тянин также нес белую
тряпку, привязанную к палке. На нем тоже  были валенки, несомненно, снятые с
мертвого  русского солдата. Несмотря на валенки, несмотря на множество слоев
одежды  под  шинелью  вермахта,  сидевшей  на ящере, как  палатка,  существо
выглядело страшно замерзшим.
     -- Говорите ли вы по-русски? -- произнесло  оно  с шипящим акцентом. --
Или же по-немецки?
     -- По-немецки я говорю лучше, -- ответил Бэгнолл. Затем решил проверить
наудачу: -- Вы говорите по-английски?
     --  Не  понимаю, -- сказал ящер и перешел  на немецкий. -- Мое  имя  --
Никеаа. Мне предоставлено право вести переговоры от имени Расы.
     Бэгнолл назвал себя.
     -- Я  -- инженер  британских королевских  воздушных  сил.  Мне поручено
вести  переговоры ради немецких и советских солдат, защищающих Псков  и  его
окрестности.
     -- Я думал, что британцы далеко отсюда,  -- сказал Никеаа, -- но, может
быть, я не так хорошо знаю тосевитскую географию, как мне казалось.
     Что имелось в виду под словом "тосевитская", стало ясно из дальнейшего.
     -- Британия  не так  близко  от Пскова, --  согласился  Бэгнолл. --  Но
большинство человеческих стран  объединилось против вашего рода, и поэтому я
здесь.
     "И как бы я хотел оказаться в любом другом месте!"
     Его   бомбардировщик   доставил   сюда   радиолокационную   станцию   и
специалиста, который должен был объяснить  русским, как  с  ней работать, но
почти  сразу после посадки самолет разбомбили, и  пилот не смог  вернуться в
Англию.  Он и его  товарищи находились здесь уже год. И хотя  они нашли себе
дело -- стали посредниками между красными  и нацистами,  которые по-прежнему
ненавидели друг друга не меньше, чем  ящеров, -- это было занятие, с которым
хотелось покончить как можно скорее.
     Никеаа сказал:
     --  Очень  хорошо.  Вы  имеете  полномочия. Вы  можете  говорить.  Ваши
командиры попросили об этом перемирии. Мы согласились в данный момент, чтобы
узнать причины этой просьбы. Вы мне скажете это немедленно.
     Немецкое   слово   "зофорт"  ("немедленно")   прозвучало  как   длинное
угрожающее шипение.
     -- За долгое время боев здесь мы захватили пленных, -- ответил Бэгнолл.
-- Некоторые  из  них ранены. Мы делали  для  них все,  что  могли,  но ваши
доктора лучше знают, что делать и как обращаться с ними.
     -- Истинно так, -- сказал Никеаа.
     Он  двинул головой  вверх и вниз,  изображая кивок.  В первое мгновение
Бэгнолл  воспринял  жест  как естественный.  Затем  он  сообразил, что  ящер
научился этому  движению вместе с немецким и русским языками. Его уважение к
образованию Никеаа приподнялось на ступеньку.
     То, что он сказал ящеру, было, несомненно,  правдой. Насколько он знал,
военные в Пскове относились  к  пленным ящерам  гораздо лучше,  чем немцы  к
пленным русским,  и наоборот.  Ящеров  было  трудно захватить в плен, и  они
представляли  собой  большую ценность. Нацисты  и красные  соперничали из-за
них.
     --  Что  вы  хотите в обмен на возврат этих  раненых  самцов  Расе?  --
спросил  Никеаа  и издал странный кашляющий звук, видимо, пришедший  из  его
собственного  языка. -- У нас тоже есть пленные немцы и русские.  У нас  нет
здесь  британцев.  Мы  не причиняем  вреда  этим  пленным  после  того,  как
захватываем их.  Мы отдадим их вам. Мы  отдадим их десять к одному,  если вы
согласны.
     -- Этого недостаточно, -- сказал Бэгнолл.
     -- Тогда мы отдадим двадцать за одного, -- сказал Никеаа.
     Бэгнолл слышал от тех,  кто  имел  дело с  ящерами, что чужаки не умеют
торговаться. Теперь он сам убедился в этом. Люди на переговорах так легко не
соглашаются.
     -- Этого все еще недостаточно, -- сказал он.  -- Кроме солдат, мы хотим
получить сотню  ваших книг  или  фильмов и  две машины для просмотра фильмов
вместе с работающими батареями для них.
     Никеаа в тревоге отшатнулся.
     -- Вы хотите, чтобы мы раскрыли вам свои секреты? -- Он снова издал тот
же кашляющий звук. -- Этого не будет.
     -- Нет-нет,  вы неправильно поняли, -- поспешно сказал  Бэгнолл.  -- Мы
знаем,  что  вы  не передадите нам никаких  военных  руководств или  чего-то
подобного.  Мы хотим получить ваши  романы,  ваши рассказы,  научные  труды,
которые не научат нас создавать оружие. Дайте нам это, и мы будем довольны.
     -- Если вы не сможете использовать их немедленно, зачем они вам?
     Человеку трудно истолковать интонации ящера,  но Бэгнолл подумал, что в
голосе Никеаа чувствовалась подозрительность. Чужак продолжил:
     -- Обычно тосевиты ведут себя не так.
     Да, он был подозрительным.
     -- Мы  хотим  больше узнать  о  вашем роде, -- ответил  Бэгнолл. -- Эта
война непременно кончится, и тогда ваш и мой народы будут жить бок о бок.
     -- Да. Вы будете подвластными нам, -- сухо ответил Никеаа.
     Бэгнолл покачал головой.
     -- Не обязательно. Если  бы  ваше завоевание было таким  легким, как вы
думали, сейчас оно уже закончилось  бы. Вам придется обращаться с нами почти
как с равными, по крайней мере -- до окончания войны,  а может быть, и после
нее. Так же, как нам с  вами. Я  знаю, что вы изучали нас долгое время. А мы
только начинаем изучать вас.
     -- У меня нет полномочий решить такой вопрос самостоятельно, -- ответил
Никеаа.  --   К  этому  требованию  мы  не   готовы,  и  поэтому  я   должен
проконсультироваться со своими начальниками, прежде чем ответить.
     -- Раз вы должны, значит, так надо, -- сказал Бэгнолл.
     Он уже  замечал  --  и не только  он один,  --  что  ящеры  не способны
принимать быстрые решения.
     Он попытался голосом выразить  разочарование,  хотя  и  сомневался, что
Никеаа поймет его интонации. Требование было непростым. Если ящеры передадут
книги, фильмы и читающие  устройства, половина добычи отправится в Москву, а
вторая -- в... нет,  не  в Берлин, он разрушен, в  какой-то другой  немецкий
город. Половина достанется НКВД, половина  -- гестапо. Бэгнолл жаждал победы
человечества  над ящерами,  но временами  его  пугал энтузиазм,  проявленный
нацистами и большевиками,  пожелавшими помочь  англичанам  и  американцам  в
изучении завоевателей. Он видел, как действуют люди Гитлера и Сталина, и это
чаще ужасало его, чем удивляло.
     Никеаа сказал:
     --  Я доложу  ваши условия и сообщу ответ, когда  мои начальники решат,
каким он должен быть. Может быть, нам  следует встретиться  через пятнадцать
дней? Я надеюсь, что к этому времени будет выработано решение.
     -- Я не ожидал такого длительного срока, -- сказал Бэгнолл.
     -- Не  следует принимать поспешных решений, особенно таких  важных,  --
сказал Никеаа.
     Было ли это упреком? Бэгнолл терялся в догадках. Ящер добавил:
     -- Мы ведь не тосевиты,  чтобы мчаться сломя голову. Да, это упрек. Или
просто пренебрежение.
     --  Пусть через пятнадцать дней, -- сказал Бэгнолл и направился  в лес,
где его  ожидал эскорт  --  смешанный,  состоящий  из двух групп, русской  и
немецкой.
     Бэгнолл  обернулся  --  Никеаа  спешил  к  своим.  От  выдоха  Бэгнолла
образовалось облачко тумана. Для пилота Кена Эмбри и специалиста по радарным
установкам Джерома Джоунза "свои" остались слишком далеко от Пскова.
     Капитан  Мартин  Борк держал лошадь  Бэгнолла.  Этот  служащий вермахта
бегло  говорил по-английски; Бэгнолл думал, что он связан с разведкой, но не
был уверен в этом. Борк спросил по-английски:
     -- Удалось договориться об обмене?
     Очевидно, он ожидал ответа на этом же языке, которого русские не знали.
Удерживать союзников от  того,  чтобы  они не вцепились друг  другу в горло,
было непростым делом.  И  Бэгнолл  ответил  на немецком,  который  многие  в
Красной Армии понимали:
     --   Нет,  мы   не   договорились.  Ящерам  надо  поговорить  со  своим
начальством, прежде чем они решат, давать нам книги или нет.
     Русские восприняли  это как должное. В  их понимании выйти хотя  бы  на
дюйм за пределы  приказа было опасно. Если все кончится провалом,  вся  вина
ляжет на  тебя. Борк  презрительно  фыркнул --  в  вермахте приветствовалась
большая инициатива.
     -- Что же, ничего не поделаешь, -- сказал он, повторив затем по-русски:
-- _Ничево_.
     -- _Ничево, да_, -- сказал Бэгнолл и вскочил на лошадь.
     Ехать верхом  было не так  приятно, как в теплом автомобиле, но хотя бы
ноги и бедра не мерзли. До Пскова он ездил на лошади всего  раз пять. Теперь
он чувствовал себя готовым участвовать в скачках. Разумом он понимал, что до
дерби ему  еще  далеко, но успехи  в  освоении  верховой  езды поощряли  его
воображение.
     Переночевав в  холодном лагере, к полудню он  вернулся в Псков и  сразу
направился  в Кром, средневековый каменный  замок, чтобы доложить о задержке
генерал-лейтенанту Курту  Шиллу и командирам  партизан  Николаю  Васильеву и
Александру Герману, совместно управлявшим в городе. Среди офицеров, как он и
ожидал,  находился  и  Кен Эмбри.  Служащий  королевских  ВВС,  относительно
беспристрастный,  он играл роль смазки  между  офицерами  вермахта и Красной
Армии.
     После доклада Бэгнолл и Эмбри направились в деревянный домик, в котором
они жили  вместе с Джеромом Джоунзом. Когда они подошли поближе, то услышали
грохот бьющейся посуды и громкие сердитые голоса двух мужчин и женщины.
     -- О, черт, это же Татьяна! -- воскликнул Кен Эмбри.
     -- Точно, -- сказал Бэгнолл.
     Они перешли на бег. Тяжело дыша, Бэгнолл добавил:
     --  Какого  черта она  не оставляет  в  покое  Джоунза после  того, как
переключилась на этого немца?
     -- Потому что так было бы удобнее для всех, -- ответил Эмбри.
     Со  времени,   когда  Эмбри  был  пилотом,   а  Бэгнолл   бортинженером
"ланкастера", они  постоянно состязались в цинизме и остроумии. На  этот раз
верх одержал Эмбри.
     Бэгнолл, однако,  был лучшим бегуном и на пару шагов опередил товарища.
Он  охотно  отказался  бы  от этой  победы.  Но, раз уж  так  случилось,  он
распахнул дверь и ринулся внутрь -- и Эмбри вместе с ним.
     Георг  Шульц  и Джером  Джоунз  стояли  лицом к лицу и кричали друг  на
друга.  Татьяна  Пирогова собиралась  швырнуть  тарелку. Судя  по  осколкам,
предыдущая попала  в Джоунза, и это не  означало, что следующая не полетит в
голову Шульца. Бэгнолла  порадовало,  что Татьяна  бросается посудой, вместо
того  чтобы снять с плеча  снайперскую  винтовку Мосина-Нагана  с оптическим
прицелом [Никогда так  не  называлась. Просто  Наган, уступив в конкурсе  на
новое  оружие  для  российской  армии  русскому  оружейнику  Мосину,  поднял
скандал,  утверждая, что тот  украл у  него схему винтовки. Несколько судов,
разбиравших это дело, признали неправоту бельгийца -- что не мешает западным
авторам  называть  знаменитую  трехлинейку  "винтовкой  Мосина-Нагана".  Они
действительно  похожи внешне,  "мосинка" и  "наган",  но  имеют существенные
конструктивные  отличия  --  большие,  чем,   скажем,  "наган"  и  "маузер".
Косвенным,  но убедительным  доказательством заслуг Мосина является то,  что
винтовка  Нагана  так и  не  была принята на вооружение ни в  одной  стране,
включая его родную Бельгию, а винтовка Мосина  заслуженно считается одной из
лучших  в   мире  по  боевым  качествам  и   абсолютно   уникальной   --  по
эксплуатационным. -- Прим. ред.].
     Она была поразительной женщиной: светловолосая, голубоглазая, прекрасно
сложенная -- в общем, если лицо и тело для вас главное, лучшего  и не найти.
Не  так давно она начала обхаживать Бэгнолла, и ее любовная связь с Джоунзом
была  не единственной причиной, по которой он отклонил ее притязания. Лечь с
ней в  постель --  все  равно  что  с самкой леопарда:  процесс забавный, но
позволить себе повернуться к ней спиной никак нельзя.
     --  А  ну  заткнитесь,  --  закричал  он  вначале  по-английски,  затем
по-немецки и наконец по-русски.
     Трое  спорщиков  и не  подумали утихомириться,  вместо этого они начали
орать на  вошедшего. Он подумал, что прекрасная  Татьяна швырнет  тарелку  в
него, но она этого не сделала.
     Хороший  знак, подумал он.  И  хорошо,  что теперь они кричат на  него.
Поскольку он, слава богу, не спал ни с кем из троих,  возможно, ссора станет
менее острой.
     За его спиной подал голос Кен Эмбри:
     -- Что за чертовщина здесь творится?
     Он сказал это на той же смеси русского и немецкого, которой пользовался
при переговорах генерал-лейтенанта Шилла с  командирами русских партизанских
отрядов. Их споры тоже частенько доходили чуть ли не до драки.
     -- Этот  ублюдок  продолжает спать с моей  женщиной!  --  кричал  Георг
Шульц, тыкая пальцем в Джерома Джоунза.
     -- Я -- не  твоя женщина! Я  отдаю свое  тело,  кому захочу! -- так  же
горячо кричала Татьяна.
     -- Да не нужно мне твое тело! -- вопил Джером Джоунз на сносном русском
языке: он учил этот язык в студенческие годы в Кембридже.
     В свои  двадцать с лишним лет  он был худощавым парнем  с  умным лицом,
ростом почти с Шульца, но далеко не такого плотного телосложения.
     -- Христос и все святые! Сколько раз я тебе должен это повторять!
     Его живописная  клятва Татьяну ни в чем не  убедила. Вышло только хуже.
Она плюнула на пол:
     -- Вот тебе Христос и все святые! Я --  советская женщина, свободная от
суеверий и чепухи. И если я захочу тебя, человечек, то ты будешь мой.
     -- А как же я? -- спросил Шульц --  как и остальные, во  всю мощь своих
легких.
     -- Здесь быть  посредником  приятнее,  чем  в генеральских  ссорах,  --
тихонько сказал Бэгнолл Кену Эмбри.
     Эмбри кивнул, затем бесстыдно улыбнулся.
     -- Интереснее слушать, не так ли?
     -- ...спала с тобой, -- отвечала Татьяна, -- так что нечего жаловаться.
И сейчас это делаю, хотя последний раз, когда ты лег на меня, ты назвал меня
"Людмила"!
     -- Я? -- сказал Шульц. -- Да в жизни...
     -- Было,  --  сказала Татьяна с такой уверенностью,  что  спорить  было
бессмысленно, --  и с очевидной злобной радостью. -- Ты все мечтаешь об этой
мяконькой советской  летчице, по которой  сохнешь,  как  щенок  с  высунутым
языком. А если я  подумаю о ком-то  еще,  у тебя трагедия! Если ты считаешь,
что я плохо обращаюсь с твоим петухом, он может убираться к черту.
     Она повернулась  к Джоунзу,  слегка качнув  бедрами,  и облизала  губы.
Бэгнолл не  мог видеть, что  она делает,  но это  не  означало,  что  он был
невосприимчив к этому. Так же,  как и  Джером.  Он сделал полшага к Татьяне,
затем с заметным усилием остановился.
     -- Нет, черт возьми! -- закричал он. -- Вот так я и влип в первый раз.
     Он замолчал, взгляд  его был задумчивым. Затем он  перевел разговор  на
другую тему.
     --  Я  не  видел  Людмилу  несколько  дней.  Она  еще  не вернулась  из
последнего полета, да?
     --  Да, -- ответил  Шульц и  покивал  головой, --  она улетела в Ригу и
должна вскоре вернуться.
     -- Не обязательно, -- сказал Бэгнолл, --  генерал Шилл получил ответ на
послание,   которое   доставляла   она,   и  сказал,  что   комендант   Риги
воспользовался преимуществами ее легкого самолета для какого-то своего дела.
     Ему  было   трудно   сохранить  невозмутимое  выражение  лица:  Людмила
Горбунова серьезно интересовала его, хотя и без взаимности.
     -- А,  это хорошо, это очень хорошо, -- сказал Шульц, -- я не слышал об
этом.
     Татьяна попыталась разбить тарелку об его  голову, но он был проворен и
успел  отбить удар. Тарелка пролетела через комнату, грохнулась о деревянную
стену и разбилась.  Татьяна обругала  его по-русски и  на  ломаном немецком.
Высказав все и кое-что повторив, она прокричала:
     -- Раз никому до меня дела нет, идите вы все к чертовой матери!
     Выскочив из дома, она хлопнула  дверью. Соседи могли бы подумать, что в
дом попал артиллерийский снаряд.
     И тут Георг Шульц  удивил  Бэгнолла  --  он  рассмеялся.  А  затем  эта
деревенщина -- подумать только! -- процитировала Гете:
     --  Die  ewige  Weibliche  --  вечная  женственность...  -- Он  покачал
головой. -- Не понимаю, как я попался...
     -- Должно быть, любовь, -- невинно предположил Кен Эмбри.
     --  Боже  упаси! -- Шульц обвел  взглядом  осколки разбитой посуды. Его
взгляд остановился на Джероме Джоунзе. -- Черт бы побрал вас, англичан.
     -- В ваших устах это просто комплимент, -- ответил Джоунз.
     Бэгнолл подошел  поближе к оператору радара. Если Шульц что-то  затеет,
пусть знает, что Джерома одного не оставят.
     Но  немец только покачал  головой, словно медведь,  отгоняющий пчел,  и
вышел  из  дома. Он  хлопнул дверью не  так сильно, как  Татьяна,  но все же
осколки посуды подпрыгнули  на  полу. Бэгнолл глубоко  вздохнул. Происшедшее
было  все же лучше,  чем драка,  но и забавного  в нем  не было.  Он хлопнул
Джерома Джоунза по спине.
     --  Какого дьявола вы спутались с этим ураганом, который ходит в облике
человека?
     --  Прекрасная  Татьяна?  --  теперь  Джоунз  покачал  головой,  причем
печально. -- У нее не просто облик человека. У нее облик женщины -- и в этом
вся проблема.
     --  И  она  не хочет бросить  вас, несмотря на то, что  у нее есть этот
лихой нацист? -- спросил Бэгнолл.
     "Лихой" -- в отношении Георга Шульца  не совсем подходящее определение.
Больше сгодилось бы "способный", хотя и "опасный" тоже было бы правильно.
     -- Это именно так, -- проговорил Джоунз.
     --  Почаще  посылайте ее  подальше, старик,  и до  нее  в  конце концов
дойдет, -- посоветовал Бэгнолл. -- Вы  ведь хотите избавиться от нее, не так
ли?
     --  Большую часть  времени --  да,  конечно, -- ответил  Джоунз. --  Но
временами,  когда  я...  вы  понимаете... --  Он  обвел  взглядом  усыпанный
осколками пол и замолчал.
     Бэгнолл закончил вместо него:
     -- Вы имеете в виду, когда вы возбуждены.
     Джоунз печально кивнул. Бэгнолл посмотрел  на Кена Эмбри, тот посмотрел
на него. Они дружно застонали.
     * * *
     Нашествие ящеров  превратило в руины сотни городов,  но некоторым пошло
на  пользу.  Например,  Ламару,  штат  Колорадо.  Городок  в  прерии,  центр
незначительного графства  -- таким он был до  нашествия  чужаков, теперь  он
превратился в центр обороны.  Люди и грузы поступали в  него, а не  из него,
как обычно.
     Капитан Ранс Ауэрбах размышлял над этим, наблюдая  за кусками баранины,
шипящими  на  гриле  в местном кафе.  Топливом  служил сухой  конский навоз:
вокруг Ламара  было немного лесов,  мало угля, а  природный газ отсутствовал
вовсе. Однако лошадей было множество -- а сам Ауэрбах носил нашивки капитана
кавалерии.
     Официантка с мясистыми, как у борца-рекордсмена,  руками поставила  три
кружки  домашнего пива и большое блюдо вареной свеклы. Она мельком взглянула
на баранину.
     -- Ух-ух, -- сказала она  не только себе, но и Ауэрбаху.  -- Рассчитали
почти точно -- будет готово через пару минут.
     Ауэрбах подвинул одну кружку вдоль  по стойке к  Рэйчел Хайнс,  которая
сидела слева от  него, другую  --  Пенни  Саммерс, сидевшей справа, и поднял
свою.
     -- За гибель ящеров! -- сказал он.
     -- К черту их! -- согласилась Пенни и выпила.
     Она говорила с сильным среднезападным акцентом и вполне  могла сойти за
уроженку  Ламара;  техасский  же  протяжный выговор Ауэрбаха незамедлительно
выдавал в нем пришельца. Но и Пенни, и Рэйчел родились не в Ламаре.  Ауэрбах
и его  люди спасли их обеих из Лакина, штат Канзас, когда его отряд атаковал
базу ящеров.
     После секундного колебания Пенни Саммерс повторила, как эхо:
     -- За гибель ящеров! -- и тоже отпила пива.
     Теперь она все делала  тихо и медленно.  При  побеге из  Лакина ее отца
изрубили в куски у нее на глазах. С тех пор она никак не могла опомниться.
     Официантка  обошла стойку и  стала  длинной  вилкой  накладывать  куски
баранины на тарелки.
     --  Ешьте, люди,  -- сказала она. -- Ешьте как следует  --  неизвестно,
когда вам снова выпадет такой шанс.
     --  Что правда,  то  правда, --  сказала  Рэйчел Хайнс и наб