шуйчатые дьяволы, забрали меня в  самолет, который никогда не
садится на землю, и там превратили меня в распутную женщину. -- Лю Хань была
готова  пристрелить его за одно это.  -- Ложись  с этим или не будешь  есть.
Затем надо лечь с тем, с другим, с третьим. Все время вы наблюдали за мной и
снимали фильм. И теперь говорите, что не причинили мне зла?
     --  Вы  должны  понять, -- сказал  Томалсс, -- у  нас спаривание -- это
спаривание. Когда наступает  сезон спаривания,  самец  и  самка находят друг
друга, и через некоторое время самка откладывает яйца. Для работевлян -- еще
одной  расы,  которой мы  управляем,  --  то  же  самое:  спаривание  значит
спаривание. Для  халессианцев  --  еще  одной  расы, находящейся  под  нашим
управлением, -- спаривание значит спаривание. Откуда мы могли знать, что для
вас, тосевитов, спаривание это  не  просто спаривание? Да, мы узнали это. Мы
узнали  это из того, что делали  с такими,  как вы, и тосевитскими  самцами,
которых мы поднимали  на наш корабль. Прежде нам было  неизвестно.  У нас  и
сейчас есть проблемы в понимании того, какие вы.
     Лю  Хань  смотрела  на него, как через пропасть, разделяющую Китай и то
странное место,  которое чешуйчатые дьяволы называют "Родиной". Впервые  она
поняла, что Томалсс  и остальные дьяволы  действовали без  злого умысла. Они
пытались изучить людей и делали это, со своей точки зрения, как можно лучше.
     Ее ярость поутихла. Но не улеглась.
     --  Вы  эксплуатировали  нас,   --  сказала  она,  используя  ходкое  в
пропаганде  Народно-освободительной  армии  слово.  Оно подошло  впору,  как
башмак,  сшитый руками  мастера. -- Из-за того, что мы  были слабыми,  из-за
того, что мы не могли сопротивляться, вы схватили нас и заставили делать то,
что хотели. Вы понимаете, что это неправильно и безнравственно?
     --  Это   то,  что  сильный  делает  со   слабым,  --  сказал  Томалсс,
сгорбившись:  для маленьких дьяволов это было все равно что пожать  плечами.
Он повернул к ней оба глаза. -- Теперь я слабый, а вы -- сильная. Вы поймали
меня, привели сюда и  говорите, что  будете использовать для  экспериментов.
Разве это не эксплуатация меня? Это неправильно и безнравственно или нет?
     Маленький дьявол был умен. На все, что говорила Лю Хань, он имел ответ.
Что бы она ни сказала,  он находил способ  так вывернуть  ее слова, что  они
оборачивались  против  нее.  Ей  захотелось  посмотреть на  его  дискуссию с
подкованным в диалектике Нье Хо-Т'ингом. Но у Лю Хань был аргумент, которому
Томалсс ничего не мог противопоставить: ее автомат.
     -- Это месть, -- сказала она.
     -- Ах!  -- Томалсс  наклонил голову. -- Пусть духи Императоров прошлого
презреют мой дух.
     Он  тихо ждал, когда  она прикончит его. Конечно, она видела войну и ее
кровавые последствия.  Это  она придумала, как  устраивать  взрывы,  которые
убивали, ранили, увечили маленьких чешуйчатых дьяволов, -- и чем больше, тем
лучше.  Но  лично  она  никого  не  убивала,  тем  более  на  таком  близком
расстоянии. Это, как она поняла, оказалось очень непростым делом.
     Рассердившись  на Томалсса, заставившего  ее смотреть  на него, как  на
человека, а не уродливого  чужака,  рассердившись на  себя  за  то, что  Нье
расценил бы это как слабость, она повернулась  и вышла из комнаты. Захлопнув
внутреннюю дверь, закрыла ее на замок, затем проделала то же самое с внешней
дверью.
     Она направилась обратно  к общежитию.  Ей не хотелось  быть вдали от Лю
Мэй дольше,  чем  этого требовала  абсолютная необходимость. С каждым  новым
китайским  словом,  которое  ребенок  обучался  понимать и  произносить, она
побеждала Томалсса снова и снова.
     За ней увязался какой-то мужчина:
     --  Эй,  прекрасная  сестрица.  Я дам тебе  пять мексиканских долларов,
настоящее серебро, -- если ты покажешь мне свое тело.
     Он приглашающее звякал монетами, но в голосе слышалась злоба.
     Лю Хань быстро обернулась и направила автомат ему в лицо.
     -- Я покажу тебе это, -- прорычала она.
     Мужчина  вскрикнул,  как испуганная  утка.  Он  повернулся  и  пустился
бежать, шлепая сандалиями  по хутуну.  Лю Хань  устало  пошла своей дорогой.
Томалсс  был меньше  ростом,  чем эксплуататоры-люди,  которых знала Лю Хань
(она вспомнила аптекаря Юй Мина, который пользовался ею так  же безжалостно,
как  другие мужчины, которых на свою беду она встретила в  самолете, который
никогда не садится  на  землю, исключая одного только Бобби  Фьоре). Томалсс
был чешуйчатым,  он был более уродливым, он был --  или  должен был  быть --
более сильным физически.
     Но был ли он на самом деле хуже?
     -- Я просто не знаю, -- сказала она, вздохнув, и пошла дальше.
     * * *
     --  Что за  мерзкая  страна! --  воскликнул  Бэгнолл,  осмотревшись  по
сторонам.
     На своем  трудном пути на север из Пскова  они с Кеном Эмбри и Джеромом
Джоунзом уже миновали озера Псковское и Чудское, оставшиеся слева и сзади.
     Они расплатились колбасой со стариком, который  переправил  их на лодке
через  реку   Нарва.  Теперь   они  двигались  на  северо-запад,  в  сторону
балтийского берега.
     К  востоку  от Пскова  от лесов сохранилось  одно воспоминание.  Кругом
лежала плоская  равнина, плоская настолько, что  Бэгнолл  не мог понять, как
озера и реки не выплескиваются из берегов. Эмбри думал о том же.
     -- Должно быть, кто-то прошелся по этим местам утюгом, -- сказал он.
     -- Да  уж,  кто-то,  --  ответил  Джоунз. --  Мать-природа,  вот кто. В
последний ледниковый период, бог знает сколько тысячелетий назад, льды дошли
аж до этих  мест, затем отступили. Они смяли землю, как человек придавливает
лист растения камнем через доску.
     --  Меня  это  как-то  не  беспокоит, --  сказал  Бэгнолл.  -- Мне  это
неинтересно, и все тут. Она  не только плоская, она  еще  и бесцветная.  Вся
зелень, которая  должна быть  яркой, здесь бледная. Не думаю, что это  из-за
солнца, хотя теперь оно в небе почти двадцать четыре часа в сутки.
     -- Мы находимся не очень высоко над  уровнем моря, --  сказал Эмбри. --
Интересно, насколько эти земли засолены? Может, это и влияет на растения?
     -- Хорошая  мысль, --  сказал  Бэгнолл.  -- Приятно  объяснять все, что
попадается на глаза. Не знаю, правильно ли твое  объяснение,  но придется  с
ним  согласиться  как с необходимостью войти в первый попавшийся, даже самый
неудобный порт, если разразилась буря, так ведь?
     --  Кстати,  о  портах... -- Эмбри  вынул карту. -- Лучшее, что  я могу
сказать,  -- мы  примерно  в  десяти  милях  от берега.  --  Он  показал  на
северо-запад. -- Вот  тот большой столб дыма, думаю, поднимается от большого
промышленного центра Кохтла-Ярве.
     Его ирония относилась не к названию местности -- просто он принял точку
на карте, обозначавшую город, за мушиный след.
     -- Похоже,  там  что-то  творится, --  заметил Джером Джоунз,  --  если
только не ящеры нанесли по нему удар.
     --  Не думаю, что это -- из-за военных разрушений, -- сказал Кен Эмбри.
-- Дым поднимается ровно и постоянно. Мы наблюдали его весь прошедший день и
еще  полдня, и  он  вряд ли менялся.  Думаю, что русские, или немцы, или еще
кто-то, кто контролирует город, жгут там  всякую дрянь, чтобы не дать ящерам
увидеть с неба, что там внизу.
     -- Вы все не  о том, --  сказал Бэгнолл. -- Главный  вопрос -- где  нам
легче  добыть  судно? Заявиться  прямиком  в  этот  Кохтла-Ярве или же лучше
поискать счастья где-нибудь поблизости на Балтике в рыбацкой деревушке?
     -- И  что лучше, иметь дело  с солдатами или с  крестьянами? -- спросил
Джоунз.
     --  Если мы  попробуем иметь дело с крестьянами и что-то пойдет не так,
мы  переключимся на солдат,  -- рассудил Бэгнолл, --  Но если не получится с
солдатами, то все может кончиться плохо.
     Его товарищи поразмыслили и почти одновременно кивнули в знак согласия.
     -- Правильное решение, Джордж, -- сказал Эмбри.
     --  Я чувствую себя несколько библейски, выбирая  направление по столбу
дыма, -- сказал Джером Джоунз, -- хотя мы и идем не на него, а в сторону.
     -- Вперед,  --  сказал Бэгнолл, сориентировавшись так,  чтобы  выйти  к
балтийскому берегу восточнее Кохтла-Ярве.
     Бэгнолла  поражали советские просторы.  Он подумал, что сибирские степи
должны быть еще больше и  пустыннее, но и в Эстонии земли было немало, можно
было всю и не возделывать.  Это удивляло его. Пройдя мимо  фермы, окруженной
полями, англичане вскоре обнаруживали, что дальше идет необработанная земля,
которая тянется до следующей фермы.
     Хотя  они приближались к балтийскому берегу,  фермы чаще попадаться  не
стали. Бэгнолл начал беспокоиться,  смогут  ли они  найти рыбацкую  деревню,
когда дойдут до берега.
     Преимущество  путешествий  в  это  время года  --  можно  идти столько,
насколько   хватает   сил.   На  широте,   соответствующей  примерно  широте
Ленинграда, солнце заходило не более чем на два часа и не уходило глубоко за
горизонт,  создавая непрекращающиеся сумерки.  Даже  в полночь северное небо
ярко сияло, и  пейзаж был пронизан молочным светом. Как  сказал Кен Эмбри  в
тот вечер:
     -- Теперь местность совсем не уродливая -- напоминает неяркую провинцию
страны сказок, не так ли?
     В этом  исходящем из ниоткуда свете без теней  было  трудно  определять
расстояние. Дом и  сарай,  до которых вроде бы оставалась целая миля,  через
две минуты неожиданно оказались прямо перед носом.
     -- Попросим убежища на ночь? -- спросил Бэгнолл. -- Я бы лучше поспал в
соломе, чем разворачивать одеяло на земле, где оно наверняка промокнет.
     Они приблизились  к ферме, не  скрываясь. Пропуск, выданный Александром
Германом,  им пришлось  предъявить  всего  пару  раз: крестьяне  вопреки  их
волнениям в целом были настроены к ним дружественно. Но когда они находились
от  фермы  примерно  в  четверти  мили,  по оценке Бэгнолла,  кто-то  внутри
закричал.
     Бэгнолл нахмурился.
     -- Это не по-немецки. Ты что-нибудь понял, Джоунз?
     Джером покачал головой.
     -- Это и не по-русски. Могу поклясться. Но что это такое, я не знаю.
     Крик повторился, и снова так же неразборчиво.
     -- Может  быть, это  эстонский? -- задумчиво предположил Джоунз. -- Я и
не думал, что кто-нибудь вообще говорит по-эстонски, включая самих эстонцев.
     --  Мы  друзья!  --   закричал  Бэгнолл  в  сторону  дома,  сначала  на
английском,  затем на немецком и, наконец, на русском.  Если бы он знал, как
сказать это по-эстонски, не преминул бы. Он сделал пару шагов вперед.
     Кто  бы  ни находился в доме, но незваных  гостей он  не  жаловал.  Над
головой  Бэгнолла свистнула пуля -- прежде чем  он  услышал выстрел, вспышку
которого  увидел в  окне.  Расстояние  было  небольшое,  и  промах  стрелка,
вероятно, был вызван обманувшим его призрачным ночным светом.
     Не  будучи пехотинцем, Бэгнолл, однако, достаточно  участвовал  в боях,
чтобы сообразить: когда  в тебя  стреляют,  надо  броситься на землю.  То же
сделал и Кен Эмбри. Они одновременно закричали Джоунзу:
     -- Ложись, дурак!
     Он стоял, разинув рот,  пока не  пронеслась еще одна пуля, на этот  раз
еще ближе, чем первая. И только после этого он тоже растянулся на животе.
     Второй  выстрел раздался не из дома, а из сарая. Затем к двум  стрелкам
присоединился третий -- он открыл огонь из другого окна дома.
     --  Куда  это  мы забрели?  -- спросил Бэгнолл, прячась в кустах. -- На
ежегодное заседание эстонской лиги "Мы ненавидим всех, кто не мы"?
     -- Стоит ли удивляться, -- ответил  Эмбри из-за своего укрытия. -- Если
это  эстонцы,  то  они,  должно  быть,  приняли  нас  за  нацистов,  или  за
большевиков, или за другие низшие формы жизни. Откроем ответный огонь?
     -- Я бы предпочел отступить и обойти, -- сказал Бэгнолл.
     В  этот момент двое с винтовками выбежали из сарая и. залегли  за двумя
невысокими деревцами. Джордж снял с предохранителя винтовку.
     --  Беру  свои слова обратно. Если они собираются охотиться на нас,  за
эту привилегию им придется заплатить.
     Он  прижал  к  плечу приклад германской  винтовки "маузер"  с неудобным
затвором.
     Прежде чем он успел выстрелить, из задней двери дома выбежали еще трое,
направляясь к отдельно стоящей постройке слева.
     Кен  Эмбри  выстрелил в одного, но свет  был  обманчивым  не только для
эстонцев, но и для него. Все трое невредимыми скрылись в постройке и открыли
огонь по летчикам. Несколько пуль ударилось  в землю так близко от Бэгнолла,
что он занервничал.
     -- Ничего себе положеньице, -- протяжно проговорил Джером Джоунз.
     "Мерзкое дело, --  подумал Бэгнолл -- я просто оцепенел". Слишком много
эстонцев, и они, очевидно, не собираются останавливаться.
     Двое стрелков в доме  и один в сарае продолжали стрелять по англичанам,
не  давая им  поднять голову.  Под  прикрытием огня  первые двое  выбежавших
эстонцев стали пробираться направо, к высокому кустарнику.
     Бэгнолл дважды выстрелил в них, ничего не добившись.
     -- Хотят обойти нас с фланга, -- в унынии сказал он.
     Затем заговорила еще одна винтовка -- сзади и  справа. Один  из бегущих
уронил оружие и упал, как подкошенный. Неизвестная винтовка рявкнула еще раз
--  второй  бегущий тоже  повалился на землю с криком боли,  разнесшимся над
плоской травянистой равниной.
     Он  попытался уползти  и  скрыться, но Бэгнолл дважды выстрелил в него.
Должно быть, одна из пуль попала в цель: он затих и больше не двигался.
     Эстонец, прятавшийся  за  постройкой, высунулся, чтобы  выстрелить.  Но
стрелок, стрелявший откуда-то сзади, подстрелил и его. Эстонец повалился. Он
выпустил из рук винтовку, Бэгнолл видел, куда она упала.
     -- У нас есть друг, -- сказал он -- Интересно, немец это или русский?
     Он оглянулся назад,  но никого не увидел.  Человек  в доме,  стрелявший
первым  --  или,  может быть,  кто-то другой, вставший  у того  же  окна, --
выстрелил снова. В этот же  самый момент меткий стрелок за спиной у Бэгнолла
тоже выстрелил. Из окна свесилась рука, затем втянулась внутрь.
     -- Кто бы это ни был, он -- настоящее чудо, -- сказал Эмбри.
     Очевидно,  что и  эстонцы пришли к тому же  выводу. Один из них замахал
белой тряпкой.
     -- У нас раненый,  -- закричал он на немецком со  странным акцентом. --
Вы разрешите нам унести его в дом?
     -- Давайте,  -- ответил Бэгнолл, хотя сначала заколебался.  -- А вы нас
пропустите? Мы не хотели захватывать это место с боем.
     -- Проходите, --  сказал эстонец. -- Может быть,  вы  не те, за кого мы
вас принимали.
     -- Может, стоило спросить, прежде чем пробовать оторвать нам головы, --
сказал Бэгнолл. -- Идите, но помните: мы вас держим на прицеле -- и наш друг
тоже.
     Продолжая размахивать тряпкой, эстонец поднял винтовку своего товарища.
Он и его уцелевший сотоварищ поволокли раненого в дом. Судя по тому, как  он
обвис у них на руках, ранен он был тяжело.
     В  то же время,  не особенно  доверяя заключенному перемирию, Бэгнолл и
его товарищи стали отползать назад.  Но эстонцы в  доме и в сарае, очевидно,
утихомирились. Бэгнолл  понял, что  отползает  туда,  где находится стрелок,
выручивший их из беды.
     -- Danke schon [Большое  спасибо  (нем.).  --  Прим.  перев.], --  тихо
проговорил он и затем на всякий случай добавил по-русски: -- Спасибо.
     -- Не за что. Привет! -- ответили ему по-русски.
     Второй раз он угадал правильно. Но  услышав голос спасителя, он отвесил
челюсть: контральто вместо баритона.
     Джером Джоунз взвизгнул как щенок, хвост которому прищемило дверью.
     -- Татьяна! -- воскликнул он. -- Что ты тут делаешь?
     --  Теперь  это не  имеет значения, --  ответила  девушка.  --  Сначала
обойдем дом, набитый антисоветскими реакционерами, раз уж вы, англичане, так
глупо уступили его им.
     -- Откуда ты знаешь, что это -- не  антифашистские патриоты? -- спросил
Эмбри на смеси немецкого и русского языков.
     Татьяна Пирогова неодобрительно фыркнула.
     -- Раз они -- эстонцы, значит, антисоветчики.
     С ее точки зрения, это  был, похоже, закон природы. Бэгнолл не  склонен
был ссориться с нею, в особенности после того, как она их выручила.
     Больше она ничего не  сказала. Она  повела  английских летчиков  вокруг
дома по большому кругу. Они двигались медленно: никто не решался выпрямиться
в полный рост, опасаясь стрельбы. Но дом и  сарай  не обнаруживали признаков
жизни, словно там никого не было.
     Наконец настороженно, как кошка, Татьяна поднялась на ноги.  Англичане,
облегченно вздохнув, последовали ее примеру.
     --  Как же вы наткнулись на  нас в самый  подходящий момент? -- спросил
Бэгнолл.
     Она пожала плечами.
     -- Я вышла через два дня  после  вас. Вы двигались не очень быстро. Вот
так  я и оказалась здесь.  Через полчасика,  может и скорее, я окликнула  бы
вас, но тут началась стрельба.
     -- А как насчет Георга Шульца? -- нерешительно спросил Джером.
     Она снова пожала плечами с великолепным безразличием.
     -- Ранен. Может быть, и убит. Надеюсь, что убит, хотя  и не уверена. Он
ведь сильный. --  Она  сказала это с  недоброжелательным уважением. -- Но он
думал, что может делать со мной, что захочет. Он ошибался.
     И она  похлопала  по стволу винтовки с телескопическим прицелом,  чтобы
показать, как сильно он ошибался.
     -- Что вы будете делать теперь? -- спросил ее Бэгнолл.
     --  Провожу вас  до моря,  чтобы было  безопасно, -- ответила она. -- А
потом?  Кто знает?  Полагаю, что  вернусь и убью  еще сколько-то  немцев под
Псковом.
     -- Благодарю  вас за то, что вы пошли так  далеко, чтобы присмотреть за
нами, -- сказал Бэгнолл.
     Странно было думать о Татьяне Пироговой,  великолепном снайпере (раньше
он сомневался в этом, но стычка возле фермы доказала ее снайперский талант),
как о курице-наседке, но похоже, что она обладала материнским инстинктом.
     Бэгнолл смутился, но все-таки сказал:
     --  Если  мы  раздобудем  лодку,  то  приглашаем  вас  --  настоятельно
приглашаем -- отправиться с нами в Англию.
     Он боялся, что она рассердится: такое с ней случалось частенько. Вместо
этого на лице ее отразились досада и -- никогда за ней такого не водилось --
смущение. Наконец она ответила:
     --  Вы возвращаетесь  на свою  родину, на свою землю-мать. Для  вас это
правильно. Но это, -- она топнула ногой о бледную зеленую траву,  -- это моя
родина. Я останусь здесь и буду бороться за нее.
     Эстонец, которого она подстрелила, думал, что эта земля является частью
его родины,  а не ее.  Немцы  в Кохтла-Ярве, несомненно, думали, что  это --
продолжение Фатерланда. Так или иначе, он понял чувства Татьяны.
     Он кивнул на запад, туда, где постоянно и без перерывов поднимался дым.
     -- Что они там делают такое, что они скрывают от ящеров?
     -- Там каким-то образом выдавливают нефть из скал, -- ответила Татьяна.
--  Мы  делали это в течение многих  лет, мы, а  затем реакционные эстонские
сепаратисты. Наверное, фашистам заводы достались в рабочем состоянии, или же
они отремонтировали их.
     Бэгнолл  кивнул. Это  имело  смысл. Нефтяные  продукты  в  эти дни были
вдвойне бесценны. Немцы гонялись за ними повсюду.
     -- Идемте, -- сказала Татьяна, не думая больше о немцах.
     Она шла широким раскачивающимся  шагом, что само по себе отвлекало ее и
до  некоторой  степени  объясняло  шпильку  насчет  того,  что  летчики  шли
медленно.
     Через  пару часов  они  достигли  балтийского берега.  Он  выглядел  не
особенно впечатляюще: серые волны катились, наступая и отступая от покрытого
грязью  берета.  И тем  не менее  Джером Джоунз  закричал,  изображая воинов
Ксенофонта, увидевших море после похода:
     -- Таласса! Таласса!
     Бэгнолл и Эмбри улыбнулись, узнав слово. Татьяна только пожата плечами.
Может быть, она подумала, что это английский. Для нее этот язык был таким же
чуждым, как греческий.
     Пример