в легкие. Он тоже пару раз кашлянул.
     -- Ух ты!
     --  Ладно, отдай,  --  сказала  Барбара.  Она  сделала  еще одну, более
осмотрительную попытку,  затем выдохнула: -- Боже!  По отношению к  обычному
табаку это то же самое, что самогон -- к настоящему алкоголю.
     -- Ты слишком молода, чтобы  знать  о самогоне, --  сурово сказал он. В
его  памяти всплыли воспоминания  о некоторых  неприятных моментах. Он снова
затянулся. Сравнение было не самое неудачное.
     Барбара захихикала.
     -- Один мой  любимый дядя в свободное время занимался бутлегерством.  У
нас была вечеринка по случаю  окончания школы -- вот с этих пор я и знаю про
самогон, между прочим. -- Она снова взяла трубку у Сэма. -- Мне надо немного
времени, чтобы снова к этому привыкнуть.
     --  Да,  пока кисет не  опустеет,  -- согласился он. -- Один бог знает,
когда этот цветной парень снова появится в городе -- если вообще появится.
     Они  выкурили  трубку  до  конца,  затем  набили   ее   снова.  Комната
наполнилась густым дымом. Глаза  Сэма слезились.  Он  чувствовал легкость  и
расслабленность, как после сигареты в старые добрые дни. Правда, при этом он
ощущал легкое головокружение и привкус сырого мяса во рту, но это пустяки.
     --   Неплохо,  --  сказала  она  отстраненно  и  разразилась  очередным
приступом кашля. -- Стоящая вещь.
     -- Я тоже так считаю. -- Сэм рассмеялся. -- Знаешь, кого мы  напоминаем
сейчас? -- Когда Барбара покачала головой, он ответил на свой вопрос сам: --
Мы похожи на пару ящеров, которые засунули языки в банку с имбирем.
     --  Какой ужас!  -- воскликнула Барбара. Подумав,  она добавила: -- Это
ужасно, но, пожалуй, ты прав. Нам нравится наркотик -- табак я имею в виду.
     -- Конечно, ты права. Пару раз я пытался бросить, когда играл в мяч, --
не нравилось, как это действует на легкие. И не смог. Нервничал и корчился и
еще не  знаю что. Когда табака не достать, это не  так  уж плохо: у тебя нет
выбора. Но когда табак перед глазами каждый день, нам не утерпеть.
     Барбара снова затянулась и сделала гримасу.
     -- Наверняка имбирь на вкус лучше.
     --  Да,  я тоже так считаю -- теперь, --  сказал Сэм. --  Но  если бы я
курил постоянно, так бы уже  не  думал. Ты знаешь, вообще-то  вкус кофе тоже
довольно мерзкий, иначе мы не улучшали бы его сливками и сахаром. Но я хотел
бы выпить кофе, к которому привык, если бы он у нас был.
     -- Я тоже, -- грустно сказала  Барбара.  Она показала на колыбель. -- С
его  привычкой  просыпаться,  когда  ему  это  приходит  в  голову,  мне  бы
пригодилось немного кофе.
     -- Несомненно, мы с  тобой -- пара одурманенных  наркотиками.  По части
кофе.
     Игер взял  у нее  трубку и затянулся. Теперь дым  уже не  казался таким
неприятным. Он задумался: стоит ли надеяться, что этот негр снова появится с
табаком -- или лучше не связываться с ним?
     * * *
     Партизанский  командир,  толстый  поляк, который назвался  Игнацием,  с
удивлением взирал на Людмилу Горбунову.
     --  Это вы пилот?  -- скептически спросил  он  на  правильном  немецком
языке.
     Людмила, не  отвечая,  смерила его изучающим взглядом. Осмотр внушил ей
серьезные опасения. Во-первых, почти единственный способ оставаться жирным в
эти  дни сводился к эксплуатации обширного большинства тощих,  едва ли не до
полного их истощения. Во-вторых, его имя  звучало очень похоже на "наци",  а
она  начинала  нервничать,  только  услышав это  слово. Она  ответила  также
по-немецки:
     -- Да, я -- пилот. А вы командир партизан?
     -- Боюсь,  что так, -- сказал он. -- За последние несколько лет было не
так много приглашений нанять учителя фортепиано.
     Людмила снова принялась  изучать его, на этот раз  по  другой  причине.
Значит, это представитель  мелкой буржуазии?  Он определенно старался скрыть
свою   классовую   принадлежность:   начиная  от  плохо   выбритых   щек  до
перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек,
который  всю свою  жизнь был бандитом  -- и  все его предки в течение многих
поколений. Она  с  трудом  могла  представить  его изучающим этюды Шопена  с
усталыми молодыми учениками.
     Рядом с ней  стоял Аврам и смотрел  вниз  --  на свои покрытые  рубцами
руки. Владислав глазел  на вершину липы, под  которой они  стояли.  Оба они,
сопровождавшие ее от Люблина, молчали.  Они выполнили свое задание, доставив
ее сюда. Теперь наступила ее очередь.
     --  У вас  здесь  есть  самолет?  -- спросила  она,  решив не придавать
значения внешности,  имени или  классовой принадлежности Игнация. Дело  есть
дело. Если великий  Сталин мог  заключить пакт с  фашистом  Гитлером, то она
постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано.
     -- У нас есть самолет, -- согласился он.
     Возможно,  он   тоже   стремился   преодолеть  свое  недоверие  к  ней,
социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях:
     -- Он  приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев.  Мы не думаем,
что с ним что-то не в порядке, исключая то,  что у него кончилось топливо. У
нас теперь есть топливо, есть новая  аккумуляторная батарея,  заряженная. Мы
также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое.
     -- Это уже хорошо, -- сказала Людмила. -- Какого типа самолет?
     Она предполагала, что  это  может быть  "Мессершмитт-109".  Она никогда
прежде  не летала  на  настоящем  истребителе. Наверное, это  будет  веселая
жизнь,  но  уж  очень  короткая.  Ящеры   с  ужасающей  легкостью  посбивали
"мессершмитты" и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.
     Но Игнаций ответил:
     --  Это -- "Физлер-156".  --  Он  увидел,  что это  название  ничего не
говорит Людмиле, и поэтому добавил: -- Они называют его "шторх" -- журавль.
     Кличка тоже не помогла.
     Людмила сказала:
     -- Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину.
     -- Да, --  сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру.
Он наверняка был учителем фортепиано. -- Идемте со мной.
     От  лагеря  Игнация до  самолета  было  около  трех  километров Эти три
километра  по неровной тропе свидетельствовали, какие  тяжелые бои проходили
здесь.  Земля  была покрыта  воронками  от снарядов, повсюду валялись  куски
металла и  обгоревшие  остовы бронетехники.  Людмила  прошла  мимо множества
спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а
часть -- вообще без ничего. Она показала на одну.
     -- Кто похоронен здесь? Ящер?
     -- Да, -- снова сказал Игнаций. -- Священники, насколько я знаю, до сих
пор не решили, есть ли у ящеров душа.
     Людмила не знала, что  ответить,  и поэтому промолчала. Она  не думала,
что  у нее  есть  душа  -- в  том смысле, какой  подразумевал Игнаций. Люди,
слишком невежественные, чтобы  постичь  диалектический  материализм,  всегда
беспокоятся об ерунде!
     Она   задумалась,  где   же   скрыт  гипотетический   "Физлер-156".   В
окрестностях  была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что
в них нельзя было спрятать не только самолет,  но даже автомобиль. Он подвел
ее к небольшому холму и сказал:
     -- Мы сейчас стоим прямо на нем.
     В голосе его слышалась гордость.
     -- Прямо на чем? -- спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому
склону холма.
     Они прошли еще немного вбок -- и теперь все стало ясно.
     -- Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!
     Вот  это  была  маскировка,  к  которой  бы  даже  Советы  отнеслись  с
уважением.
     Игнаций заметил восхищение в ее голосе.
     -- Так  мы и сделали,  -- сказал он.  --  Нам  казалось, что это лучший
способ сохранить его.
     Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную  работу, хотя даже не
могли  летать на самолете, который прятали.  Командир партизан вытащил свечу
из кармана своего вермахтовского мундира.
     -- Там темно: земля и сети загораживают свет.
     Она  подозрительно  взглянула  на  Игнация  и коснулась рукояти  своего
"Токарева". Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.
     -- Только не делайте глупостей, -- посоветовала она.
     -- Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? -- спросил
он.
     Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись,  Игнаций  поднял край
маскировочной  сетки.  Людмила вползла под  нее. Затем,  в свою очередь, она
подержала сетку для польского партизана.
     Пространство под  маскирующей  платформой было слишком обширным,  чтобы
одна  свеча  могла  осветить  его.  Игнаций  направился  к  машине.  Людмила
последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.
     -- О, вот какая, -- выдохнула она.
     -- Вы ее знаете? -- спросил Игнаций. -- Вы можете летать на ней?
     -- Я знаю эту машину, -- ответила она. --  Я не знаю пока,  смогу ли  я
летать на ней. Надеюсь, что смогу.
     "Физлер", или "шторх", был  монопланом  с  высоко расположенным крылом,
немного больше,  чем ее любимый "кукурузник", и не намного  быстрее. Но если
"кукурузник" был рабочей лошадью, то  "шторх" -- тренированным скакуном.  Он
мог  взлетать  и  садиться почти на  месте, вообще не  требуя  пространства.
Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет
ящеров. Людмила взяла  свечу у Игнация и обошла вокруг  самолета, восхищенно
изучая  огромные  закрылки, рули высоты и элероны,  которые позволяли машине
делать все эти трюки.
     Не  на  каждом "шторхе"  было  вооружение,  но  этот  располагал  двумя
пулеметами -- один  под фюзеляжем, второй за  спиной пилота, чтобы огонь  из
него мог  вести наблюдатель. Она поставила  ногу на ступеньку, открыла дверь
со стороны пилота и взобралась в кабину.
     Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор  из нее был
гораздо лучше,  чем из открытой кабины "кукурузника". Она задумалась: каково
это --  летать без потока воздуха,  бьющего  в лицо? Затем поднесла  свечу к
панели  приборов  и  с  изумлением  принялась  рассматривать. Сколько  шкал,
сколько  указателей...  как же  летать, если надо  все  сразу держать в поле
зрения?
     Все  было выполнено по гораздо  более высоким  стандартам,  чем  те,  к
которым  она привыкла.  Она и раньше видела различное немецкое оборудование:
нацисты делали  свои машины,  как точные часы. Советский  подход,  напротив,
заключался  в  том,  чтобы выпустить  как  можно больше  танков,  самолетов,
орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель.
     [Вообще-то именно простота устройства (а  следовательно, и  надежность)
является  едва  ли  не главным показателем  совершенства военной  техники. К
слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов  и
всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем  у аналогичных советских, что
свидетельствовало о более высокой технической культуре. -- Прим. ред.]
     -- Вы  сможете  летать на нем?  -- повторил  Игнаций, когда  Людмила  с
заметной неохотой спустилась из кабины.
     -- Да, думаю, что смогу, -- ответила Людмила.
     Свеча  догорала.  Они  с  Игнацием  направились к  сетке,  под  которой
следовало проползти. Она бросила последний взгляд на "шторх",  надеясь стать
наездником, достойным этого красавца.
     * * *
     С  юга  Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей  по
позициям ящеров. Отдаленный гул достигал  даже  Кремля.  Услышав его,  Иосиф
Сталин изменился в лице.
     -- Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, -- сказал он.
     Вячеслав  Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов.  "Это
ваш просчет", -- словно говорил Сталин.
     --  Как только  мы  сможем  изготовить еще  одну  бомбу из  взрывчатого
металла, Иосиф  Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем  уважения, --
ответил он.
     --  Да, но когда это произойдет? -- строго спросил  Сталин. --  Эти так
называемые ученые  все  время мне лгали.  И если они  не  начнут действовать
быстрее, то пожалеют об этом -- и вы тоже.
     --  А  также весь  Советский Союз,  товарищ  генеральный секретарь,  --
сказал Молотов.
     Сталин всегда думал, что все ему лгут.  Чаще  всего люди  действительно
лгали  -- просто  потому,  что слишком боялись  сказать ему правду.  Молотов
пытался  объяснить ему,  что  после  использования бомбы,  изготовленной  из
взрывчатого  материала  ящеров, СССР  еще долгое время не сможет сделать еще
хотя бы одну. Но  тот не пожелал слушать. Он редко хотел  кого-либо слушать.
Молотов продолжил:
     -- Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.
     -- Я слышал это обещание и прежде, --  сказал Сталин. -- Я уже устал от
него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?
     -- Первая -- к лету, -- ответил Молотов.
     При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.
     -- Работа в  "колхозе"  за  последнее  время  привела к  замечательному
прогрессу, я рад доложить об этом.
     -- Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, --
подчеркнуто  сказал Сталин.  --  Я  бы обрадовался  еще больше,  если бы это
обернулось правдой.
     -- Так и будет, -- сказал Молотов.
     "Будет  еще  лучше".  Но  теперь  он  начал  думать,  что  благодарить,
очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в "колхоз 118" оказалось
мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали -- иногда очень
болезненным  образом,  -- насколько  далеко отставала  от капиталистического
Запада  советская исследовательская ядерная  программа.  Он воспринимал  как
само собой  разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые  Курчатов,
Флеров и их  коллеги  только  начинали постигать.  Но благодаря его  знаниям
советская программа наконец начала продвигаться.
     -- Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, -- повторил Сталин, --
рад и за вас, Вячеслав Михайлович.
     -- Служу Советскому Союзу! -- сказал Молотов.
     Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил
стакан снова  из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин.
Если рабочие  и  крестьяне Советского  Союза  не  получат  вскоре  бомбу  из
взрывчатого металла, то они получат нового комиссара  иностранных дел. Будет
виноват  в провале именно он, а не  старый друг Сталина  из Грузии -- Берия,
Сталин не испытывал аллергии, когда писал "ВМН" ["Высшая мера наказания". --
Прим. перев.] папках подследственных, намеченных к ликвидации.
     --  Когда у нас будет вторая бомба, товарищ  генеральный  секретарь, --
сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с
ним самим, если что-то сорвется, -- я рекомендую использовать ее сразу же.
     Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.
     -- Когда  была  первая  бомба,  вы  возражали против  ее использования.
Почему теперь вы изменили мнение?
     --  Потому что  когда мы  использовали первую, мы не  имели  в  резерве
второй,  и я  боялся, что это  станет очевидным, --  ответил  Молотов. -- Но
теперь,  используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но
также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.
     Поднялось еще одно облако неприятного дыма.
     -- В этом есть смысл, -- сказал Сталин, медленно кивнув головой. -- Это
послужит  предупреждением  не  только  ящерам,  это  предостережет  также  и
гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев.
Неплохо, Вячеслав Михайлович.
     -- В первую очередь, как вы сказали, ящерам.
     Это  Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он  не хотел показать Сталину
свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен,
что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд
ли  он мог обмануть Сталина. Он  играл на эмоциях своих  подчиненных, как на
струнах  скрипки,  противопоставляя одного  человека  другому,  как  дирижер
оркестра, развивающий расходящиеся темы.
     --  Помня  о  первой  очереди,  мы должны  также помнить,  что  она  не
единственная.  После того  как ящеры  заключат  мир с  Родиной...  -- Сталин
остановился и мечтательно выпустил дым.
     Молотов  привык  вслушиваться  в   тонкие   нюансы  речи   генерального
секретаря.
     -- После  того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после
того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира?
     -- Товарищ народный комиссар --  только для ваших ушей. Я не думаю, что
это в наших силах,  -- сказал Сталин. -- Мы будем использовать бомбы -- если
ученые  соблаговолят дать  их  нам.  Мы  уничтожим  скопления ящеров,  какие
сможем. Они, в свою очередь,  уничтожат один  из наших городов  -- это обмен
ударами, который они практикуют. Победить  на таких условиях  мы не  сможем.
Наша цель  теперь --  убедить  врагов,  что они  тоже не смогут победить, им
достанутся только руины, если война продлится.
     --  В таком  случае,  какие  условия  вы  намереваетесь  предложить? --
спросил Молотов.
     "И как долго вы намерены считаться с  ними?" -- пришло ему в голову, но
задать этот  вопрос  Сталину смелости не хватило. Генеральный  секретарь был
безжалостно  прагматичен,  он  выжал все преимущества из  пакта с  Гитлером.
Одного  он не ожидал -- что  Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит
первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным.
     -- Я  хочу изгнать их из СССР, -- сказал Сталин, -- за границы, которые
существовали  на 22 июня 1941  года. После  этого можно вести переговоры обо
всем.  Пусть  фашисты  и  капиталисты  торгуются за  свои страны.  Если  они
потерпят неудачу, я не шевельну и  пальцем, чтобы помочь им. Как вы  знаете,
они мне не помогают.
     Молотов   кивнул,   соглашаясь   с   этим   и  одновременно   обдумывая
обоснованность  решений  генерального секретаря.  Они  соответствовали  тем,
которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой
революции,   к  чему   призывали   троцкисты,   Сталин   сосредоточился   на
строительстве социализма в одной стране. Теперь  он мог использовать этот же
подход для строительства независимой державы людей.
     -- Ящеры  -- империалисты, -- сказал Молотов. -- Можно  ли заставить их
отступиться  от  их  тщательно продуманной  концепции  завоевания?  Вот  мое
главное сомнение, Иосиф Виссарионович.
     -- Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию.
     По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то,
что сказал.  Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде  он
обладал властью, чтобы выполнить  подобное, но не имел  возможности.  Физики
дали  ему  такую  возможность.  Может  ли  главнокомандующий  флотом  ящеров
сравниться   с   генеральным  секретарем  в  силе  характера?  Единственными
встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого  уровня,  были Ленин,
Черчилль  и  Гитлер. Мог ли Атвар сравниться  с  ними? Сталин  ставил на кон
судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли.
     Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина
не было этой катастрофической недооценки  Гитлера. Из-за  этой  ошибки он  и
СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы
из  взрывчатого  металла,  то  не выживет  ни  он,  ни  Советский  Союз,  ни
марксизм-ленинизм.
     Как сказать  Сталину  об  этих  опасениях? Молотов выпил  второй стакан
водки. Он не видел выхода.


Глава 11

     Снова  на фронт. Если бы  не  долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс
предпочел  бы  остаться  в Денверском  университете со своим,  так  сказать,
вязаньем -- другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в
том, что умными могут быть не только ящеры.
     Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь.
     Омар  Брэдли  в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней,
со своего наблюдательного пунк