й набожностью. И никто  не  догадается,
что, когда Хань Фей-цы отдавал честь богам, сердце его преисполнено было
злости к ним, требующим преклонения в такую минуту.
   Боги, подумал он. Если бы я знал, что, отрубив себе ногу или  вырезав
печень, навсегда избавлюсь от вас, то схватил бы нож и с радостью принял
бы боль и утрату. Все - ради свободы.
   Подобная мысль также была недостойной, и  после  нее  опять  пришлось
очищаться. Прошло несколько часов, прежде чем боги наконец-то освободили
его, но после того он испытывал такую усталость  и  отвращение,  что  не
было сил на отчаяние. Он поднялся на ноги  и  позвал  женщин,  чтобы  те
приготовили тело Цзянь-цинь к кремации.
   В полночь, он последний подошел к погребальному костру, держа в руках
спящую Цинь-цзяо. Та сжимала в кулачке три бумажных листочка,  что  сама
своим детским  почерком  надписала  для  матери.  Она  написала  "рыба",
"книга" и "секреты". Эти три вещи Цинь-цзяо отдавала  матери,  чтобы  та
забрала их с собою в небо. Хань Фей-цы пытался отгадать,  о  чем  думала
девочка, когда писала эти слова. "Рыба" -  это  связано  с  сегодняшними
карпами в пруду, понятно. "Книга" - тоже нетрудно догадаться,  поскольку
чтение  вслух  было  одним  из  немногих  развлечений,   еще   доступных
Цзянь-цинь. Но вот, почему "секреты"? Какие тайны хранила Цинь-цзяо  для
матери?  Сам  он  спросить  не  мог.  Жертвоприношения   покойникам   не
обсуждаются.
   Хань Фей-цы поставил дочку на землю. Крепко она еще не спала и тут же
проснулась. Щуря глазки, девочка стояла  у  погребального  костра.  Хань
Фей-цы шепнул ей несколько слов,  после  чего  она  свернула  бумажки  и
сунула их в рукав покойницы. Прикосновение к холодному телу  умершей  ее
не пугало - девочка  была  еще  маленькой  и  не  научилась  содрогаться
прикосновениям смерти.
   Хань Фей-цы тоже не дрогнул, когда сунул свои три  листка  во  второй
рукав.  Зачем  бояться  смерти  теперь,   когда   самое   страшное   уже
свершилось?
   Никто  не  знал,  что  приносит  в  жертву  он  сам.  Наверняка   они
перепугались бы, узнав, поскольку написал: "Мое тело", "Мой дух" и  "Моя
душа". Все так, будто бы сам должен был  сгореть  на  этом  погребальном
костре, как будто сам посылал себя туда, куда уйдет она.
   А после этого тайная наперсница Цзянь-цинь, Му-пао, приложила факел к
освященным поленьям, и костер охватило пламенем. Жар огня был невыносим,
Цинь-цзяо укрылась за отцом. Она выглядывала из-за него,  чтобы  видеть,
как ее мама уходит в путешествие, из которого возврата  нет.  Зато  Хань
Фей-цы радовался сухому огню, что припекал кожу  и  морщил  шелк  одежд.
Тело вовсе не было  столь  высохшим,  каким  казалось.  Бумажные  листки
давным-давно рассыпались прахом и поднялись вверх с дымом,  а  тело  еще
долго шипело; плотные облака благовоний, горящих  рядом  с  костром,  не
могли забить запаха горящего тела. И только это мы сжигаем здесь?  Мясо,
труп, и больше ничего. Не мою Цзянь-цинь. Лишь костюм, носимый ею в этой
жизни. То, что творило из тела  любимую  мною  женщину,  все  еще  живо.
Обязано жить.
   И на мгновение ему показалось,  что  видит  и  слышит,  что  каким-то
образом чувствует этот переход, превращение Цзянь-цинь.
   В воздух, в землю, в огонь. Я с тобою.

Глава 2

ВСТРЕЧА

   Самое удивительное в людях то, как они подбираются в пары: мужчины  с
женщинами. Они беспрестанно сражаются меж собой и не могут оставить друг
друга в покое. По-видимому, они не могут понять, что мужчины и  женщины,
это различные виды, с совершенно различными потребностями  и  желаниями.
Только лишь воспроизводство заставляет их вступать в контакт.  И  ничего
удивительного, что ты так это воспринимаешь. Твои партнеры -  это  всего
лишь безмозглые трутни, являющиеся всего лишь продолжением  самой  тебя,
не имеющие собственной тождественности.
   Мы знаем наших любовников и прекрасно понимаем  их.  Люди  выдумывают
мнимого, надуманного любовника и надевают его  маску  на  тело,  которое
берут в кровать.
   Это трагедия  языка,  подруга.  Те,  кто  познают  себя  только  лишь
посредством символической  репрезентации,  вынуждены  представлять  друг
друга в воображении. А поскольку оно несовершенно, частенько ошибаются.
   В этом источник их страданий.
   Но и силы. Я так считаю.  В  твоем  и  моем  биологическом  виде,  по
различным   эволюционным    причинам,    совокупление    происходит    с
представителями, значительно ниже развитыми. Разум этих  существ  всегда
намного ниже нашего. Люди  же  совокупляются  с  партнерами,  бросающими
вызов их лидерству. Конфликт между партнерами возникает не  потому,  что
общаются менее эффективно, чем мы, но лишь потому, что вообще общаются.
   После введения мелких поправок Валентина  Виггин  еще  раз  прочитала
свое эссе. Когда она закончила, слова повисли в воздухе над компьютерным
терминалом. Она была довольна собой, искусно и с  большой  долей  иронии
проанализировав характер и личность Римуса Оймана, председателя кабинета
Звездного Конгресса.
   - Ну что, очередной штурм на повелителей Ста Миров закончен?
   Валентина даже не оглянулась, чтобы поглядеть на мужа. Уже по  самому
тону она прекрасно знала, какое у того выражение лица, и, не поворачивая
головы, улыбнулась в ответ. После  двадцати  пяти  лет  супружества  они
могли видеть друг друга, не глядя.
   - Мы насмеялись над Римусом Ойманом.
   Якт втиснулся в  маленький  кабинет.  Его  лицо  очутилось  настолько
близко, что Валентина слыхала  дыхание  мужа,  когда  тот  читал  первые
абзацы. Он был уже не молод; усилие, связанное с наклоном и  опорой  рук
на фрамугу вызвали, что дыхание сделалось быстрее, чем  ей  хотелось  бы
слышать.
   В конце концов, он заговорил. И был при этом так близко,  что  губами
касался ее щеки, щекоча при каждом слове.
   С этого момента даже его мать станет украдкой подсмеиваться над  ним,
как только увидит бедняжку.
   - Тяжело было написать все это смешно, - призналась Валентина. -  Все
время ловлю себя на том, что обвиняю его.
   - Вот так лучше.
   - Ох, знаю. Если бы открыла свою злость,  если  бы  обвинила  его  во
всевозможных преступлениях, тогда он  показался  всем  жестоким,  и  его
стали бы  бояться.  Фракция  Исполнения  Закона  возлюбила  бы  его  еще
сильнее, а трусы во всех мирах стали бы кланяться ему еще ниже.
   - Если им нужно будет  кланяться  еще  ниже,  пускай  покупают  ковры
потоньше.
   Валентина рассмеялась - в том числе и потому, что  щекотание  губ  по
щеке становилось невыносимым. Кроме того,  хотя  и  в  меньшей  степени,
появился искус желаниями, которые она во время полета  удовлетворить  не
могла. Просто корабль был слишком маленьким и со всей  семьей  на  борту
слишком забитым, чтобы рассчитывать на минутку настоящего уединения.
   - Якт, мы уже почти на полпути. В каждом году нашего супружества  нам
случалось  сохранять  целомудрие  на  большее  время,  чем   весь   этот
сумасшедший полет.
   - Можно повесить на двери табличку "Не входить".
   - С таким же успехом можешь вывесить  табличку  "Постаревшая  парочка
пытается оживить давние воспоминания".
   - Я вовсе не стар.
   - Тебе уже пошел седьмой десяток.
   - Если старый солдат еще может стать на караул и  отдать  честь,  так
почему ему нельзя промаршировать на параде?
   - Никаких парадов, пока не достигнем цели.  Осталась  буквально  пара
недель. Нам только нужно будет встретить пасынка Эндера, а  затем  сразу
возвращаемся на курс к Лузитании.
   Якт отстранился, вышел в коридор  и  выпрямился.  Это  было  одно  из
немногих мест на корабле, где мог это сделать. При этом он не  удержался
от стона.
   - Да ты трещишь будто ржавая дверь, - заметила Валентина.
   - Я сам слыхал, как издаешь точно такие же звуки, когда  поднимаешься
из-за этого стола. Так что я не единственный ветхий,  больной  и  жалкий
рамолик в этой семейке.
   - Ладно уж, иди по своим делам, позволь мне передать это.
   - Я привык во время рейса работать, - признался Якт. -  А  здесь  все
делают компьютеры, а на корабле при этом ни бортовой, ни килевой качки.
   - Почитай книжку.
   -  Я  за  тебя  беспокоюсь.  Куча  работы  и  отсутствие  развлечений
превращают мою Вал в злобную старую ведьму.
   - Каждая минута нашей здесь болтовни - это восемь с  половиной  часов
реального времени.
   - Но ведь наше корабельное время такое же  реальное,  как  и  у  всех
снаружи, - заявил Якт. - Временами я даже жалею о том, что друзья Эндера
нашли способ поддерживать нашу связь с Землей.
   - Что пожирает массу компьютерного времени, - объяснила ему Вал. - До
сих  пор  только  армия  могла  связываться  с  кораблями,  летящими   с
субсветовой скоростью. Если друзьям Эндера  удалось  этого  добиться,  я
обязана этим пользоваться. Я просто должна им это.
   - Но ведь ты пишешь не только потому, что кому-то что-то должна.
   Тут он был прав.
   - Якт, даже если бы я каждый час высылала  по  одному  эссе,  то  для
всего остального человечества получалось бы,  что  Демосфен  публикуется
всего лишь раз в три недели.
   - Ты не можешь писать по эссе в час. Тебе нужно есть, спать...
   - И выслушивать тебя, пока ты тут. Иди уже, Якт.
   - Если  бы  я  только  знал,  что  спасение  планеты  от  уничтожения
потребует от меня возвращение к состоянию девственности, то  никогда  бы
на такое не согласился.
   Тут он не совсем и шутил.  Всей  семье  было  очень  трудно  покинуть
Трондхейм. Даже ей, даже когда в перспективе ее ждала встреча с Эндером.
Все дети были уже взрослыми или почти  что  взрослыми.  Это  путешествие
казалось им великолепным приключением, и они не  связывали  собственного
будущего с каким-то конкретным местом. Никто из них не избрал  для  себя
профессии моряка как их отец; все стали учеными или же  исследователями,
проводя жизнь в публичных обсуждениях и личных размышлениях.  Они  могли
бы поселиться где угодно, на любой планете. Якт гордился ими, но в то же
время был разочарован тем, что угаснет вот уже семь  поколений  длящаяся
традиция,  связывающая  его  семью  с  морем.  Отлет  с  Трондхейма  был
наибольшим отречением, о котором Валентина могла просить мужа...  И  все
же, он без всяческих колебаний сказал: да.
   Возможно, когда-нибудь он и вернется, и тогда его встретят все те  же
океаны, льды, штормы, рыба и те невообразимо прекрасные  зеленые  летние
луга. Вот только его экипажи давным-давно уже уйдут... Уже  ушли.  Люди,
которых он знал лучше собственных детей, лучше, чем жену - эти люди  уже
постарели на пятнадцать лет. Когда же он вернется - если только вернется
- пройдет еще сорок. На шхунах будут плавать их внуки. И они забудут имя
Якта. Для них он будет  всего  лишь  чужим  арматором,  не  моряком,  не
человеком, руки которого хранят запах и желтую кровь скрики. Он  уже  не
будет одним из них.
   Потому-то, когда жаловался, что о нем забывают, когда шутил,  что  им
не удается остаться одним, дело было вовсе  не  в  подколках  стареющего
мужа. Осознавал он это или не осознавал, но Валентина понимала  истинное
значение его предложений: раз уж я так много отдал ради тебя, не дашь ли
ты мне чего-то взамен?
   И он был прав. Валентина работала больше, чем  это  было  необходимо.
Отдавалась делу больше, чем следовало бы... и  от  него  тоже  требовала
слишком многого. И не важно, сколько мятежных текстов  напишет  Демосфен
за время путешествия. Гораздо важнее было, сколько людей  прочтет  их  и
поверит им, сколько из них потом будут  говорить  и  действовать  против
Звездного  Конгресса.  Но  наиглавнейшей  надеждой  оставалась  та,  что
удастся тронуть кого-нибудь в  самой  администрации  Конгресса,  и  этот
человек поймет  свои  обязанности  перед  человечеством  и  сломает  эту
безумную, клановую солидарность. И наверняка написанное  ею  кого-нибудь
изменит. Их будет не так уж и много, но, может быть, будет достаточно  и
этих. И, возможно, это случится в самое  время,  чтобы  удержать  их  от
уничтожения планеты Лузитания.
   Если же нет... Тогда она, Якт и все те, что  так  много  отдали  ради
того, чтобы лететь, доберутся на место  лишь  за  тем,  чтобы  сразу  же
поворачивать и бежать... или же гибнуть вместе с обитателями того  мира.
Так что ничего удивительного, что Якт чувствует себя не в своей  тарелке
и желает проводить с ней побольше времени. Странно уж, скорее,  то,  что
пропаганда так сильно  увлекла  ее  саму,  что  каждый  час  она  отдает
писанине.
   - Ладно, приготовь такую табличку на дверь, а я уж прослежу, чтобы ты
не остался в кабине один.
   - Женщина, из-за тебя мое сердце подпрыгивает будто сдыхающая треска,
- вздохнул Якт.
   - Когда ты начинаешь говорить на рыбацком языке, то становишься таким
романтичным, - заметила Валентина. - Дети обязательно  станут  над  нами
смеяться, как только услышат , что даже эти три несчастных недели ты  не
можешь придержать свои лапы при себе.
   - У них наши гены.  Они  обязаны  всячески  помогать  нам,  чтобы  мы
сохранили свои способности до двухсот лет.
   - Мне уже три тысячи исполнилось.
   - Так когда  мне  будет  позволено  ожидать  тебя  в  моей  каюте,  о
Древнейшая?
   - Как только вышлю вот эту статью.
   - И когда же это произойдет?
   - Как только ты уйдешь и оставишь меня в покое.
   Издав  громкий  вздох,  скорее  театральный,  чем  откровенный,   Якт
протопал по ковру коридора. Через мгновение раздался громкий удар и крик
боли. Понятное дело, это было  шуткой;  в  первый  же  день  полета  Якт
случайно зацепился головой о металлическую фрамугу, но  после  того  все
подобные столкновения были уже  умышленными,  ради  смеха.  Естественно,
никто вслух не хохотал - семейная традиция требовала серьезности,  когда
Якт брался за свои штучки - но он был не из тех людей, которые нуждаются
в подкреплении. Он сам был своей наилучшей  публикой.  Если  человек  не
может сам справляться со своими проблемами, то никогда не  сможет  стать
ни моряком, ни командиром. Согласно тому, что  знала  Валентина,  она  и
дети были единственными, которые по-настоящему были нужны ее мужу. И  он
сознательно пошел на согласие с этим фактом.
   Но все же, он не нуждался в них в такой  уж  степени,  чтобы  бросить
жизнь мореплавателя и  рыбака,  чтобы  не  бросать  дом  на  целые  дни,
частенько - недели, а то и на целые месяцы. Поначалу Валентина  выходила
в море вместе с ним; в то время им настолько не хватало друг друга,  что
никак не  могли  успокоиться.  Через  несколько  лет  желание  сменилось
терпением и доверием. Когда Якт  выходил  в  море,  она  проводила  свои
исследования и писала свои книги, когда же  он  возвращался,  тогда  все
свое внимание она посвящала мужу и детям.
   Дети жаловались:
   - Вот если бы папа уже вернулся... Тогда мама  наконец-то  выйдет  из
своей комнаты и поговорит с нами.
   Я не была хорошей матерью, подумала Валентина. Какое счастье еще, что
дети удались.
   Строчки статьи  все  так  же  светились  над  терминалом.  Оставалось
сделать лишь одно: Валентина отцентрировала  курсор  внизу  и  впечатала
имя, под которым публиковала все свои произведения.
   ДЕМОСФЕН Этим именем прозвал ее старший брат, Питер, когда  они  были
еще детьми - пятьдесят... нет, три тысячи лет назад.
   Само воспоминание о Питере до сих  пор  было  способно  заставить  ее
волноваться,  залить  волнами  жара  и   холода.   Питер,   жестокий   и
нерассуждающий, разум которого был настолько утонченным и  опасным,  что
мальчишка управлял сестрой уже в два года, а всем  миром,  когда  достиг
совершеннолетия. Они были еще детьми, на Земле  двадцать  второго  века,
когда он начал читать политические произведения известных личностей, как
живущих, так и покойных. Но не затем, чтобы изучать их  идеи  -  эти  он
выхватывал немедленно - но чтобы знать,  как  те  их  провозглашали.  Он
желал научиться говорить как взрослый. Овладев же  этим  искусством,  он
передал свои знания Валентине, заставив ее, в качестве Демосфена, писать
примитивные, демагогичные  тексты.  Сам  же  он,  под  псевдонимом  Локи
создавал  серьезные  статьи,  достойные  государственного  деятеля.   Он
публиковал их в компьютерных сетях, и через несколько лет те очутились в
самом центре политических дискуссий тогдашнего времени.
   Из-за чего Валентине было обидно тогда - да и сейчас  еще  доставляло
неприятность, поскольку смерть Питера не дело не закрыла - то,  что  он,
охваченный  стремлением  к  власти,  заставлял  ее  публиковать  тексты,
выражающие его собственную личность. Сам же он писал статьи, из  которых
исходила любовь к миру, спокойствию, в  них  говорили  эмоции,  которыми
природа одарила ее. В те дни она воспринимала имя "Демосфен" как ужасное
бремя. Все, что она подписывала этим именем, было ложью; причем  -  даже
не ее собственной, а ложью Питера. Ложью внутри лжи.
   Теперь все уже не так. Вот уже  три  тысячи  лет.  Я  завоевала  свою
собственную славу.  Я  писала  исторические  произведения  и  биографии,
формирующие способ мышления миллионов ученых Ста Миров, десяткам народов
я помогла обрести самосознание. Так что ничего тебе не удалось, Питер. Я
совсем не то, чем ты желал меня сделать.
   Но, поглядев на законченную статью, Валентина  осознала,  что,  пусть
даже и освободившись от власти Питера,  она  все  так  же  осталась  его
ученицей. Всем методам полемики,  риторики...  ну  да,  в  том  числе  и
демагогии... она научилась от него или  же  по  его  требованию.  Пускай
используемая теперь ради благородных целей, но и теперь  она  оставалась
политической манипуляцией типа тех, которые так любил Питер.
   В конце концов Питер стал Гегемоном и в  течение  шестидесяти  лет  в
начале  эры  Великой  Экспансии  правил  всем  человечеством.   Это   он
объединил, заставив затратить громаднейшие силы,  конфликтующие  народы.
Корабли отправились во все те миры, где раньше жили жукеры, а потом были
открыты и новые, пригодные для заселения планеты. Когда Питер умер,  все
Сто Миров были уже населены, либо же к ним  летели  корабли  с  будущими
колонистами. Потом прошла почти что  тысяча  лет,  прежде  чем  Звездный
Конгресс вновь объединил человечество под единым правлением. Но память о
первом, единственно истинном Гегемоне было началом истории, которая дала
возможность существованию человеческой общности.
   Из моральной пустоши души Питера родилась гармония, единство  и  мир.
Зато  сохранившимся  в  памяти  человечества  наследием   Эндера   стали
убийства, резня и ксеноцид.
   Эндер, младший брат Валентины, на встречу с которым она летела теперь
вместе с семьей... Он был нежным; Валентина любила его, и в самые ранние
годы пыталась его защищать. Он был самым добрым среди них. Хотя, была  в
нем какая-то доля жестокости, достойной Питера, но и достаточно совести,
чтобы пугаться собственной грубости  и  брутальности.  Валентина  любила
брата в той же мере,  что  и  презирала  Питера.  Когда  же  тот  изгнал
младшего брата с Земли, которой решил овладеть, Валентина тоже ушла. Это
был последний акт отречения от личной власти Питера над собой.
   И вот я возвратилась, размышляла Валентина. И снова в политике.
   - Передавай, - произнесла она резко, во весь  голос,  чтобы  терминал
понял, что ему приказывают.
   В воздухе над текстом  статьи  появился  значок  передачи.  Когда-то,
когда Валентина еще  писала  научные  статьи,  ей  приходилось  сообщать
направление, пересылая текст каким-нибудь обходным путем, чтобы издатель
не мог так просто добраться до нее, истинного  автора.  Теперь  же  всем
этим занимался таинственный приятель Эндера, действующий под псевдонимом
"Джейн". Он выполнял сложнейшие  переводы  передаваемой  с  летящего  на
субсветовой корабля на язык,  понятный  для  планетарных  анзиблей,  для
которых время шло в пятьсот раз быстрее.
   Сообщение  с  космолетом  пожирало   громадное   количество   времени
планетарных связей, потому обычно  такой  вид  связи  использовался  для
передачи только  лишь