо отец, присяга  именем  матери.  Присяга,
что она станет служить  богам,  что  бы  ни  случилось.  Сейчас  же  она
очутилась на  самой  грани  бунта.  Прости  меня,  мамочка!  Я  не  буду
противостоять богам. Но мне нужно пойти к отцу, объяснить ему,  в  каком
страшном положении нас поставили. Мамочка, помоги мне пройти  через  эту
дверь!
   И как бы в ответ на ее мольбы, в голову пришло  осознание  того,  что
теперь ей можно выйти. Нужно всего лишь уставиться в точку сразу  же  за
правым крайним углом двери и, не спуская с нее глаз, перенести за  порог
правую ногу, затем левую руку, повернуться  в  левую  сторону,  перенося
назад левую ногу, а потом - правую руку  вперед.  Все  это  было  ужасно
запутанно, сложно, будто в танце. Цинь-цзяо шевельнулась  -  медленно  и
осторожно - но в конце концов ей все удалось.
   Двери выпустили ее. И хотя Цинь-цзяо все еще испытывала, как давит ее
вина, ей стало чуточку легче. Она уже могла выдерживать  это  состояние.
Могла дышать, глубоко не вдыхая, могла говорить без того, чтобы у нее не
перехватывало горло.
   Она сбежала по лестнице и потянула  шнурок  маленького  колокольчика,
висевшего у двери отцовских комнат.
   - Не моя ли это дочка, моя Блистающая Светом? - спросил отец.
   - Да, благородный.
   - Я готов принять тебя.
   Цинь-цзяо  открыла  двери  и  прошла  в  комнату  -  на  сей  раз  не
потребовалось никакого ритуала. Девушка  сразу  же  направилась  к  тому
месту, где на стуле перед терминалом сидел Хань Фей-цзу. Подойдя к нему,
она опустилась на колени.
   - Я проэкзаменовал Си Вань-му, - сообщил отец дочери. - И считаю, что
твой первый выбор был правильным.
   В первый момент Цинь-цзяо не  поняла,  что  отец  имеет  в  виду.  Си
Вань-му? Почему он вспомнил о  древней  богине?  Она  удивленно  подняла
голову и проследила взглядом за взглядом  отца:  на  служанку  в  чистой
серен