но через полмили к западу у  моря обнаружилась деревушка. Бэгнолл
испытал  прилив  радости, увидев пару рыбачьих  лодок на  берегу. Остальные,
несмотря на ранний час, уже вышли в море.
     Деревушка  встретила летчиков и Татьяну лаем  собак.  Рыбаки и их  жены
вышли из дверей  посмотреть  на пришельцев.  Выражение их лиц варьировало от
безразличия до враждебности. Бэгнолл сказал по-немецки:
     -- Мы -- трое английских летчиков.  Мы застряли в России  больше чем на
год.  Мы хотим вернуться домой.  Может кто-нибудь из вас  переправить  нас в
Финляндию? Мы не располагаем многим, но заплатим, чем сможем.
     -- Англичане? -- спросил один из рыбаков, с таким же странным акцентом,
как эстонские стрелки. Враждебность исчезла. -- Я возьму вас.
     Через  мгновение  кто-то  еще  предъявил  свои  права  на  объявившихся
почетных пассажиров.
     --  Не ожидал,  что из-за нас начнется  ссора, -- пробормотал  Бэгнолл,
когда жители деревни заспорили. Победил тот, кто первым согласился везти их.
Он убежал  в дом,  затем вернулся  в  сапогах и  в вязаной шерстяной шапке и
повел всех к своей лодке.
     Татьяна  последовала за ними. На  прощанье  она по очереди  расцеловала
летчиков. Жители деревни оживленно прокомментировали это на своем непонятном
языке.  Двое  или  трое  мужчин захохотали. Это было  вполне понятно.  А две
женщины громко презрительно фыркнули.
     -- Вы уверены, что не поедете с нами? -- спросил Бэгнолл.
     Татьяна  снова отрицательно  покачала головой.  Она повернулась  и,  не
оглядываясь,  зашагала  на  юг.  Она знала,  что  ей  полагается  делать,  и
понимала, какие последствия будет иметь ослушание.
     -- Идемте, -- сказал рыбак.
     Летчики  поднялись на  борт  вместе  с  ним. Остальные  жители  деревни
столкнули лодку в  море. Рыбак открыл дверцу топки паровой машины и принялся
бросать  в топку куски дерева, торфа и высушенного  конского навоза. Покачав
головой, он пояснил:
     -- Надо бы угля. Но нету. Приходится топить тем, что есть.
     -- Мы знаем несколько куплетов этой песни, -- сказал Бэгнолл.
     Рыбак хмыкнул. Лодка,  вероятно, была бы тихоходной и на угле. А на чем
попало  она  шла еще медленнее, и дым, поднимавшийся из ее  трубы,  был  еще
противнее,  чем  дым Кохтла-Ярве.  Но  машина работала. Лодка плыла.  Если с
воздуха не свалятся на голову ящеры, то до Финляндии менее дня пути.
     * * *
     -- О, Ягер, дорогой, -- сказал Отто Скорцени нарочитым фальцетом.
     Генрих  Ягер удивленно оглянулся: он не  слышал,  как подошел Скорцени.
Эсэсовец засмеялся:
     -- Хватит  мечтать об этой твоей  русской куколке, удели внимание  мне.
Мне от тебя кое-что требуется.
     --  Она не  куколка, --  сказал Ягер.  Скорцени засмеялся  еще  громче.
Полковник-танкист  настаивал: --  Если бы она  была куколкой,  я  бы вряд ли
мечтал о ней.
     Эта частичная уступка устроила Скорцени, и он кивнул.
     -- Хорошо,  пусть  так. Но даже  если она сама Мадонна, оставь  мечты о
ней. Ты знаешь, что наши друзья из дома прислали нам подарок, знаешь?
     --  Трудно не  узнать, -- согласился  Ягер. --  Столько  вас, проклятых
эсэсовцев, вокруг, что и пописать негде, и каждая вонючка -- со "шмайссером"
и с таким видом, будто он готов тебя пристрелить. Бьюсь об заклад, что знаю,
что это за подарок.
     Он не стал уточнять -- и не потому, что мог ошибиться, а из доведенного
до автоматизма инстинкта безопасности.
     --  Наверняка,  --  сказал Скорцени.  --  А  почему бы  и  нет? Об этом
веществе ты знаешь так же давно, как и я, с того дня под Киевом.
     Больше он ничего не сказал, но и  не требовалось. На Украине они украли
взрывчатый металл у ящеров.
     -- Что ты собираешься делать с... этим? -- настороженно спросил Ягер.
     --  У тебя  неладно  с головой?  --  спросил  Скорцени.  -- Я собираюсь
взорвать  жидов в Лодзи и  удрать, вот что я собираюсь сделать, а  их друзья
ящеры и бедные проклятые поляки окажутся в неподходящее время в неподходящем
месте. -- Он снова захохотал. -- Тут в одном предложении вся история Польши,
не  так  ли? Бедные  проклятые  поляки в неподходящем месте  в  неподходящее
время.
     -- Полагаю, у тебя есть  на это разрешение? -- сказал Ягер, предполагая
как раз обратное. Если бы кому-то захотелось воспользоваться атомной  бомбой
для своих собственных целей, то Отто Скорцени -- именно тот человек, который
сделает это без всякого разрешения.
     Но не сейчас. Крупная голова Скорцени закачалась вверх и вниз.
     -- Можешь поставить  в заклад свою задницу, но оно есть: от рейхсфюрера
СС и от самого фюрера. Оба у меня  в портфеле. Хочешь глянуть  на интересные
автографы?
     -- Ни малейшего желания.  -- В  определенном  смысле Ягер  почувствовал
облегчение  --  раз  Гиммлер и  Гитлер  подписались,  то,  по крайней  мере,
Скорцени  удержится в  каких-то рамках...  или  не выйдет за них больше, чем
обычно. И все же...
     --  Поражает  меня напрасная  трата бомбы.  Никакой угрозы из  Лодзи не
исходит.  Посмотри, что  получилось в последний  раз, когда ящеры попытались
переправить  через  город  подкрепление   нашим  врагам:  их  перехватили  и
перемололи.
     --  О да, евреи оказали  нам  чертовскую милость! --  Скорцени  закатил
глаза. -- Эти ублюдки были в германской форме, когда напали на ящеров, но за
это их ругать не стоит -- что мы и сделали. В частности,  я. Ящеры подкупили
пару  поляков со  снайперскими  винтовками, те  подобрались  сюда и устроили
охоту на Скорцени. Ящерам очень хотелось мне отплатить.
     -- Ты ведь все еще здесь, -- отметил Ягер.
     -- Ты заметил, не так ли? -- Скорцени сделал движение, словно целуя его
в щеку. -- Какой же ты умный  мальчик.  Но  оба поляка мертвы.  Понадобилось
некоторое время --  и мы с точностью до злотого знаем, сколько им заплатили.
-- Он улыбнулся, показав зубы: возможно, при воспоминании о том, как погибли
поляки. Но затем он помрачнел.
     --  Но  мертв  еще и подполковник  Брокельман.  Этому несчастному  сыну
потаскухи повезло  вырасти примерно с меня ростом.  Один из поляков снес ему
голову с расстояния  в  тысячу метров. Исключительно точная стрельба, должен
сказать. Я сделал ему комплимент тем, что вручил ему его указательный палец.
     -- Уверен, он очень обрадовался, -- сухо сказал Ягер.
     Быть связанным  со  Скорцени означало быть замешанным  в самые  грязные
дела, дела,  о которых он как командир танкового соединения не  должен  бы и
думать. Массовые убийства, пытки... Он за все это  не  расписывался. Но  они
входили в  меню войны,  независимо  от того, подписался он под ним или  нет.
Зачем уничтожать  город,  жители которого приносят рейху  больше пользы, чем
зла? И достаточно ли для смертною приговора единственной причины: они евреи?
Достаточно ли еще одной причины: они уязвили Скорцени, не дав ему уничтожить
их  с первой  попытки?  Ему требовалось  все это  обдумать  -- и  не слишком
затягивать размышления. А пока он спросил:
     -- А что должен буду делать я? Какую  милость ты имеешь в виду? Ты ведь
знаешь, я никогда не был в Лодзи.
     -- О да, я знаю. -- Скорцени потянулся, как тигр,  решивший, что он еще
слишком сыт, чтобы снова заняться охотой. -- Если бы ты  побывал в Лодзи, то
разговаривал  бы с гестапо или  с СД [Зихерхайт-Динст -- служба безопасности
(нем.). -- Прим. перев.], а не со мной.
     --  Я с  ними уже  разговаривал,  --  Ягер  пожал плечами, стараясь  не
показать охватившей его тревоги.
     -- Я и это  знаю, -- ответил Скорцени.  -- Но теперь они  бы спросили у
тебя  побольше  --  задавали  бы более острые вопросы и  использовали  более
острые  инструменты. Но  не  беспокойся.  Я  не хочу, чтобы ты отправился  в
Лодзь. -- Тигр, однако, насторожился. -- Я не уверен, что могу доверить тебе
отправиться в Лодзь. От тебя  я хочу,  чтобы ты устроил отвлекающую  атаку и
заставил ящеров смотреть в другую сторону, пока я буду тащиться  по дороге с
компанией моих проказников и изображать святого Николая.
     -- Завтра сделать то, что ты хочешь, не  смогу, -- быстро -- и правдиво
-- ответил  Ягер. -- Каждый бой  нам обходится дороже, чем  ящерам,  гораздо
дороже. Ты это знаешь. Именно сейчас мы  восполняем потери -- получаем новые
танки, комплектуем экипажи  и  стараемся  восстановить  прежний  уровень  --
точнее, хотя бы приблизиться к нему. Дай мне неделю или десять дней.
     Он  ожидал,  что Скорцени  возмутится и потребует, чтобы  он был  готов
вчера, если не раньше. Но эсэсовец удивил  его -- Скорцени много раз удивлял
его -- тем, что сразу согласился.
     --  Отлично.  Мне тоже надо сделать  некоторые приготовления. Да и  для
проказников надо подготовить план, как тащить эту чертовски тяжелую корзину.
Я дам тебе знать,  когда ты мне понадобишься. -- Он хлопнул Ягера по  спине.
-- А теперь можешь вернуться к размышлениям об этой твоей русской -- как она
голышом.
     И он пошел прочь с хохотом, переходящим в визг.
     --  На кой  дьявол  все  это затевается,  командир?  --  спросил Гюнтер
Грилльпарцер.
     -- Действительно дьявол. -- Ягер посмотрел  на  наводчика, провожавшего
глазами Скорцени, так, словно он был киногероем. -- Он нашел новый повод для
того, чтобы укокошить еще кое-кого из нас, Гюнтер.
     --  Чудесно!  -- воскликнул  Грилльпарцер  с непритворным  энтузиазмом,
оставив Ягера размышлять над причудами молодости.
     Он закончил перефразированной сентенцией  Экклезиаста. "Причуда причуд,
все сущее  есть причуда". Это казалось  таким  же верным описанием  реальной
жизни, как и более точные толкования.
     * * *
     --  Ах, как  я  рад  видеть вас, Вячеслав  Михайлович,  -- сказал Иосиф
Сталин, когда Молотов вошел в его кремлевский кабинет.
     -- И я вас, товарищ генеральный секретарь, -- ответил Молотов.
     Такого мурлыкающего  тона  в голосе Сталина Молотов не слышал уже давно
-- насколько он мог припомнить, даже сразу после взрыва предыдущей советской
атомной бомбы. Последний раз он слышал  это  мурлыканье, когда Красная Армия
отбросила  нацистов от ворот Москвы в  конце 1941  года. Оно  означало,  что
Сталин обдумывает какие-то предстоящие события.
     --  Я позволю  себе предположить,  что вы  снова направили  ящерам наше
безусловное требование  прекратить  свою  агрессию  и немедленно убраться  с
территории миролюбивого Советского Союза, -- сказал Сталин. -- Возможно, они
обратят больше внимания на это требование после Саратова
     -- Возможно, обратят, Иосиф Виссарионович, -- сказал Молотов.
     Ни   тот  ни  другой  не  упомянули   Магнитогорск,  который   перестал
существовать вскоре  после  того,  как  Саратов  был  превращен в пепел.  По
сравнению  с ударом, нанесенным  ящерам,  потеря любого города, даже важного
промышленного  центра  вроде  Магнитогорска,  была  незначительной.  Молотов
продолжил:
     --  По крайней  мере,  они  не  отвергли наше требование  сразу же, как
делали в предыдущих случаях.
     --  Если мы когда-нибудь затащим их за стол переговоров, мы  побьем их,
--  сказал Сталин.  --  Это предсказывает  не только  диалектика,  но  и  их
поведение на  всех предшествующих конференциях.  Боюсь, они слишком  сильны,
чтобы  мы  могли  изгнать их  со всей планеты, но  когда  мы  их  вынудим  к
переговорам, то освободим от них Советский Союз и его рабочих и крестьян.
     --  Мне  дали   понять,   что  они  получили   требование  убраться  от
правительств Соединенных Штатов и Германии, --  сказал Молотов. -- Поскольку
эти державы также обладают атомным  оружием, ящеры должны отнестись  к ним с
такой же серьезностью, как к нам
     -- Да.  -- Сталин набил трубку махоркой и выпустил облако едкого  дыма.
--   Для  Британии  это  конец,   вы   знаете.  Если  бы  Черчилль  не   был
капиталистическим  эксплуататором, я испытывал бы к нему  симпатию. Британцы
сделали  очень  важное дело, изгнав ящеров  со своего  острова, но чего  они
добились в конце концов? Ничего
     --  Они  могут  создать свое  собственное  атомное  оружие,  --  сказал
Молотов. -- Недооценка их возможностей себя не окупает.
     -- Как это  обнаружил, к  своему  расстройству,  Гитлер, --  согласился
Сталин.
     Со своей стороны Сталин  тоже  недооценил Гитлера, но  Молотов не  стал
заострять  внимание на  этом.  Сталин  некоторое  время  задумчиво посасывал
трубку, затем сказал:
     --  Даже если они наделают  бомб  для себя, что  в этом хорошего?  Свой
остров они уже  спасли и без  бомб. Свою  империю они не спасут и с бомбами,
потому что не могут доставить их в Африку или в Индию Значит, эти территории
останутся в руках ящеров
     -- Это неоспоримо, -- отметил Молотов.
     Недооценивать способности Сталина -- значит подвергать  себя опасности.
Он всегда был грубым, он  мог быть наивным, глуповатым, близоруким. Но когда
он бывал прав,  как это  частенько  случалось, его правота получалась  такой
захватывающей, что это возмещало все остальное.
     -- Если германские фашисты вынудят  ящеров оставить территорию, которую
оккупировали до вторжения инопланетян,  будет интересно  посмотреть, сколько
стран пожелает вернуться под власть нацистов.
     -- Значительная часть оккупированной  фашистами  земли  была нашей,  --
сказал Молотов. -- Ящеры оказали нам услугу, изгнав их.
     "Ручные" правительства, подчиняющиеся нацистам, существовали  на севере
и  вблизи   румынской   границы.  Нацистские  банды,   на  ступеньку   более
организованные,  чем  партизаны,  по-прежнему  хозяйничали  на   большинстве
территорий,  раньше  контролировавшихся  нацистами.  Но  эти  проблемы  были
решаемыми  в  отличие  от  смертельной   опасности,  исходившей  вначале  от
нацистов, а теперь -- от ящеров.
     Сталин был согласен с Молотовым:
     --  Лично  меня  не трогает,  что  ящеры  остаются в Польше.  В  мирной
обстановке  лучше иметь на нашей западной границе их, чем фашистов:  если их
принудить к заключению мира, они, скорее всего, согласятся.
     Однажды он уже недооценил Гитлера:  повторения ему не хотелось. Молотов
с готовностью кивнул. Здесь он был согласен со своим хозяином.
     -- Нацисты со своими ракетами, с  их газом,  парализующим дыхание, с их
бомбами из взрывчатого металла были бы очень неприятными соседями.
     -- Да.
     Сталин  выпустил  дым.  Его  глаза  сузились. Он  смотрел скорее сквозь
Молотова, чем  на него. Это был  не тот  взгляд, которым он мысленно изгонял
ставшего неугодным фаворита.  Он просто  напряженно  думал. Через  некоторое
время он сказал:
     --   Давайте   будем  гибкими,  Вячеслав  Михайлович.   Давайте  вместо
требования  покинуть  нашу  территорию   до   начала  переговоров  предложим
перемирие на время проведения переговоров.  Может быть, это сработает, может
быть,  и нет.  Если  мы  не  будем  подвергаться  налетам и  обстрелам, наша
промышленность   и   коллективные  хозяйства   получат  возможность   начать
восстановление.
     -- Внесем это предложение сепаратно или попробуем  продолжить  создание
народного фронта людей против инопланетян-империалистов? -- спросил Молотов.
     --  Вы  можете  проконсультироваться  с  американцами  и  немцами перед
отправкой   предложения  ящерам,  --  сказал  Сталин   с   видом   человека,
оказывающего   большую  милость.   --   По   этому  вопросу   можете   также
проконсультироваться  с  британцами,  с  японцами,  с  китайцами  --  малыми
державами,  --  добавил он, жестом  руки выражая пренебрежение. --  Если они
захотят  сделать  ящерам   такое  же  предложение  одновременно,  это  будет
правильно  и  хорошо: мы двинемся вперед  вместе. Если не захотят...  мы все
равно двинемся вперед.
     -- Как скажете, товарищ генеральный секретарь.
     Молотов не был уверен, что это самый разумный курс, но, представив себе
выражение лица фон Риббентропа, когда он  получит депешу, разъясняющую новую
советскую  политику,  -- а  еще  лучше  выражение его лица, когда  он  будет
сообщать эту новость Гитлеру, -- решил, что новый курс того стоит.
     -- Я сразу же начну готовить телеграмму.
     * * *
     Генрих  Ягер был  неплохим  наездником.  Но  сегодня  он  не  испытывал
никакого  удовольствия от  поездки  верхом.  Если  требуется  забираться  на
лошадь,  чтобы объехать  штабы  корпусов, это  доказывает только  одно:  для
катания  на автомобиле топлива не нашлось.  У вермахта едва  хватало топлива
для танков, а для посещения  штабов имелись только  две возможности -- ехать
на гнедой кобыле или на своих двоих.
     Дорога  в лесу  разветвлялась. Ягер направил кобылу на юг,  по  правому
ответвлению. Оно вело не  напрямик к расположению полка. Езда верхом давала,
в  частности,  то  преимущество,  что  в  отличие  от "фольксвагена"  лошади
водитель не  требовался. Ягеру не  хотелось,  чтобы кто-нибудь знал,  что он
повернул  направо.  В противном случае  вскоре ему  предстояла  бы  интимная
дискуссия с СС, СД, с гестапо, с абвером или другой службой безопасности или
разведкой,  которая наложила бы на  него  лапу  (не говоря  уже о  различных
тупых, острых, нагретых и проводящих электричество инструментах).
     --  Зачем  я  делаю это? -- сказал он в  тишине  леса, нарушаемой  лишь
далеким гулом артиллерийской стрельбы. Кобыла в ответ фыркнула.
     Он  чувствовал  себя  так,  словно фыркнул и  сам. Ответ  был известен:
во-первых, долг  по  отношению к Анелевичу лично, во-вторых, Анелевич  и его
еврейские борцы честно соблюли  условия сделки, которую  заключили с ним,  и
уже за  это не заслуживали испепеления, а в-третьих, он каждый раз внутренне
съеживался, вспоминая о том, что рейх  делал с евреями в Восточной Европе до
прихода ящеров --  и продолжает делать на территориях, которые контролирует.
Он  живо  представлял  себе  пленников-евреев  и  гомосексуалистов,  которые
работали на атомном котле под замком Шлосс Гогентюбинген, пока не умирали --
на что редко требовалось много времени.
     Было  ли это достаточным основанием,  чтобы  нарушить воинскую присягу?
Глава СС  и лично фюрер дали задание Скорцени нанести атомный удар по Лодзи.
Кто такой полковник Ягер, чтобы утверждать, что они ошибались.
     -- Человек, -- сказал он, отвечая на вопрос, не заданный вслух. -- Если
я не могу жить в ладу с самим собой, что хорошего в чем-то другом?
     Временами  ему  хотелось  отключить разум, сделаться бесчувственным  ко
всем проявлениям войны. Он знал множество офицеров, которые знали об ужасах,
творимых  рейхом  на востоке, и  не  только  отказывались думать  о них,  но
временами даже отрицали свое знание. Затем был Скорцени, который тоже знал о
них, но  не  осуждал. Ягера не устраивало ни  то  ни  другое.  Он не  был ни
прячущим голову в песок страусом, ни фарисеем.
     И поэтому он ехал теперь  с  автоматом  на  коленях, опасаясь  патрулей
ящеров, германских патрулей, польских разбойников,  еврейских разбойников...
и вообще всех. Чем меньше людей он встретит, тем лучше.
     Выехав из леса на открытое пространство, он вздрогнул. Теперь его можно
было увидеть с расстояния в километры,  а не за несколько метров. Конечно, в
эти времена немало людей разъезжает  верхом, и  многие из  них  в  форме и с
оружием. И  они не обязательно солдаты.  Польша стала такой  же, каким  кино
показывало американский  Дикий  Запад. Нет,  еще хуже --  у ковбоев  не было
пулеметов и танков.
     Его глаза  обшаривали пространство. Никого. Двинулся  вперед. До  фермы
было недалеко. Он  оставит послание, пустит  кобылу рысью и  вернется в полк
всего  на  час  позже  по  сравнению  с расчетным временем.  Поскольку любые
способы  передвижения  в  эти  времена  крайне  ненадежны,  никто  над  этим
опозданием не задумается.
     --  Вот сюда мы  и едем,  -- тихо  сказал  он, узнав ухоженную рощу  из
яблонь. Кароль передаст  сообщение Тадеушу, Тадеуш сможет передать сообщение
Анелевичу, и все станет на свои места.
     Впереди было  тихо.  Слишком  тихо? У  Ягера на  затылке волосы  встали
дыбом. Ни кур во дворе, ни блеяния овец, ни хрюканья  свин