ечные  блуждания  по  пустыне  подозрений  и
раздоров.
     - Именно за этим я вызвала тебя, - сказала Новинха. - Я мечтала  сама
написать эту книгу. Но ты справился с этим лучше.
     - Я сыграл в истории гораздо больше ролей, чем запланировал, - сказал
Эндер. - Но ты исполнила свою мечту,  Иванова.  Именно  твоя  работа  дала
жизнь этой книге. И ты и твои дети сделали все, чтобы она появилась.
     Он подписал ее так же,  как  и  все  остальные:  Говорящий  от  имени
Мертвых.
     Джейн взяла книгу и разнесла ее по ансиблу  через  световые  годы  по
всем Ста Мирам. Вместе с ней она опубликовала текст  Договора,  снабженный
иллюстрациями Олхейдо о его  подписании  и  вступлении  Хьюмана  в  третью
жизнь. Она донесла книгу  вместе  с  договором  до  каждого,  даже  самого
отдаленного уголка Ста Миров, давая возможность всем людям ознакомиться  и
понять, что происходит на самом деле. Копии посылались, как сообщения,  от
компьютера к компьютеру. И к тому времени,  как  Конгресс  Звездных  Путей
узнал  об  этом,  она  получила  слишком  широкое  распространение,  чтобы
замалчивать о ней.
     Они  старались   дискредитировать   ее,   как   фальшивку.   Объявили
иллюстрации грубым монтажом. Технический анализ открыл, что автором  новой
книги не может быть тот же человек, который  написал  первые  две.  Записи
ансибла технически доказали, что она не могла поступить с  Луситании,  где
нет связи с ансиблом. Некоторые люди поверили им. Для большинства  это  не
имело значения. Многие, кто прочитал "Жизнь Хьюмана", так  и  не  нашли  в
себе сил признать свиноподобных, как ременов.
     Многие  приняли  книгу  и  признали  свиноподобных,   они   еще   раз
сопоставили все с теми статьями, которые появились  под  именем  Демосфена
несколько месяцев назад, и начали кампанию за отзыв флота, который был уже
на пути в Луситанию, называя его "Вторым  Ксеноцидом".  Это  было  гадкое,
угрожающее прозвище. У Конгресса не  хватило  бы  тюрем,  чтобы  заставить
замолчать всех,  включившихся  в  кампанию.  Конгресс  ожидал,  что  война
начнется тогда, когда флот достигнет Луситании, через  сорок  лет.  Вместо
этого,  война  разгорелась  прямо  сейчас.   Это   было   подобно   бомбе,
разорвавшейся прямо под ногами. Многие свято поверили тому, о чем  написал
Говорящий от имени  Мертвых.  Большинство  оказалось  готовыми  принять  и
признать свиноподобных как ременов. Они стали видеть в тех, кто желает  им
гибели, грязных убийц.


     Однажды, осенним днем, Эндер взял тщательно  упакованный  кокон.  Он,
Новинха, Олхейдо, Квим и Эла преодолели километры капума и вышли к  берегу
реки. Маргаритки, которые они посадили в  невероятном  количестве  вокруг,
буйно цвели. Зима обещала быть мягкой, и королева пчел  будет  спасена  от
десколады.
     Эндер бережно развернул кокон на берегу реки и положил королеву  пчел
в те апартаменты, которые они подготовили вместе с Олхейдо.  Около  пещеры
они бросили только что убитую кабру.
     Олхейдо  отвез  их  обратно.  Эндер  оплакивал  ту  пустоту,  которая
появилась  в  его  сердце,  его  все   еще   страшила   предстоящая   сила
возрождающейся королевы пчел. Новинха  гладила  и  успокаивала  его.  Квим
усердно молился, а Эла пела старинную  народную  песню  древней  Бразилии,
подслушанную однажды у  шахтеров.  Это  было  хорошее  время,  благодатная
планета. Все оказалось лучше, чем мечтал Эндер, блуждая  среди  начищенных
до блеска коридоров Школы Баталий, где он сражался за свою жизнь.
     - Я с легкостью могу умереть сейчас, - сказал Эндер, - дело всей моей
жизни исполнено.
     - Мое тоже, - сказала Новинха, - но  я  думаю,  это  означает  начало
новой жизни.


     А позади их, в сыром влажном воздухе темной неглубокой пещеры сильные
мощные   челюсти   разорвали   оболочку   кокона.   Вялое   полупрозрачное
скелетообразное тело выползло наружу. Ее крылья постепенно расправлялись и
подрагивали в сиянии солнца. Она медленно и неуверенно проползла по берегу
и, собрав последние силы, набросилась  на  источающую  запах  тушу  кабры.
Маленькими кусочками она  поглощала  мясо.  Насытившись,  она  разродилась
долгожданными яйцами.  Отложив  их  в  мясе  кабры,  она  съела  несколько
маргариток, наслаждаясь ощущениями своей возрожденной жизни.
     Сияние солнца, легкий бриз, обдувающий  ее  крылья,  холод  воды  под
ногами, яйца, вбирающие в себя тепло и оплодотворяющиеся  в  мягкой  плоти
кабры: жизнь, такая долгожданная и до сегодняшнего дня бывшая лишь мечтой.
Болезненная мысль о том, что она последний  отпрыск  своего  рода  исчезла
навсегда. Она снова первая, дающая жизнь.
Орсон Скотт Кард. Говорящий от Имени Мертвых.
("Эндер Виггин")
перевод с англ. - А. Кузьмина
Card, Orson Scott. Speaker for the Dead.




   Орсон Скот КАРД
   ИГРА ЭНДЕРА III: КСЕНОЦИД


   Перевод с английского Владимира Марченко



   Кларку и Кэти Кидд: за свободу, за пристанище и развлечения  по  всей
Америке

Глава 1

ПРОЩАНИЕ

   Сегодня один из братьев спросил меня: Ужасно ли это узилище, когда не
можешь тронуться с места, на котором стоишь?
   А ты ответил...
   Что  теперь  я  более  свободен,  чем  он.  Неспособность   двигаться
освобождает меня от обязанности действовать.
   Вы, говорящие разными языками, до сих пор лжете...
   Хань Фей-цы сидел в позе лотоса на  голом  деревянном  полу  рядом  с
ложем жены. Еще мгновение назад он, по-видимому, дремал - хотя и не  был
в этом уверен. Но сейчас прочувствовал легкую  перемену  в  ее  дыхании,
перемену столь же тонкую, как дуновение,  вызванное  движением  крылышек
мотылька.
   Цзянь-цинь тоже явно заметила произошедшую в нем перемену,  поскольку
перед тем молчала, а теперь отозвалась. Она говорила очень тихо, но Хань
Фей-цы слыхал очень выразительно, поскольку в доме царила тишина. Он сам
просил  друзей  и  слуг  сохранять  молчание  на  время  угасания  жизни
Цзянь-цинь. Еще будет много времени на неосторожные возгласы  в  течение
длинной ночи, что наступит, ночи без приглушенного шепота ее губ.
   - Я еще не умерла, - сказала она.
   Уже несколько дней после пробуждения  приветствовала  она  его  этими
словами. Поначалу они казались ему ироничными или даже насмешливыми,  но
теперь  знал,  что  она  произносит  их  разочарованно.  По  смерти  она
тосковала не потому, что не любила жизни, но  потому,  что  смерть  была
неизбежной.  Если  чего  нельзя  оттолкнуть,  следует  принимать  открыв
объятия. Таков Путь, Дао. Цзянь-цинь за всю жизнь не сошла с Пути ни  на
шаг.
   - Выходит, боги милостивы ко мне, - сказал Хань Фей-цы.
   - К тебе, - выдохнула она. - Над чем будем размышлять?
   Таким вот образом она просила  делиться  с  нею  самыми  сокровенными
мыслями. Когда об этом просили другие, ему  казалось,  что  они  за  ним
шпионят. Но Цзянь-цинь просила, чтобы размышлять об одном и том  же.  И,
благодаря этому, оба становились единой душой.
   - Давай поразмышляем над природой желания, - ответил ей Хань Фей-цы.
   - Чьего желания? - спросила она. - И желания чего?
   Моего желания, чтобы твои кости  выздоровели,  стали  крепкими  и  не
ломались при малейшем усилии. Тогда ты вновь смогла бы  подняться,  даже
поднять руку, и мышцы твои не выдирали бы обломков костей, и сами  кости
не ломались бы от напряжения. Тогда мне не пришлось бы глядеть,  как  ты
угасаешь. Сейчас ты весишь всего восемнадцать килограммов. Я даже  и  не
представлял, насколько мы счастливые, пока не  стало  известно,  что  не
сможем быть вместе.
   - Моего желания, - ответил он. - Моего желания тебя.
   - "Ценишь лишь то, чего не имеешь". Чьи это слова?
   - Твои. Некоторые говорят так: чего иметь не можешь, а  другие:  чего
иметь не должен. Я же говорю так: по-настоящему можешь оценить лишь  то,
чего будешь желать всегда.
   - Но я твоя навечно.
   - Я потеряю тебя ночью. Или завтра. А может через неделю.
   - Хорошо, давай порассуждаем о природе желания, - спокойно предложила
Цзянь-цинь. Как и обычно, она  пользовалась  философией,  чтобы  вырвать
мужа из мрачной меланхолии.
   Тот стал упираться, хотя на этот раз только из упрямости.
   -  Ты  слишком  суровая  владычица,  -  заявил  он.  -  Как  и   твоя
прародительница-сердце, ты не учитываешь слабости других людей.
   Цзянь-цинь получила свое имя  от  революционной  предводительницы  из
далекого прошлого, которая пыталась ввести народ на новый Путь, но  была
побеждена трусами с заячьими сердцами.  Это  несправедливо,  думал  Хань
Фей-цы, чтобы жена умирала раньше, чем он сам: ее прародительница-сердце
пережила своего мужа. А кроме того,  жены  обязаны  жить  дольше  мужей.
Женщины более внутренне дополнены. И  живут  в  собственных  детях.  Они
никогда не страдают от одиночества, как оставшийся один мужчина.
   Цзянь-цинь не позволила мужу вернуться к печальной задумчивости.
   - Когда у мужчины умирает жена, чего он может пожелать?
   Взбунтовавшись, Хань Фей-цы дал ей самый неискренний из ответов:
   - Чтобы лечь с ней рядом.
   - Желание тела, - заявила Цзянь-цинь.
   Поскольку жена была настроена и дальше продолжать этот разговор, Хань
Фей-цы процитировал вместо нее:
   - Желание тела проявляется через действие. Оно содержит  в  себе  все
прикосновения, случайные и интимные, и все привычные  передвижения.  Так
что, когда мужчина краем глаза замечает какое-то движение,  он  считает,
будто видел проходившую за дверью покойную жену.  И  он  не  успокоится,
пока не подойдет к двери и не увидит, что это не его жена. Потому-то  он
и просыпается ото сна, в котором слыхал ее голос, и ему становится ясно,
что отвечает ей, как будто она могла его услыхать.
   - Еще что? - спросила Цзянь-цинь.
   - Мне уже надоела философия, - признался Хань Фей-цы. - Возможно, что
греки и находили в ней утешение, только не я.
   - Желание духа, - не отступала жена.
   - Поскольку дух берется из земли, то является той частью, что  делает
новые  вещи  из  старых.  Когда  жена  умирает,  муж  тоскует  по   всем
незаконченным делам, что делал с нею, по неначавшимся снам о том, что бы
они создали, если бы она жила. Потому-то мужчина  и  сердится  на  своих
детей, поскольку уж слишком они на него похожи и слишком мало напоминают
покойную жену. Потому-то мужчина и ненавидит дом,  в  котором  они  жили
вместе, поскольку - либо он его не  изменяет,  и  тогда  дом  становится
таким же мертвым, как его жена, либо  изменяет,  но  тогда  дом  уже  не
является наполовину его творением.
   - Тебе нельзя  сердиться  на  нашу  маленькую  Цинь-цзяо,  -  шепнула
Цзянь-цинь.
   - Это почему же? - спросил у нее Хань Фей-цы. -  Или  ты  останешься,
чтобы научить ее быть женщиной? Я  могу  воспитать  ее  только  лишь  по
своему подобию. Она будет хладнокровной и жестокой, острой и твердой как
обсидиан. Если она вырастет такой,  а  внешностью  станет  напоминать  о
тебе, как же мне не сердиться?
   - Но ведь ты же можешь научить ее всему, чем являюсь я.
   - Если бы я носил в себе часть тебя, - возразил Хань Фей-цы, - мне не
пришлось бы жениться  на  тебе,  чтобы  сделаться  полной  личностью.  -
Пользуясь философией, он балагурил с женой, чтобы отвратить ее  внимание
от страданий. - Таково желание души. Душа сложена из света и  обитает  в
воздухе, потому-то именно она зачинает и сохраняет идеи,  в  особенности
же - идею целостности. Мужчина желает  дополнения,  желает  целостности,
образующейся из мужа и жены. Посему никогда он не  доверяет  собственным
мыслям, ибо постоянно грызет его сомнение, на которые  лишь  мысли  жены
были  ответом.  Тем  самым,  весь  мир  кажется  ему  мертвым,  ибо  нет
уверенности, сохранит ли хоть что-нибудь свой смысл под обстрелом  этого
безрассудного сомнения.
   - Весьма глубоко, - заключила Цзянь-цинь.
   - Если бы я был японцем,  то  совершил  бы  сеппуку,  вываливая  свои
внутренности на урну с твоим прахом.
   - Очень мокро и неряшливо.
   Он усмехнулся.
   -  Мне  хотелось  бы  быть  древним  индусом  и  сгореть   на   твоем
погребальном костре.
   Но ей уже не хотелось шуток.
   - Цинь-цзяо, - шепнула женщина, тем  самым  напоминая  мужу,  что  не
сможет сотворить ничего  столь  театрального,  что  ему  нельзя  умереть
вместе с нею. Кто-то должен заняться малышкой Цинь-цзяо.
   Хань Фей-цы ответил ей со всей серьезностью.
   - Как же смогу я научить ее, чтобы она была тем, кем ты есть?
   - Все, что есть во мне хорошего, берется от Дао. Если ты  научишь  ее
быть  послушной  богам,  почитать  предков,  любить  народ   и   служить
правителям, тогда я сохранюсь в ней точно так же, как и ты сам.
   - Я обучу ее Дао как части самого себя, - пообещал Хань Фей-цы.
   - Нет, не так. Дао вовсе не является естественной  частью  тебя,  муж
мой. Хотя боги и обращаются к тебе ежедневно, ты упорно  придерживаешься
собственной веры в мир, где все можно объяснить натуральными причинами.
   - Я послушен по отношению к богам.
   При этом он с горечью подумал  о  том,  что  выбора-то  и  нет,  даже
отсрочка исполнения их требований превращается в пытку..
   - Ведь ты не знаешь их. Не любишь их творений.
   - Дао требует от нас любви к людям.  Богов  мы  только  слушаем.  Как
можно любить богов, которые при  каждой  возможности  унижают  и  мучают
меня?
   - Людей мы любим лишь потому, что они божьи творения.
   - Только не читай мне проповедей.
   Цзянь-цинь вздохнула.
   Печаль кольнула его будто укус паука.
   - Мне хотелось слушать твои проповеди целую вечность, - заверил  Хань
Фей-цы жену.
   - Ты женился на мне, ибо знал, что я люблю богов, а у тебя не было  и
следа подобной любви. Таким вот образом я тебя дополнила.
   Ну как мог он с ней спорить, зная, что  даже  в  этот  миг  ненавидит
богов за все ими сделанное, что заставили его сделать, за все то, что  у
него отобрали.
   - Пообещай мне, - шепнула Цзянь-цинь.
   Хань Фей-цы знал, о чем она просит. Жена  чувствовала,  что  близится
смерть, и теперь возлагает на его плечи  бремя,  которая  сделала  целью
собственной жизни. Но это бремя он понесет с радостью.  Лишь  утраты  ее
самой так долго он пугался.
   - Пообещай, что научишь Цинь-цзяо любить  богов  и  всегда  следовать
Дао. Обещай, что сделаешь ее моей дочерью в той же степени, что и своей.
   - Даже если она никогда не услышит глас богов?
   - Дао для всех, а не только для слышащих.
   Возможно...  подумал  Хань  Фей-цы.  Но  богослышащим  гораздо  легче
следовать по нему, поскольку за отклонение от него они платят чудовищную
цену. Простые люди свободны; они могут  сойти  с  Дао  и  не  испытывать
многолетней боли. Богослышащий не может сойти с Пути хотя бы на час.
   - Пообещай.
   Я сделаю это. Обещаю.
   Только высказать вслух этих слов он не  смог.  Непонятно  почему,  но
где-то в глубине таилось сопротивление.
   В тишине, когда жена ожидала его клятвы,  они  услыхали  топот  босых
ножек на гравии  перед  входной  дверью.  Это  могла  быть  только  лишь
Цинь-цзяо, возвращающаяся из садов  Сун  Цао-пи.  Одной  лишь  Цинь-цзяо
разрешалось бегать и шуметь в эти часы молчания. Они  ждали,  зная,  что
дочка прибежит прямо в комнату матери.
   Дверь отодвинулась почти бесшумно. Даже Цинь-цзяо чувствовала царящую
тишину и в присутствии матери ходила на цыпочках. Хотя, при этом, она  с
огромным трудом сдерживалась, чтобы  не  затанцевать,  не  пробежать  по
полу. Девочка не стала обнимать мать, запомнив наказ; правда, чудовищный
синяк уже исчез с лица Цзянь-цинь в том  месте,  где  три  месяца  назад
сильное объятие дочки сломало челюсть матери.
   - В садовом пруду я насчитала двадцать три белых  карпа,  -  сообщила
всем Цинь-цзяо.
   - Так много, - похвалила ее Цзянь-цинь.
   - Мне кажется, что они сами  показывались  мне,  чтобы  я  смогла  их
пересчитать. Никто не захотел, чтобы его пропустили.
   - Они любят... тебя... - шепнула Цзянь-цинь.
   Хань  Фей-цы  услыхал  новый  отзвук  в  приглушенном  голосе   жены:
булькание, как будто меж словами лопались пузырьки.
   - Как ты считаешь, если я видела карпов, значит ли это, что  я  стану
богослышащей? - спросила Цинь-цзяо.
   -  Я  попрошу  богов,  чтобы  те  заговорили  с  тобой,  -   ответила
Цзянь-цинь.
   Внезапно ее дыхание сделалось хриплым и отрывистым. Хань  Фей-цы  тут
же привстал на колени и тревожно осмотрел жену.  Ее  глаза  были  широко
открыты, в них не было ничего, кроме ужаса. Час настал.
   Она пошевелила губами. Обещай,  сказала  женщина,  хотя  вслух  этого
промолвить не могла.
   - Обещаю, - сказал ей Хань Фей-цы.
   Дыхание остановилось.
   - А что  говорят  боги,  когда  разговаривают  с  тобой?  -  спросила
Цинь-цзяо.
   - Мама очень устала, - вмешался Хань Фей-цы. - Тебе уже пора идти.
   - Но ведь мама так и не ответила. Что же говорят боги?
   -  Они  говорят  о  тайнах.  Тот,  кто  их  услыхал,  никогда  их  не
разбалтывает.
   Цинь-цзяо со всей серьезностью кивнула головой. Она отступила на шаг,
как бы собираясь уходить, но задержалась.
   - Мама, можно тебя поцеловать?
   - Легонько, в щечку, - разрешил ей Хань Фей-цы.
   Цинь-цзяо, невысокой  для  своих  четырех  лет,  не  пришлось  сильно
нагибаться, чтобы поцеловать мать в щеку.
   - Я люблю тебя, мама.
   - А теперь уж лучше иди, дочка.
   - Но ведь мама не ответила мне, что тоже любит меня.
   - Она сказала это раньше. Разве не помнишь? А сейчас она очень устала
и ослабела. Беги уже.
   Он вложил в эти слова столько решительности, что девочка  вышла,  уже
больше ни о чем не спрашивая. Только лишь, когда она  исчезла  из  виду,
Хань Фей-цы опустился на  колени  перед  телом  Цзянь-цинь  и  попытался
представить, что происходит с той сейчас. Душа улетела и  наверняка  уже
на небе. Дух же ее будет откладывать свой  уход  намного  дольше.  Может
статься, что он даже поселится в этом доме, если  жена  и  вправду  была
здесь счастлива. Суеверные люди считали, что всяческие  духи  покойников
опасны; чтобы их отогнать они выставляли различные знаки и  амулеты.  Те
же, кто шествовал по Пути, прекрасно знали,  что  дух  доброго  человека
никогда  не  сделается  страшным  или  убийственным.  Доброта   человека
рождается из любви духа к творению. Если бы Цзянь-цинь решила  остаться,
дух ее на много лет стал бы благословением этого дома.
   И все же, даже в этот миг, когда он пытался представить  себе  дух  и
душу жены согласно учения  Дао,  в  глубине  сердца  Хань  Фей-цы  зияла
ледовая пропасть - уверенность, что это хрупкое, иссохшее  тело,  это  и
все, что осталось от Цзянь-цинь. Сегодня вечером оно сгорит быстро,  как
бумага, и вот тогда она уйдет. Останется же только в его памяти.
   Цзянь-цинь была права. Она дополняла его душу, и теперь, без нее,  он
начал сомневаться в богах. А боги тут же заметили это - как всегда. Хань
Фей-цы  тут  же   почувствовал   непреодолимое   стремление   произвести
ритуальное очищение, избавиться от недостойных мыслей. Даже  сейчас  они
не могли ему простить. Даже у тела покойной жены они  требовали  воздать
честь им прежде, чем он уронит над ней хотя бы одну слезу.
   Поначалу он хотел сопротивляться, отсрочить ритуал послушания. Он уже
научился сдвигать его даже на целый день, скрывая при этом все  признаки
внутреннего страдания. Можно было бы сделать такое и сейчас... но только
в том случае, если бы сердце полностью превратилось в лед. Сейчас же это
не  имело  смысла.   Истинная   печаль   могла   прийти   только   после
удовлетворения богов. Вот почему, все так же стоя на коленях,  он  начал
ритуал.
   Хань Фей-цы все еще кланялся и разворачивался во все стороны, когда в
комнату заглянул слуга. Он не сказал ни слова,  но  Хань  Фей-цы  слышал
шелест  сдвигаемой  двери.  Он  знал,  что  подумает  слуга:  Цзянь-цинь
упокоилась, а Хань  Фей-цы  настолько  законопослушен,  что  общается  с
богами прежде, чем объявить домашним о смерти хозяйки. Наверняка кое-кто
даже посчитает, будто боги сами прибыли за  Цзянь-цинь,  поскольку  всем
была известна своей исключительно