ю?
   Людмила начала передавать партизанам картонные тубы и банки с клеем.
   - Вот, берите, товарищи. Войны  выигрываются  не  только  оружием,  я
привезла вам плакаты Ефимова и Кукрыниксов.
   Со всех сторон послышались радостные возгласы партизан. Газеты здесь,
в основном, расхваливали идеологию нацистов, а когда пришли ящеры, в них
появилась пропаганда их идей. Радиоприемники,  в  особенности,  те,  что
ловили сигналы, передаваемые с  территорий,  удерживаемых  людьми,  были
редкостью и не всегда являлись источником правдивой информации.  Поэтому
плакаты играли роль своеобразного оружия, наносящего  удары  по  врагам.
Оказавшись в считанные доли секунды на стене, они  рассказывали  о  том,
как обстоят дела в действительности.
   - Ну, что теперь нарисовали Кукрыниксы? - спросила какая-то женщина.
   - По-моему, это их лучшие плакаты, - ответила Людмила.
   Ее слова не были простой  похвалой,  поскольку  художники  Куприянов,
Крылов и Соколов считались лучшими в искусстве политического плаката.
   -  Вот  здесь  изображен  ящер  в  костюме  фараона,  который   порет
советского крестьянина, а подпись гласит: "Возвращение к рабству".
   - Хороший, - согласился с ней командир партизан. - Он заставит  людей
задуматься о том, стоит  ли  им  сотрудничать  с  ящерами.  Мы  расклеим
плакаты в городах, деревнях и колхозах.
   - А что,  многие  сотрудничают  с  ящерами?  -  спросила  Людмила.  -
Руководству необходима информация.
   - Ситуация не так плоха, как при немцах, - ответил партизан.
   Людмила кивнула, вспомнив самое начало войны. Когда фашисты вторглись
на советскую землю, многие приветствовали их как освободителей. Если  бы
враг воспользовался этим, а не  старался  доказать,  что  он  еще  более
опасен и жесток, чем  НКВД,  Гитлеру  удалось  бы  уничтожить  советскую
власть.
   - Хотя, конечно, тех, кто сотрудничает с ящерами, немало, - продолжал
командир отряда. - Многие люди пассивно принимают любой новый  режим,  а
некоторые считают меньшим злом уродов,  которые  никого  не  угнетают  В
особенности, по сравнению с теми ужасами, что им довелось пережить.
   - Разумеется, вы имеете в виду фашистов, - сказала Людмила.
   - Разумеется, товарищ пилот, - ответил он с самым невинным видом.
   Никто не осмеливался говорить вслух о карательных  акциях  советского
правительства против собственного народа, но  страшная  тень  все  равно
нависла над страной.
   - Вы говорите, что ящеры никого не угнетают, - напомнила  Людмила.  -
Расскажите, пожалуйста, поподробнее об их методах правления. Разведанные
иногда оказываются полезнее оружия.
   - Ящеры забирают  себе  скот  и  часть  урожая;  в  городах  пытаются
использовать  промышленность,  которая  может  оказаться  им   полезной:
химические и сталелитейные заводы, и тому подобное. Но  на  то,  что  мы
делаем - как люди - им  наплевать,  -  проговорил  партизан.  -  Они  не
выступают против церковных  обрядов,  но  и  не  поощряют  их.  Даже  не
запретили Партию, что весьма неблагоразумно с  их  стороны.  Получается,
будто они считают ниже своего достоинства нас  замечать  -  если  мы  не
оказываем им вооруженного сопротивления. Но ответные удары  они  наносят
жестоко и беспощадно.
   Это Людмила знала на собственном опыте, но все остальное ее  удивило.
Судя по тону командира партизанского отряда, он тоже не понимал,  почему
враг ведет себя так странно. Они привыкли к  режиму,  который  управляет
всеми аспектами жизни своих граждан - и безжалостно уничтожает их,  если
они не выполняют его требований… а иногда и без всякой  на  то  причины.
Равнодушие правителей в такой ситуации казалось  диким  и  необъяснимым.
Людмила  надеялась,  что  руководство  сумеет  разобраться  в  том,  что
происходит.
   - У кого-нибудь есть письма? - спросила она. - Я с  удовольствием  их
заберу, хотя, учитывая,  как  теперь  работает  почта,  они  могут  идти
несколько месяцев.
   Партизаны выстроились  в  очередь,  чтобы  отдать  ей  свои  записки,
адресованные родным. Все они были без конвертов, которые закончились еще
до того, как прилетели ящеры. Бумагу складывали треугольником,  и  тогда
все знали, что им пришла весточка из армии. Советская  почта  доставляла
их, пусть и долго, но зато бесплатно.
   Взяв последнее письмо, Людмила забралась обратно в кабину и сказала:
   - Не могли бы вы развернуть мой самолет на сто восемьдесят  градусов?
Раз мне удалось приземлиться на этой поляне без неприятностей,  хотелось
бы и взлететь отсюда же.
   Маленький У-2 развернуть вручную ничего не стоило;  он  весил  меньше
тонны. Людмиле пришлось объяснить одному из партизан, что нужно  делать,
чтобы раскрутить пропеллер. Как и всегда во  время  выполнения  подобных
заданий, она подумала о том, что будет, если мотор не заведется. Вряд ли
здесь найдется опытный механик. Но  двигатель  еще  не  успел  остыть  и
потому практически сразу весело заурчал.
   Людмила отпустила тормоз, и "кукурузник" покатил по  неровному  полю;
несколько партизан бежали рядом  и  махали  руками,  но  довольно  скоро
отстали. Для взлета Людмиле требовался более длинный участок земли,  чем
для  приземления.  Впрочем,  через  несколько  минут  и  пару  неуклюжих
прыжков, У-2 не слишком грациозно поднялся в воздух.
   Людмила развернула свой самолетик на северо-восток и  взяла  курс  на
базу, с которой стартовала. Чтобы вернуться домой, ей придется потратить
сил  не  меньше,  чем  когда  она  высматривала  поляну,  где  ее  ждали
партизаны. Базу нельзя "засветить", иначе ящеры  непременно  обратят  на
нее внимание. А дальше можно считать  ее  судьбу  решенной.  Она  просто
перестанет существовать.
   Впрочем, Людмила знала, гарантий, что ей удастся добраться до дома  в
целости и  сохранности,  нет  никаких.  Ящерам  гораздо  реже  удавалось
обнаружить и уничтожить маленькие У-2, чем другие советские самолеты, но
"кукурузники" тоже далеко не всегда возвращались на свои базы.
   Вдалеке Людмила заметила вспышки, похожие на зарницы в жаркий  летний
день: артиллерия, скорее всего, ящеры. Она посмотрела на часы и  компас,
стараясь определить местоположение  неприятеля.  Вернувшись  домой,  она
доложит полковнику Карпову о  том,  что  видела.  Может  быть,  наступит
счастливый день, когда  партизаны  получат  "Катюши"  и  смогут  сделать
мощный ракетный залп по вражеской батарее.
   Среди туч, затянувших небо, тут и  там  проглядывали  звезды,  весело
подмигивая Людмиле. Пару раз ей удавалось разглядеть короткие вспышки на
земле - винтовочные выстрелы. Почему-то звезды тут же перестали казаться
ей дружелюбными и мирными.
   Наблюдая за показаниями компаса и  время  от  времени  поглядывая  на
часы, Людмила искала базу. Посчитав, что подлетела  совсем  близко,  она
посмотрела вниз, ничего не увидела… и нисколько не  удивилась.  Заметить
аэродром с первой попытки - все равно что искать иголку в стоге сена.
   Она зашла на новый круг. Теперь ей приходилось следить за показаниями
уровня горючего в баке. Если она заблудится,  и  ей  придется  совершить
вынужденную посадку прямо на  поле,  это  нельзя  откладывать  на  самый
последний момент.
   Когда Людмила уже практически  не  сомневалась  в  том,  что  другого
выхода у нее нет, она разглядела спасительные огни и  поспешила  к  ним.
Если знаешь, где находишься, настроение сразу улучшается.
   Теоретически посадочная полоса считалась ровной, но на самом деле она
мало отличалась от той, что подготовили для Людмилы партизаны. Маленький
У-2 отчаянно трясло и подбрасывало на кочках, пока он, наконец, не замер
на месте. "Зато такую взлетную полосу труднее заметить", - утешала  себя
Людмила. Впрочем, можно  ли  считать  это  достаточной  компенсацией  за
синяки и ссадины, которые она получает всякий  раз,  когда  садится  или
взлетает? Наверное, можно.
   Она расстегнула ремни безопасности и выбралась из самолета. Навстречу
уже бежали рабочие из наземной  команды.  Они  откатили  "кукурузник"  в
укрытие, где он стоял между заданиями, и набросили на  него  камуфляжные
сети.
   - Где полковник Карпов? - спросила Людмила.
   - Ушел спать примерно час назад, - ответил  кто-то.  -  Сейчас  около
трех часов ночи. Твое сообщение не может подождать до утра?
   - Думаю, не может, - сказала Людмила.
   Она считала, что полковник должен узнать про  артиллерию  ящеров  без
промедления.
   Людмила медленно шагала вслед за "кукурузником" в сторону укрытия, не
сомневаясь, что там обязательно окажется Георг Шульц. И, разумеется,  не
ошиблась.
   - Alles корошо? - спросил он  на  своей  обычной  смеси  немецкого  и
русского языков.
   - Gut, да, - ответила Людмила на той же смеси.
   Шульц забрался  в  кабину.  Даже  под  камуфляжной  сетью  фонари  не
зажигали; у ящеров имелись приборы,  которые  умели  распознавать  самые
крошечные искры света. Впрочем, Шульц и  на  ощупь  исключительно  ловко
справлялся со своими обязанностями. Он  проверил  педали  и  приборы,  а
потом, высунувшись наружу, сообщил:
   - Провод левого элерона плохой - немного  болтается.  Подправлю,  как
только станет посветлее.
   - Спасибо, Георгий Михайлович, - поблагодарила его Людмила.
   Ей казалось, что с проводом все в порядке, но если Шульц говорит, что
его следует подтянуть, значит, так оно и есть. Людмила считала,  что  он
обладает  практически  сверхъестественным  талантом  механика.  Она   на
самолете летала, Шульц же отдавался машине целиком, словно становился ее
частью.
   - Больше ничего плохого, - сказал он. - Но… вот, держите. Вы  уронили
на пол. - Шульц протянул Людмиле свернутый треугольником листок бумаги.
   - Спасибо, - повторила она. - Наша почта и так работает  из  рук  вон
плохо. Если еще терять письма, прежде чем они успеют отправиться в путь…
   Людмила сомневалась, что Шульц ее понял, но ей вдруг стало все  равно
- она жутко устала, и не хотела напрягаться и переводить свои  слова  на
немецкий. Если полковник Карпов спит, почему бы и ей тоже  не  отдохнуть
немного.
   Она сбросила парашют, проку от  которого,  на  самом  деле,  было  бы
немного, если  бы  в  У-2  угодил  вражеский  снаряд,  ведь  она  всегда
старалась летать как можно ниже, убрала его в кабину  и  направилась  из
укрытия в комнату, где жила вместе с другими  женщинами-пилотами.  Когда
она проходила мимо Георга Шульца, он похлопал ее чуть пониже спины.
   Людмила на мгновение замерла на месте, а потом в ярости  развернулась
к механику. С тех пор, как она вступила в ряды Красной  армии,  подобные
происшествия случались, но ей казалось, что Шульц - человек  воспитанный
и должен вести себя пристойно.
   - Никогда больше так не делай! -  крикнула  она  по-русски,  а  затем
перешла на немецкий, чтобы до него полностью дошел смысл сказанного:
   - Nie wieder, verstehst  du?  -  "Ты"  в  ее  словах  прозвучало  как
оскорбление. - Что  подумает  о  вас  полковник  Егер,  если  узнает?  -
добавила она.
   Шульц служил стрелком в экипаже танка,  которым  командовал  Егер,  и
очень его  уважал.  Людмила  надеялась,  что  упоминание  имени  бывшего
командира, приведет Шульца в чувство. Но он только негромко рассмеялся и
ответил:
   - Он подумает, что я не делаю ничего такого, чего не делал бы он сам.
   Наступило короткое,  гнетущее  молчание,  которое  нарушила  Людмила,
заявив ледяным тоном:
   - А это вас не касается. Если вам мало авторитета  вашего  командира,
чтобы вести себя прилично, хочу напомнить, что вы немец и находитесь  на
базе вооруженных  сил  Красной  армии  -  один  против  большого  отряда
советских мужчин. Вас не трогают, потому что вы хорошо работаете. Но  не
скажу, что особенно любят. Понятно?
   Шульц вытянулся по стойке "смирно", изо всех сил постарался  щелкнуть
каблуками  валенок  и  выбросил  вперед  руку  в  гитлеровском   военном
приветствии.
   - Я все помню и понимаю, - объявил он и, громко топая, удалился.
   Людмила с трудом сдержалась, чтобы не врезать  ему  как  следует  под
зад. Ну, почему он не мог просто извиниться и  заняться  делами,  вместо
того, чтобы злиться, словно она его обидела, а не он ее?  И  что  теперь
делать? Если Шульц по-настоящему рассердился, может быть, он  больше  не
захочет иметь дело с ее самолетом? В таком случае, кто будет его чинить?
   Ответ пришел сразу вслед за вопросом: какой-нибудь  русский  недоучка
крестьянин, который с трудом отличает  отвертку  от  плоскогубцев.  Она,
конечно, кое-что умеет и сама, но далеко не все, а кроме  того,  Людмила
прекрасно понимала, что не обладает талантом Шульца  чувствовать  мотор.
Вспыльчивый характер может стоить ей жизни.
   А что еще оставалось делать? Позволить Шульцу обращаться с собой, как
со  шлюхой?  Людмила  сердито  покачала  головой.  Наверное,   следовало
ответить какой-нибудь шуткой, а не устраивать ему сцену.
   Ну, теперь уже поздно жалеть о том, чего изменить нельзя. Она  устало
побрела к дому, в  котором  расположились  женщины-летчицы.  Не  слишком
надежное укрытие: стенами служили мешки, наполненные  землей,  и  охапки
сена, а крышей  -  неструганные  доски,  засыпанные  сеном  и  прикрытые
камуфляжной сетью. Крыша протекала, да и не особенно сохраняла тепло, но
здесь все так жили, включая полковника Карпова.
   Дверь в импровизированный  барак  не  имела  петлей  и  сдвигалась  в
сторону, сразу за ней висел занавес затемнения. Людмила сначала  закрыла
дверь, и лишь потом отодвинула  занавес.  "Не  дать  ящерам  увидеть  ни
искорки  света"  -  правило,   которому   Людмила   следовала   так   же
неукоснительно, как и "Взлетай по ветру".
   Впрочем, в бараке царил полумрак: горело несколько свечей и  масляная
лампа, однако, Людмиле хватило их света, чтобы не спотыкаться о  женщин,
которые, завернувшись в тонкие  одеяла,  спали  на  соломенных  тюфяках.
Зевая, Людмила медленно пробиралась к  своему  месту  и  вдруг  заметила
белый прямоугольник поверх сложенного одеяла. Когда она отправлялась  на
задание несколько часов назад, его там не было.
   - Письмо! - радостно прошептала она.
   Да еще от кого-то гражданского,  иначе  его  сложили  бы  по-другому.
Людмилу охватило возбуждение, ведь она не слышала о своей  семье  с  тех
самых пор, как прилетели ящеры. Она уже потеряла надежду, а, может быть,
у них все в порядке?
   В тусклом свете Людмила не сразу сообразила, что письмо  в  конверте.
Она перевернула его и поднесла поближе к  глазам,  чтобы  посмотреть  на
обратный  адрес.  Ей  потребовалось  всего  несколько  мгновений,  чтобы
понять, что часть его написана латинскими буквами, а  часть  старательно
выведенными печатными русскими.
   И тут она посмотрела на марку. Если бы год  назад  кто-нибудь  сказал
ей,  что  она  обрадуется,  увидев  портрет  Адольфа  Гитлера,   Людмила
посчитала бы, что этот человек окончательно выжил из ума или сознательно
хочет нанести ей смертельное оскорбление - скорее всего, и то, и другое.
   -  Гейнрих,  -  тихонько  выдохнула   она,   постаравшись   правильно
произнести чужой для русского языка звук в начале имени.
   Людмила быстро вскрыла конверт и  достала  листок  бумаги.  К  своему
огромному облегчению она увидела, что Егер почти все  написал  печатными
буквами: Людмила практически не понимала его почерк. Она прочитала:

   "Моя дорогая Людмила, надеюсь, ты в полном порядке, жива и здорова, и
мое письмо тебя отыщет. Буду просить всех святых, чтобы отыскало".

   Людмила представила себе,  как  дрогнул  уголок  его  рта,  когда  он
написал эти слова. Она так ясно его видела, что  только  сейчас  поняла,
как сильно по нему соскучилась.

   "Я выполнял задание в городе, имя которого  не  имею  права  называть
вслух, иначе цензору придется вооружиться бритвой и  вырезать  кусок  из
моего послания к тебе. Через несколько дней  я  отправляюсь  в  танковый
полк, о нем я тоже не могу ничего сообщить. Лучше бы я вернулся к  тебе,
или ты ко мне. Ведь на самолете намного  легче  путешествовать,  чем  на
лошади или даже в танке".

   Людмила вспомнила рассказы Егера о том, как он  путешествовал  верхом
на лошади по Польше, занятой ящерами. По сравнению с этим все,  что  она
делала на своем У-2, казалось детскими игрушками.

   "Мне жаль, что мы не вместе. Даже когда  все  хорошо,  нам  так  мало
отпущено времени на этой земле, а ведь сейчас идет  война,  и  о  многом
прекрасном приходится забыть. Но без  нее  мы  с  тобой  никогда  бы  не
встретились. Так что, оказывается, и в войне есть что-то хорошее".

   - Да, есть, - прошептала Людмила.
   Завести роман с врагом не слишком умный поступок (наверное, Егер тоже
так  думал),  но  она  никак  не  могла  заставить  себя  относиться   к
происшедшему, как к чему-то плохому  или  постыдному.  Дальше  в  письме
говорилось:

   "Я благодарю тебя за то, что  ты  присматриваешь  за  моим  товарищем
Георгом Шульцем; твоя страна так велика, что только благодаря счастливой
случайности он оказался на одной с  тобой  базе.  Передай  ему  от  меня
привет. Надеюсь, у него все в порядке".

   Людмила не знала,  смеяться  или  плакать.  У  Шульца  все  в  полном
порядке, и она действительно за ним присматривает, а он  мечтает  только
об одном - затащить ее к себе в постель. Может быть, ему станет  стыдно,
если она покажет ему письмо  Егера.  Впрочем,  никто  не  заставляет  ее
принимать решение сейчас. Ей очень хотелось поскорее дочитать  письмо  и
хоть немного поспать. Все остальное подождет.

   "Если судьба будет благосклонна, мы снова встретимся, когда  наступит
мир. Если война не закончится, мы встретимся, несмотря на  нее.  Она  не
может быть столь жестокой, чтобы разлучить нас  навсегда.  С  любовью  и
надеждой на то, что с тобой не случится ничего плохого. Гейнрих".

   Людмила сложила письмо и засунула в карман летной куртки. Затем сняла
кожаный шлем и очки. Дальше она  раздеваться  не  стала,  оставила  даже
валенки, потому что в бараке было холодно. Она быстро улеглась  на  свой
тюфяк, накрылась с головой одеялом и мгновенно заснула.
   Когда на следующее  утро  Людмила  проснулась,  она  обнаружила,  что
спала, засунув руку в карман, в котором лежало письмо. Она улыбнулась  и
решила немедленно на него ответить. А покажет ли она его Шульцу… что же,
потом будет видно. Скорее всего, покажет, но не сейчас, а когда они  оба
немного успокоятся и перестанут сердиться друг на друга. И  тут  Людмила
вспомнила, что так и не доложила полковнику  Карпову  об  артиллерийской
батарее ящеров.

***

   Охранник-ниппонец вручил Теэрцу обед. Тот вежливо поклонился  в  знак
благодарности, одновременно наставив один глазной бугорок на  содержимое
миски, чтобы  посмотреть,  что  ему  принесли.  И  чуть  не  зашипел  от
удовольствия: рядом с рисом лежали большие куски какого-то мяса. Большие
Уроды в последнее время стали лучше его  кормить;  опустошив  миску,  он
практически насытился.
   Теэрц пытался понять, чего от него хотят Большие Уроды.  Плен  научил
его, что они никому не делают ничего хорошего просто так. До  настоящего
момента они  вообще  ничего  хорошего  ему  не  делали.  Перемена  в  их
поведении вызывала у него серьезные опасения.
   Его размышления прервало  появление  майора  Окамото  и  охранника  с
каменным лицом и винтовкой в руках. Окамото говорил на языке Расы.
   - Пойдешь со мной, - приказал он.
   - Будет исполнено, недосягаемый господин, -  ответил  Теэрц,  который
всегда покидал свою камеру с огромным облегчением.
   Теперь он держался на  ногах  гораздо  более  уверенно,  чем  раньше;
поднимаясь вверх по лестнице в комнату для допросов в  тюрьме  Нагасаки,
Теэрц размышлял о том, что это  приятное  физическое  упражнение,  а  не
тяжелый физический труд.
   "Просто поразительно, что  делает  с  самцом  приличное  питание",  -
подумал он.
   Поджидавшие их ниппонцы были одеты в  белые  халаты  ученых.  Большой
Урод, занимавший центральное кресло, что-то сказал, и Окамото перевел:
   - Сегодня доктор Нишина  хочет  обсудить  природу  бомб,  при  помощи