!  Слева и
недалеко. В конце концов,  ее навигационные способности не так уж плохи. Она
плавно развернула "шторх" и направила его к обозначенной полосе.
     Площадка  показалась  ей  размером  с почтовую  марку.  Сможет  ли  она
посадить "шторх" на таком крошечном пространстве? Придется  попробовать, это
точно.
     Она  прикрыла  дроссель  и  опустила  огромные закрылки. Дополнительное
сопротивление воздуху,  которое  они создали,  удивительно  быстро уменьшило
скорость  полета. Может  быть,  в конце концов ей  удастся  посадить "шторх"
целым. Она наклонилась вперед и посмотрела вниз через дно стеклянного домика
кабины, почти чувствуя расстояние до земли.
     Приземление  было  удивительно  мягким.  Шасси  "шторха"  имело  мощные
пружины, поглотившие удар от резкого соприкосновения с землей.  Если бы само
прикосновение  было менее резким, она вообще не поняла бы, что находится уже
на  земле. Людмила заглушила  мотор и резко  нажала на  тормоз. Она не сразу
поняла,  что  машина  остановилась  --  а  у нее еще  метров  пятнадцать или
двадцать запасного пространства.
     -- Хорошо. Это было  хорошо,  -- сказал  человек с фонарем, сказал  ей,
приблизившись к "физлеру".  Свет фонаря осветил его белозубую улыбку. -- Где
эти драные партизаны нашли такого отчаянного пилота?
     В это же время другой человек -- по тону речи  явно офицер -- обратился
к людям, скрытым темнотой:
     -- Эй, вы, тащите ящики сюда. Думаете, они сами пойдут, что ли?
     Его  слова  звучали  требовательно  и  одновременно смешно  --  хорошее
сочетание, если хочешь добиться от своих солдат максимума возможного.
     -- Вы, немцы, всегда считаете, что  вы  единственные, кто знает все обо
всем, -- сказала Людмила солдату с фонарем.
     У того рот открылся от удивления. Она слышала, что у ящеров эта гримаса
что-то  обозначает,  но так  и не  смогла  вспомнить,  что  именно.  Но  она
подумала, что это забавно. Немецкий солдат отвернулся и воскликнул:
     -- Эй, полковник, вы не поверите! На этом самолете прилетела девушка.
     --  Я встречался раньше с женщиной-пилотом, -- ответил офицер. -- И она
была очень хорошим пилотом, в самом деле хорошим.
     Людмила застыла на непривычном сиденье "шторха". Все ее тело, казалось,
погрузилось  в колотый лед -- или это был огонь? Она  не могла  сказать. Она
смотрела на панель  приборов -- все стрелки лежали на колышках возле нулевых
отметок,  -- но  не  видела их. Она сама  не  поняла  того, что слова  -- на
русском -- непроизвольно сорвались с ее губ:
     -- Генрих... это ты?
     --  Майн готт,  -- тихо  сказал  офицер где-то  в темноте,  наполненной
треском сверчков, в которой она не могла увидеть его. Она подумала, что  это
его голос, но она не встречалась с ним полтора года и могла ошибиться. Через
мгновение он осмелел: -- Людмила?
     -- Что тут за чертовщина происходит? -- спросил солдат с фонарем.
     Людмила выбралась  из "физлера". Она все равно должна была это сделать,
чтобы немцам удобнее было грузить в самолет ящики с патронами. Но даже когда
ее ноги зашагали по земле, она чувствовала  себя так, будто все еще летит, и
гораздо выше, чем безопасно для любого самолета.
     Ягер подошел к ней.
     -- Ты еще жива, -- почти сурово сказал он.
     Посадочный фонарь  давал немного света. Она не смогла  рассмотреть, как
он  выглядит.  Но теперь,  когда  она  смотрела  на  него,  память  добавила
недостающие детали:  у уголков  глаз  его  появились складки;  губы с  одной
стороны приподнимаются, когда он  увлечен или просто задумался; седые волосы
на висках.
     Она сделала шаг  к  нему, и  одновременно  он  сделал шаг  к  ней.  Они
оказались так близко, что смогли обнять друг друга.
     -- Что за чертовщина здесь происходит? -- повторил солдат с фонарем.
     Они игнорировали его.
     В ночи прогудел сильный глубокий голос, сказавший по-немецки:
     -- Что же, это ведь сладко, не так ли?
     Людмила  игнорировала и  это  вмешательство.  Ягер  не  мог  себе этого
позволить.  Он  оборвал  поцелуй  раньше,  чем  хотел  бы,  и  повернулся  к
подходившему человеку --  в  ночи это  была  лишь большая, нависающая  тень.
Официальным тоном он сказал:
     -- Герр штандартенфюрер, представляю вам лейтенанта...
     -- ...старшего лейтенанта, -- вмешалась Людмила.
     --  ...старшего лейтенанта Людмилу Горбунову из советских ВВС. Людмила,
это штандартенфюрер Отто Скорцени из Ваффен СС [Войска  СС  -- на протяжении
1933-1945  годов это понятие значительно изменяло свой  смысл. Созданные как
части   усиления   для  "охранных   отрядов",  с  началом  воины   они  были
преобразованы    в    полноценные    воинские    части,   вначале   элитные,
добровольческие,  а  к  концу войны  --  совершенно  рядовые.  Отличались от
строевых  частей  вермахта знаками  отличия и  воинскими  званиями.  Система
обучения пехотинца, разработанная для войск СС,  после войны  была принята в
большинстве армий мира. -- Прим. ред.], мой...
     -- ...соучастник,  -- перебил его Скорцени. -- Вижу, вы старые  друзья.
--  Он  расхохотался.  -- Ягер,  скрытный  дьявол, ты прячешь  самые  разные
интересные вещи под своей фуражкой, не так ли?
     -- Это необычная война, -- с некоторым упрямством ответил Ягер.
     Быть "старым другом" советской  летчицы было  разрушительно для карьеры
служащего вермахта -- а может быть, и хуже, чем  просто разрушительно. Равно
как и отношения такого рода с  немцем были опасны для Людмилы. Но он не стал
отпираться, сказал только:
     -- Ты ведь работал с русскими, Скорцени.
     -- Но не так  интимно.  -- Эсэсовец снова захохотал. -- Не прибедняйся.
-- Он взял Ягера  за подбородок, словно был его снисходительным дядюшкой. --
Не делай того, что не доставляет мне радости.
     Насвистывая  мелодию,  которая   звучала,  как  он,  вероятно,  считал,
скабрезно, он ушел в темноту.
     -- Ты работаешь с ним? -- спросила Людмила.
     -- Случается, -- сухо отметил Ягер.
     -- Как? -- спросила она.
     Вопрос, как понимала его Людмила,  был очень широк,  но Ягер понял, что
она имеет в виду.
     --  Осторожно, --  ответил он,  вкладывая в ответ больший смысл,  чем в
ожидаемый ею.
     * * *
     Мордехай  Анелевич  уже  давно  уступил   неизбежности   и  пользовался
отдельными предметами германского  обмундирования. В Польше имелись огромные
запасы  его, оно было  прочным и достаточно практичным, пусть даже  и не так
хорошо  приспособленным  к   зимним  холодам,  как  обмундирование  русского
производства.
     Но  одевшись с  головы  до  ног  в  полную форму вермахта,  он  испытал
несколько  другие ощущения. Глядя в зеркало,  он  видел нацистского солдата,
которые так зверствовали в Польше, и его охватывал сверхъестественный страх,
несмотря на  то  что он  считал себя светским  человеком. Но на это пришлось
пойти.
     Буним угрожал евреям  репрессиями,  если  они попытаются  заблокировать
перемещения войск ящеров в  Лодзи. Поэтому  нападения  должны происходить за
пределами города, чтобы их можно было списать на немцев.
     Соломон Грувер, также в германской форме,  подтолкнул его локтем. К его
каске  эластичными  лентами  были прикреплены зеленые  ветки, и он был почти
неразличим в лесу неподалеку от дороги.
     -- Вскоре  они  должны напороться на  первые  мины,  -- сказал он тихим
голосом, искаженным противогазом.
     Мордехай  кивнул.  Мины были  тоже германскими, в корпусах из дерева  и
стекла, чтобы  их было  труднее обнаружить.  Бригада, ремонтировавшая шоссе,
только что  установила  их... вместе с некоторыми  другими вещами.  На  этом
участке  шоссе длиной в два  километра ящеров ожидала по-настоящему неровная
дорога.
     Грувер, как обычно, имел мрачный вид.
     --  Это  будет нам стоить  многих людей, неважно каких, -- сказал он, и
Анелевич вынужден был согласиться.
     Ему  неприятно  было проявлять благосклонность  к немцам, в особенности
после  того,  что  немцы  собирались  сделать  с  евреями  в  Лодзи.  Но эта
благосклонность должна была пойти  на  благо немцам вроде Генриха Ягера,  не
дав ничего хорошего Скорцени или СС. Так надеялся Анелевич.
     Он  вглядывался  в дорогу сквозь  стекла  своего  противогаза.  Воздух,
которым он дышал, был на вкус сухим и мертвым.
     В  противогазе  он  приобрел внешность свинорылого существа,  такого же
чужака, как ящеры. Противогаз был тоже немецкого производства -- немцы знали
толк в химической войне, в частности против евреев, еще до нашествия ящеров.
     -- Бум-м!
     Резкий взрыв  означал, что сработала мина. Естественно, грузовик ящеров
перевернулся на бок и загорелся. Из кустарника с обеих сторон дороги ударили
пулеметы -- по  нему и  по  машинам, шедшим следом.  Издалека по автоколонне
ящеров начал бить германский миномет.
     Два  бронетранспортера  свернули  с   дороги,   чтобы   расправиться  с
нападавшими. К вящему ликованию Анелевича, обе почти сразу же подорвались на
минах. Одна загорелась, и он открыл огонь по ящерам,  выскакивавшим из  нее.
Вторую занесло в сторону -- у нее была разорвана гусеница.
     Но  то  оружие, которое,  как  надеялся  Анелевич, должно  было нанести
наибольший  урон, вообще обходилось без  взрывчатых веществ: оно состояло из
катапульт,  сделанных из автомобильных камер, и запечатанных воском бутылок,
наполненных  доверху маслянистой жидкостью. Как они с Грувером определили, с
помощью этой старой резины  можно зашвырнуть бутылку  на три сотни метров, и
этих трех сотен было вполне достаточно. Со всех сторон бутылки с захваченным
у  нацистов  нервно-паралитическим газом  полетели в остановившуюся головную
часть  автоколонны ящеров.  Еще больше полетело  в машины всей колонны, едва
она остановилась.
     Большинство бутылок разбилось. Ящеры начали падать. Противогазов на них
не было.  Кроме  того,  они были покрыты  только  краской для  тела, хотя  и
обычная одежда надежной защиты не  обеспечивала. Мордехай  слышал, что немцы
для   своих   химических   войск    выпускают    специальное   прорезиненное
обмундирование. В самом ли деле это так, он не знал. Для дотошных немцев это
было бы весьма логично, но не превратишься ли ты в тушеного цыпленка, если в
боевой обстановке пробудешь в такой резиновой одежде более часа или двух?
     --  Что мы будем  делать дальше? -- спросил Грувер  в  паузе,  вставляя
очередную обойму в свою винтовку "гевер 98".
     --  Как  только  разбросаем все  наши  запасы  газа,  сразу отойдем, --
ответил Анелевич. -- Чем  дольше  мы  задержимся, тем больше возможностей  у
ящеров схватить кого-нибудь из наших, а мы этого не хотим.
     Грувер кивнул.
     -- Если сможем, то надо обязательно унести с собой и наших погибших, --
сказал он. --  Не знаю, насколько осведомлены ящеры в отношении этих дел, но
если да -- они смогут определить, что мы не настоящие нацисты.
     -- Это так, -- согласился Мордехай. Последний раз, когда  ему напомнили
об этой особенности,  Софья Клопотовская  сочла  это  забавным. Последствия,
однако, могут оказаться слишком серьезными.
     Бросаемые катапультами  бутылки  с  нервно-паралитическим  газом  имели
некоторые  преимущества  перед обычной  артиллерией:  ни  вспышки,  ни  гром
выстрела не раскрывали позиций метальщиков. Они  продолжали бросать бутылки,
пока не израсходовали их полностью.
     После  этого еврейские бойцы  стали  отходить  от дороги,  прикрываемые
пулеметами.  Было  предусмотрено  несколько сборных  пунктов  --  на  фермах
надежных поляков. "Поляков, на которых, как мы надеемся,  можно положиться",
-- подумал Мордехай, приближаясь к одной из них.  Там  они  переоблачились в
обычную  одежду и вооружились  более эффективным оружием, чем винтовки. В те
дни в Польше появиться на публике  без "маузера" за плечами было почти то же
самое, что выйти голым.
     Мордехай  вернулся  в  Лодзь  с  западной  стороны,  дальней  от  места
нападения на  автоколонну.  Вскоре  после  полудня  он  подошел к  помещению
пожарной команды на Лутомирской улице.
     Берта Флейшман приветствовала его перед входом.
     -- Говорят, утром было нападение  нацистов, всего в двух  километрах от
города?
     -- В самом деле? -- в замешательстве  спросил он.  --  Я не  слышал  об
этом, хотя утром действительно была стрельба. Впрочем, сейчас стреляют почти
каждый третий день.
     -- Это,  должно быть,  как его там...  Скорцени,  вот  как,  -- сказала
Берта. -- Какой еще сумасшедший рискнет сунуть голову в осиное гнездо?
     Во  время их разговора к  зданию  подошел районный  руководитель службы
порядка, который приводил  Анелевича к Буниму.  Оскар  Биркенфельд имел  при
себе  только  дубинку,  а  потому  с  уважением  ожидал,  когда  вооруженный
винтовкой Анелевич обратит на него внимание. Когда это  произошло, сотрудник
службы порядка сказал:
     -- Буним снова требует вашего появления немедленно.
     -- В самом деле? -- спросил Анелевич. -- И зачем?
     --  Он  скажет  сам,  -- ответил  Биркенфельд  с некоторым  вызовом  --
насколько это возможно было при почти полном отсутствии оружия.
     Анелевич свысока посмотрел на него, ничего не отвечая. Сотрудник службы
порядка поник и спросил слабым голосом:
     -- Вы пойдете?
     -- О да, я пойду, хотя Буниму и его марионеткам следовало  бы поучиться
хорошим манерам, -- сказал Мордехай.
     Биркенфельд сердито вспыхнул.
     Мордехай похлопал по плечу Берту Флейшман:
     -- Скоро увидимся.
     * * *
     --  ...Немного, -- ответил он. -- О нападении нацистов я услышал в  тот
самый момент, когда ваш ручной полицейский пришел, чтобы привести меня сюда.
Вы можете спросить его  после того, как я уйду: мне кажется, он слышал,  как
мне сообщили эту новость.
     -- Я проверю, -- сказал Буним. -- Так вы отрицаете какую-либо вашу роль
в нападении на автоколонну?
     -- Разве я нацист?  -- спросил Анелевич. --  Берта Флейшман, женщина, с
которой я разговаривал, когда  Биркенфельд  нашел меня, думает, что  к этому
может иметь отношение некто Скорцени. Я наверняка не знаю, но слышал, что он
где-то в Польше, может быть, даже к северу от Лодзи.
     Если он сможет чем-то навредить эсэсовцу, надо это сделать.
     --  Скорцени? -- Буним высунул свой язык, но не стал, дергать им вперед
и назад, верный признак заинтересованности.  -- Уничтожить его  стоит целого
выводка яиц обычных тосевитов вроде вас.
     -- Истинно, благородный господин, -- сказал Мордехай.
     Если Буниму хочется думать,  что  он  безопасный  трепач, для него  это
только на пользу.
     Ящер сказал:
     -- Я  исследую, имеют ли  слухи,  о  которых  вы сообщаете,  какую-либо
обоснованность. Если да, то я приму все меры для уничтожения вредного самца.
При успехе мой статус повысится.
     Мордехай  подумал,  предназначена ли последняя  фраза ему, или же Буним
говорит сам с собой.
     -- Я желаю вам удачи, -- сказал он.
     И хотя он лично возглавил нападение на колонну, идущую на север воевать
против немцев, он имел в виду именно то, что сказал ящеру.
     * * *
     --  А  ведь  мы  правильно действуем!  --  с энтузиазмом произнес  Омар
Брэдли,  присаживаясь в кабинете Лесли Гровса  в Научном  центре Денверского
университета. -- Вы сказали, что следующая бомба  вскоре будет на подходе, и
заверили, что так и будет.
     --  Если  бы  я  лгал вам -- или  еще кому-то, --  меня схватили бы  за
задницу и вытурили вон,  заменив человеком, который выполняет свои обещания,
--  ответил  Гровс.  Он  наклонил  голову  набок.  Где-то  вдали  продолжала
грохотать артиллерия. Но теперь Денвер не выглядел готовым сдаться. -- А вы,
сэр, вы проделали дьявольскую работу по защите этого города.
     -- У меня был хороший помощник, -- сказал Брэдли.
     Они  обменялись   легкими  поклонами,  довольные  друг  другом.  Брэдли
продолжил:
     --  Не похоже,  что  нам  следует использовать вторую бомбу  где-нибудь
поблизости.  Попробуем перевезти ее в другое  место, где от нее им будет еще
хуже.
     -- Да, сэр. Так или иначе, но мы справимся с этим, -- сказал Гровс.
     Железнодорожные пути, ведущие в Денвер и  из  него,  были разрушены, но
обычные дороги еще сохранились. Если разобрать  устройство на  части, то его
можно перевезти на лошадях, куда нужно.
     --  Рассчитываю, что  да,  -- сказал  Брэдли. Он потянулся к нагрудному
карману, но на полпути остановил движение руки. --  Никак не  могу отвыкнуть
от курения.  -- Он сделал длинный  усталый выдох. -- А  ведь благодаря этому
есть шанс прожить дольше.
     -- Наверное, это так, -- сказал Гровс.
     Брэдли  хмыкнул, но тут  же  придал себе невозмутимый вид. Гровс его не
осуждал.  У него тоже были заботы поважнее, чем  табак. Он заговорил о самой
большой:
     -- Сэр, как долго мы с  ящерами будем играть в "око за око"? Вскоре уже
не останется несданных городов, если мы продолжим в том же духе.
     -- Я знаю,  -- сказал Брэдли, и его длинное  лицо помрачнело.  --  Черт
возьми, генерал, я такой же солдат, как и вы.  Я не делаю политику. Я только
провожу  ее в жизнь наилучшим образом, которым только могу.  Делать политику
-- работа  президента Халла. Если хотите послушать,  я расскажу  вам то, что
говорил ему.
     --  О  да,  конечно, я  хочу услышать это, -- ответил Гровс.  -- Если я
смогу понять, что я должен делать, я соображу, как делать, чтобы было легче.
     --  Не  все  так  думают,  --  сказал  Брэдли.  --   Многие  хотели  бы
сосредоточиться  только  на своем  дереве и забыть  про лес. Мое мнение: нам
следует использовать эти бомбы только для того, чтобы заставить ящеров сесть
за стол и серьезно поговорить об окончании этой воины.  Насколько я понимаю,
любой мир, который  позволит  нам сохранить  малейшую  независимость,  стоит
этого.
     --  Малейшую независимость? --  переспросил  Гровс. -- Даже не всю нашу
территорию? Это тяжелый мир, чтобы просить его, сэр.
     --  В данное время, я  считаю,  это  все, на что  мы  можем  надеяться.
Принимая во внимание  изначальные цели вторжения ящеров, даже этого добиться
будет нелегко, -- сказал Брэдли. -- Вот почему я так рад вашим успехам.  Без
ваших бомб нас уже победили бы.
     --  Но  даже  с ними  нас все равно  победят, --  сказал Гровс. -- Хотя
побеждают они нас не так быстро, и мы заставляем ящеров платить, как чертей,
за все, что они получают.
     --  Правильная мысль,  -- согласился  Брэдли.  -- Они  явились  сюда  с
ресурсами,  которые  нелегко  обновить. Сколько они истратили? Сколько у них
еще осталось? Сколько они могут допустить потерь?
     -- В этом и состоит вопрос, сэр, -- сказал Гровс. -- Главный вопрос.
     -- О нет. Есть еще один, гораздо  более важный, -- сказал Брэдли. Гровс
вопросительно поднял  брови. -- Останется  ли  у нас  что-нибудь к  моменту,
когда они будут выскребать остатки ресурсов со дна бочки?
     -- Да, сэр, -- проворчал Гровс.
     * * *
     Ядерный  огонь  расцвел  над тосевитским  юродом.  Вид  его,  снятый  с
разведывательного  спутника,  был  прекрасным.  Из  верхних слоев  атмосферы
рассмотреть в подробностях то, что сделала бомба с городом, было невозможно.
Это собственными глазами видел Атвар лично, проезжая по руинам Эль-Искандрии
в специальной  защищенной  машине.  Вблизи это  ни  в  малейшей  степени  не
казалось прекрасным.
     Кирел не  участвовал в  поездке,  однако  смотрел  видеозаписи этого  и
других взрывов, проведенных и Расой, и тосевитами. Он сказал:
     --  А  мы  отплатим  взрывом  над  городом Копенгагеном.  Когда  же это
кончится, благородный адмирал?
     -- Командир, я не знаю,  когда это кончится, и даже кончится ли вообще,
-- ответил Атвар. -- Психологи недавно передали переведенный том тосевитских
легенд в  надежде,  что смогут помочь мне -- и Расе в целом --  лучше понять
противника. Одна из них, которая мне запомнилась, рассказывает о тосевитском
самце, который  боролся с воображаемым чудовищем с множеством  голов. Каждый
раз, когда он отрезал одну из них, вместо нее вырастало