-- Благородный  адмирал,  разве вы можете вести  настоящие переговоры с
этими мятежными  и бунтующими  самцами?  Их  требования  невозможны: им мало
амнистии и перевода в более теплый климат -- что само по себе уже достаточно
плохо,  -- но они  еще и  требуют  прекратить войну против тосевитов,  чтобы
самцы больше не гибли "напрасно", если говорить их словами.
     --  Нет, мы  не  можем позволить  мятежникам диктовать  нам условия, --
согласился  Атвар. --  Это  было  бы  недопустимо.  --  Его  рот  раскрылся,
произведя горький смешок. -- И более того, по  всем мыслимым меркам ситуация
на обширных просторах Тосев-3 нетерпима, и похоже, что наши силы не обладают
возможностью  существенным  образом  улучшить  ее.  Что  из  этого  следует,
командир корабля?
     Одним  из  возможных ответов было  --  новый главнокомандующий  флотом.
Собрание командиров  флота вторжения однажды уже пыталось сместить Атвара --
после  того, как СССР  взорвал  первую тосевитскую бомбу  из расщепляющегося
материала. Тогда заговор провалился. Если они  попробуют сделать  это снова,
то  Кирел  логически  становится первым преемником  Атвара.  Адмирал  ожидал
ответа  своего подчиненного,  и  для него  было  важно  не столько, _что_ он
скажет, а _как_ скажет.
     Помедлив, Кирел ответил:
     --  Если  бы  среди  представителей  Расы  были  сторонники  тосевитов,
противостоящие всеобщей  воле, --  конечно,  Раса  не  могла породить  таких
порочных сторонников, это говорится только в виде гипотезы, --  то их сила в
отличие   от  сил   мятежников  могла  бы  привести  к  необходимости  вести
переговоры.
     Атвар обдумал это. Кирел, в общем, был консервативным самцом  и выразил
свое  предложение   консервативным  образом,  приравняв  Больших  Уродов   к
аналогичным группировкам  внутри  Расы, и от  такого уравнения чешуя  Атвара
начала зудеть. Но  предположение,  как бы  оно ни было сформулировано,  было
более  радикальным,  чем  то,  которое  Страха  --  командир,  возглавлявший
оппозицию  против  Атвара,  --  когда-либо  выражал  вслух  перед  тем,  как
дезертировать и перебежать к Большим Уродам.
     --  Командир  корабля,   --   резко  потребовал  ответа  Атвар,  --  вы
высказываете  то  же  предложение,  что  и мятежники: чтобы мы  обсуждали  с
тосевитами способы закончить нашу кампанию незадолго до полной победы?
     --  Благородный  адмирал,  разве вы сами  не сказали,  что наши  самцы,
похоже,  не  способны добиться полного завоевания Тосев-3? -- ответил Кирел,
по-прежнему четко соблюдая субординацию, но не отказываясь от своих идей. --
Если так, то не следует ли нам разрушить планету, чтобы быть уверенными, что
тосевиты никогда не смогут угрожать нам, или же...
     Он  остановился:  в отличие  от  Страхи  он  обладал чувством  такта  и
понимал, как далеко можно зайти, не пересекая границу терпения Атвара.
     --  Нет,  -- ответил главнокомандующий, -- я отказываюсь допустить, что
приказы Императора  не будут  исполнены в точности. Мы  будем  защищаться  в
северной  части планеты, пока не улучшится их жуткая зимняя  погода, а затем
возобновим наступление против Больших Уродов. Тосев-3 будет нашим.
     Кирел распростерся в позе послушания, которая была принята в Расе.
     -- Будет исполнено, благородный адмирал.
     И  снова ответ точно соответствовал  субординации. Кирел  не спрашивал,
как это должно быть сделано. Раса доставила сюда из Дома только ограниченное
количество  материальных средств. Они  были гораздо более высокого качества,
чем  все,  что  использовали  тосевиты, но  запасы были  ограничены.  Как ни
старались пилоты Расы,  танкисты, ракетчики и  артиллеристы,  они не  смогли
разрушить  производственные  мощности Больших Уродов. Оружие, которое теперь
производили  на  Тосев-3,  хотя  и  лучшего  качества,  чем то,  которым они
обладали, когда  Раса впервые высадилась на планете, оставалось  варварским.
Но они продолжали выпускать его.
     Некоторые  боеприпасы можно  было выпускать на  заводах,  захваченных у
тосевитов,  и у  звездных  кораблей  Расы  тоже  были свои  производственные
мощности, и они могли бы сыграть решающую роль... в войне меньших масштабов.
Если учесть  то,  что грузовые  корабли доставили с  Родины, то  по-прежнему
оставалась надежда  адекватности вооружения для  предстоящей кампании,  да и
Большие Уроды тоже находились в тяжелом положении, вне всякого сомнения. Так
что победа, возможно, еще достижима.
     Или, конечно... но Атвар не позаботился задуматься об этом.
     * * *
     Даже  с  флагом  перемирия Мордехай  Анелевич  чувствовал себя  нервно,
приближаясь к немецким  укреплениям. После того, как он  умирал  от голода в
варшавском гетто,  после того,  как он возглавил  в Варшаве еврейских бойцов
Сопротивления,  поднявшихся  против нацистов  и  оказавших  помощь ящерам  в
изгнании их  из города, у  него больше не было иллюзий. Он твердо  знал, что
гитлеровские войска хотели сделать с его народом -- стереть с лица земли.
     А  ящеры хотели  поработить  всех, как евреев,  так  и  гоев.  Евреи не
понимали этого, когда поднялись против нацистов, но даже если и так,  они не
стали бы  особенно  беспокоиться.  По  сравнению  с уничтожением порабощение
выглядело не так уж плохо.
     Немцы no-прежнему воевали с ящерами и бились упорно. Ни  одна из сторон
не  отрицала  ни  их военной  доблести, ни технического  искусства. Анелевич
издали  наблюдал, как взорвалась ядерная бомба восточнее Бреслау. Если бы он
видел  это  с  меньшего  расстояния,  он  не шел  бы  сейчас  торговаться  с
нацистами.
     -- Хальт!
     Голос донесся словно из воздуха. Мордехай остановился.  Через мгновение
из-за дерева, как по волшебству, появился немец в белом маскировочном халате
и окрашенной в белый цвет каске.  Взглянув на  немца, Анелевич, обряженный в
красноармейские  валенки,   польские   военные   брюки,   мундир   вермахта,
красноармейскую меховую шапку и гражданский овчинный полушубок, почувствовал
себя сбежавшим с распродажи случайных вещей. Его досаду  усиливало еще и то,
что он нуждался в бритье. Губы немца скривились.
     -- Это вы тот еврей, которого мы ожидаем?
     -- Нет,  я  святой  Николай, просто  опоздал к  Рождеству,  --  ответил
Анелевич.
     До  войны он был  студентом  технического  факультета  и бегло  говорил
по-немецки, но  сейчас, чтобы позлить часового, ответил на  идиш. Тот только
хмыкнул.  Может быть, шутка  не  показалась ему забавной, а  может быть,  он
просто не понял ее. Он взмахнул винтовкой.
     -- Пойдете со мной. Я доставлю вас к полковнику.
     Это было  то самое, ради  чего  Анелевич  оказался  здесь,  но  ему  не
понравилось,  как обошелся  с  ним  часовой.  Немец  говорил  так,  будто  у
Вселенной не было иного выхода. Может быть, это и в самом деле так.
     Мордехай последовал за немцем через холодный и молчаливый лес.
     --  Ваш полковник,  должно быть, хороший  офицер,  --  сказал  он тихо,
потому  что обступивший лес угнетал его. -- Этот полк проделал  большой путь
на восток после того, как вблизи Бреслау взорвалась бомба.
     Это было одной  из  причин, по  которой  ему  требовалось поговорить  с
местным командиром, хотя он и не собирался  объяснять подробности  рядовому,
который, вероятно, принимал его за простую пешку.
     Флегматичный,  как старая корова,  часовой ответил: "Да-а"  --  и снова
замолк.
     Они пошли по поляне мимо окрашенного в белый цвет танка "пантера". Двое
танкистов  возились  с  двигателем.  Глядя  на  них,   слушая  ругательства,
вызванные  прикосновением  кожи в  промежутке между перчаткой  и  рукавом  к
холодному  металлу,  вы  могли  бы подумать, что война не имеет  отличий  от
других  видов  механического  промысла.  Конечно, у  немцев и убийство  было
поставлено на промышленную основу.
     Они миновали  еще несколько танков. Большинство из них ремонтировалось.
Это  были  более  крупные   и  сильные  машины  по  сравнению  с  теми,  что
использовались  нацистами  при  завоевании  Польши  четыре  с половиной года
назад. С тех пор нацисты многому научились, но и теперь их танки даже близко
не достигли такого уровня, чтобы их можно было сравнить с танками ящеров.
     Двое мужчин готовили какое-то варево в небольшом котелке на алюминиевой
походной  печке,  поставленной на пару камней. Кушанье явно  было мясным  --
кролик,  может быть  и белка, а то и собака. Что  бы  там  ни было, но пахло
вкусно.
     --   Еврейский   партизан  доставлен,   герр  оберст,   --   совершенно
безразличным голосом доложил часовой. Так лучше -- в голосе могло прозвучать
и презрение, пусть и незначительное.
     Оба сидевших на корточках  у печки подняли головы. Старший  поднялся на
ноги. Очевидно,  он и был полковником, хотя на его фуражке и мундире не было
знаков различия. Ему было лет сорок, лицо  узкое, умное, несмотря на то, что
кожа  загрубела от постоянной жизни  на солнце  и под дождем, а теперь еще и
под снегом.
     -- Это вы? -- Анелевич раскрыл рот от удивления. -- Ягер!
     Он видел этого немца больше года назад и всего в течение одного вечера,
но не мог забыть его.
     --  Да,  это   я,   Генрих  Ягер.  Вы  знаете   меня?  --  Серые  глаза
офицера-танкиста сузились, углубив сетку морщинок у их  внешних краев. Затем
они  расширились. --  Этот  голос...  Вы называли себя  Мордехаем, так ведь?
Тогда вы были чисто побриты.
     Он  потер  свой  подбородок,  в   жесткой  рыжеватой  щетине   которого
проглядывалась седина.
     -- Вы знаете друг друга?
     Это проговорил круглолицый человек помладше,  дожидавшийся, когда будет
готов ужин. Голос его прозвучал разочарованно.
     --  Вы  можете  сказать так,  Гюнтер, --  усмехнувшись, ответил Ягер, в
последнее  мое  путешествие  по  Польше  этот  человек  решил  подарить  мне
разрешение жить дальше. -- Его внимательные глаза бросили короткий взгляд на
Мордехая. -- Я думаю, сейчас он очень жалеет об этом.
     Вкратце дело сводилось к следующему. Ягер  перевозил взрывчатый металл,
украденный  у  ящеров.  Мордехай отпустил  его в  Германию с  половиной этой
добычи,  отправив вторую половину в США. Теперь обе страны создавали ядерное
оружие. Мордехай радовался тому,  что оно  есть  у Штатов. Радость по поводу
того, что и Третий Рейх получил его, была куда более сдержанной.
     Гюнтер уставился на него.
     -- Как? Он отпустил вас? Этот неистовый партизан?
     Он говорил так, словно Анелевича здесь не было.
     --  Он так  поступил.  --  Ягер снова окинул  взглядом  Мордехая. --  Я
ожидал, что у вас будет роль повыше этой. Вы могли  бы управлять областью, а
то и целой страной.
     Мордехай  менее  всего мог предположить, что  в первую  очередь  нацист
подумает именно об этом. Он сокрушенно пожал плечами.
     -- Одно время  я был на таком  посту.  Но потом не все  обернулось так,
как, по моим надеждам, должно было бы. Случается и такое.
     -- Ящеры выявили, что вы за их спиной ведете кое-какие игры, не так ли?
-- спросил Ягер.
     В  прошлом, когда они встречались в Хрубешове, Анелевич  понял, что тот
вовсе  не был дураком. И сейчас ничего не  сказал  такого, что заставило  бы
еврея изменить это мнение.  И прежде, чем  молчание стало бы неловким, немец
махнул рукой.
     -- Впрочем, бросьте беспокоиться. Это не мое дело, и чем меньше я думаю
о том, что не является моими делами, тем лучше для всех. А чего вы хотите от
нас здесь и сейчас?
     -- Вы наступаете на Лодзь, -- сказал Мордехай.
     Лично ему казалось, что этот ответ  сам по себе  исчерпывающий.  Но  он
ошибся. Ягер нахмурился и произнес:
     --  Вы  правы,  черт  возьми.  У  нас  не так часто бывает  возможность
наступления на ящеров. Чаще они наступают на нас.
     Анелевич тихо вздохнул. Вполне  возможно,  что немец не понимает, о чем
он говорит. Он начал издалека.
     -- Вы ведь неплохо сотрудничали с партизанами здесь, в западной Польше,
не так ли, полковник?
     Ягер был в чине майора,  когда Мордехай встречался с ним в прошлый раз.
И хотя сам Анелевич с тех пор отнюдь не взлетел по карьерной лестнице, немец
по ней наверняка поднялся.
     --  Да,  это так, -- отвечал Ягер, -- почему бы  и нет?  Партизаны ведь
тоже люди!
     -- Среди  партизан  много евреев, --  сказал  Мордехай. Подход издалека
явно  не  сработал,  и он резанул  напрямую: -- В  Лодзи остается еще немало
евреев,  в том  самом гетто, которое  вы, нацисты, создали  для того,  чтобы
морить нас голодом, до смерти мучить на  тяжелых работах и вообще уничтожать
нас.  Когда  вермахт  войдет в Лодзь, через  двадцать минут после  этого там
появятся  эсэсовцы.  И в  ту секунду, когда  мы увидим  первого эсэсовца, мы
снова перейдем к ящерам.  Мы не хотим, чтобы они победили вас, но еще меньше
мы желаем, чтобы нас победили вы.
     -- Полковник,  почему  бы мне не послать этого паршивого еврея подальше
хорошим пинком в зад? -- спросил молодой Гюнтер.
     -- Капрал Грилльпарцер, когда мне понадобятся ваши  предложения, будьте
уверены,  что я  обращусь  к  вам,  --  произнес Ягер голосом  гораздо более
холодным, чем все снега в округе.
     Когда  он  снова  повернулся к  Мордехаю,  на  лице  его было  написано
смятение.  Он  знал кое-что о зверствах, которые творили  немцы  с  евреями,
попавшими в  их лапы, знал и не одобрял. В  вермахте таких  было  немного, и
Анелевич  радовался, что его партнер в переговорах -- именно  этот немец. Но
тот по-прежнему смотрел на проблему со своей точки зрения.
     -- Вы хотите, чтобы мы отказались от рывка, который дал бы нам выигрыш.
Это трудно оправдать.
     -- Я вам скажу, что  вы потеряете ровно столько, сколько  выиграете, --
ответил Анелевич, -- вы получите от  нас информацию о том, что делают ящеры.
Если нацисты войдут  в Лодзь, то ящеры будут получать от нас  информацию обо
всем,  что  касается  вас.  Мы  знаем вас слишком хорошо. Мы знаем,  что  вы
делаете  с нами. И вдобавок мы прекратим саботаж против ящеров. Вместо этого
мы будем нападать и стрелять в вас.
     -- Пешки,  -- пробормотал  сквозь зубы Гюнтер Грилльпарцер. --  Дерьмо,
все,  что  нам  надо,  так  это  повернуть  против  них  поляков,  а  те  уж
позаботятся.
     Ягер начал орать на своего капрала, но Анелевич схватил его за руку.
     -- Теперь это не так-то просто. Когда война только начиналась, у нас не
было  оружия и мы не очень-то умели  с  ним обращаться. Теперь не  то. У нас
оружия  больше, чем  у  поляков, и  мы перестали стесняться отвечать  огнем,
когда кто-нибудь в нас стреляет. Мы можем нанести вам ущерб.
     -- Доля правды в этом  есть --  у меня был случай убедиться, --  сказал
Ягер, -- но, думаю, Лодзь следует взять. Мы немедленно получим преимущество,
достаточное, чтобы  оправдать нападение. Помимо всего прочего, это передовая
база ящеров. Чем я буду оправдываться, если обойду этот город?
     -- Как  там говорят англичане? На пенни мудрости да  на фунт  глупости!
Это о вас,  если  вы начнете снова ваши игры с евреями, -- отвечал Мордехай.
-- Вам нужно, чтобы мы работали с  вами, а  не против вас.  Неужели вам мало
досталось от средств массовой информации после того, как весь мир узнал, что
вы творили в Польше?
     -- Меньше, чем вам кажется, --  сказал  Ягер ледяным тоном, и  лед этот
предназначался Мордехаю. -- Многие, кто слышал об этом, не верят.
     Анелевич закусил губу. Он знал, что Ягер говорит чистую правду.
     -- По вашему мнению,  они не  верят  потому, что не доверяют сообщениям
ящеров, или потому, что думают, что люди не могут быть такими злодеями?
     На это Гюнтер Грилльпарцер снова выругался и приказал часовому, который
привел Мордехая в лагерь, повернуть винтовку так,  чтобы ствол  ее смотрел в
сторону еврея.
     Генрих Ягер вздохнул.
     -- Вероятно, и то и другое, -- сказал он, и Мордехай оценил его честный
ответ, -- хотя "отчего" и  "почему" сейчас особого значения  не имеют. А вот
"что" -- это  важно.  Если, допустим,  мы обойдем Лодзь  с севера и с юга, а
ящеры врежутся в одну  из наших  колонн за пределами  города, фюрер не очень
порадуется этому.
     И он закатил  глаза,  чтобы  дать понять, насколько  далеко он  зашел в
своем допущении.
     Единственное, что Адольф  Гитлер мог сделать  радостного для Анелевича,
-- это  отправиться на тот свет, и  лучше, чтобы это произошло  еще до  1939
года. Тем не менее еврейский лидер понял, о чем говорит Ягер.
     -- Если вы, полковник, обойдете Лодзь с севера и юга, я обеспечу, чтобы
ящеры не смогли организовать серьезной атаки на вас.
     -- Вы  в  состоянии это обеспечить? --  спросил Ягер. -- Вы по-прежнему
можете сделать так много?
     -- Я так считаю, --  ответил Анелевич. В голове мелькнуло: "Я надеюсь".
--  Полковник, я не собираюсь  говорить  о том, чем  вы  обязаны  мне...  --
(Конечно, он не собирался говорить об этом, он  просто уже об этом говорил),
--  но хочу  сказать,  между прочим:  то, что я  добыл тогда, смогу добыть и
теперь. А вы?
     -- Не знаю, -- ответил немец.
     Он  взглянул  на  кастрюлю  с варевом, достал  ложку  и миску,  отмерил
порцию.  И, вместо того  чтобы приняться за еду, протянул алюминиевую  миску
Мордехаю.
     --  В тот раз ваши люди кормили  меня. Теперь я могу покормить вас.  --
Спустя мгновение он добавил: -- Это мясо куропатки. Мы подстрелили пару штук
нынче утром.
     Анелевич,  поколебавшись, зачерпнул ложкой еду. Мясо, каша или ячменные
зерна, морковь и лук -- все это он проворно проглотил.
     Закончив,  он  вернул миску и ложку  Ягеру, который протер их снегом  и
взял порцию для себя.
     Жуя, немец проговорил:
     -- Я поразмыслю над  тем,  что вы мне сказали.  Я  не обещаю,  что  все
получится,  но  сделаю все, что в  моих силах. И что я  еще скажу, Мордехай:
если  мы окружим  Лодзь, вам стоит выполнить  ваше  обещание. Доказать,  что
сотрудничество с  вами  полезно,  убедить  ценностью того, что вы  сообщите.
Пусть  люди,  стоящие надо  мной, захотят попробовать  сотрудничать  с  вами
снова.
     -- Понимаю, --  ответил Анелевич, -- но это относится и к вам. Добавлю:
если после этого дела вы  проявите вероломство  с  вашей  стороны, то вам не
понравятся партизаны, которые появятся в ваших тылах.
     -- Я понимаю, -- сказал Ягер. -- Чего бы ни хотели мои начальники... --
Он  пожал плечами. --  Я уже  сказал, что  сделаю все, что в моих  силах. По
крайней мере, я даю вам слово. А оно стоит дорого.
     Он тяжело уставился на Анелевича, словно вызывая его на возражение.
     Анелевич  не принял  вызова, и немец кивнул.  Затем  тяжело выдохнул  и
продолжил:
     -- В конце концов, войдем мы в Лодзь или обойдем ее, значения не имеет.
Если мы захватим  территорию вокруг города,  он все равно  падет, раньше или
позже. И что произойдет потом?
     Он был  совершенно  прав. При таком раскладе  будет  только хуже, а  не
лучше.  Анелевич отдал ему должное  -- волнение его  казалось  искренним.  А
Гюнтер  Грилльпарцер,  казалось, готов  был  расхохотаться.  Впустите группу
солдат, таких как он,  в Лодзь и  увидите,  что результаты не обманут  ваших
ожиданий.
     --  Что  произойдет  потом? -- Мордехай  тоже вздохнул.  --  Просто  не
представляю.
     * * *
     Уссмак занял кабинет командира базы, ставший теперь "его" кабинетом, --
но до сих  пор  сохранял раскраску  тела, положенную водителю танка. Он убил
Хисслефа,  командовавшего гарнизоном на этой базе, в регионе СССР  названном
"Сибирь".  Уссмак  подумывал, не означает  ли  "Сибирь"  по-русски  "сильный
мороз"? Большой разницы между ними он не видел.
     Вместе  с Хисслефом погибло много  его ближайших  подчиненных, их убили
остальные самцы, которых охватило бешенство  после первого выстрела Уссмака.
Во многом выстрел и последовавший взрыв бешенства были вызваны имбирем. Если
бы у  Хисслефа хватило  ума  разрешить  самцам  собраться в общем зале и там
громко пожаловаться друг другу на войну,  на  Тосев-3 и в особенности на эту
гнусную базу, то он, скорее всего, о