, которую он
нашел бог знает где, и пустил его по кругу, чтобы каждый мог сделать глоток.
Это была неважнецкая водка -- ее запах напомнил Ягеру выдохшийся керосин, --
но все равно лучше, чем вообще ничего.
     -- Размышляешь, не  собираются ли они снова ударить по  нам  утром?  --
спросил Скорцени.
     --  Пока это не  произойдет, наверняка не  знаю, -- ответил Ягер, -- но
если  тебя интересуют предположения,  то скажу -- нет. Теперь они наступают,
когда думают, что обнаружили слабое место, но сразу  же ослабляют напор, как
только мы показываем силу.
     --  Они  не могут  позволить себе такие  потери, которые неизбежны  при
наступлении на сильное соединение, -- злобно сказал Скорцени.
     --  Думаю, ты  прав. -- Ягер бросил взгляд на эсэсовца. --  Мы могли бы
использовать этот нервно-паралитический газ здесь, на фронте.
     -- А,  ты  бы  сказал так, даже если бы все было спокойно, --  возразил
Скорцени. -- Делается то, что должно произойти, и именно  там, где надо,  --
проворчал  он.  -- Я  хочу, чтобы  твои  радисты были  готовы  к  перехватам
сообщений на эту тему. Если ящеры не сожгут все частоты, я съем свою шляпу.
     --  Прекрасно.  --  Ягер демонстративно зевнул.  --  В  данный момент я
собираюсь спать. Хочешь  заползти  сюда? Самое  безопасное место,  если  они
снова начнут обстрел. Я хорошо знаю, как ты храпишь, но думаю, что переживу.
     Скорцени рассмеялся. Гюнтер Грилльпарцер сказал:
     -- Он тут не единственный, кто храпит.
     Выданный собственным  наводчиком, Ягер  устроился  на ночь. Пару раз он
просыпался  от звуков перестрелки.  Наступление  началось на рассвете, но --
как он и  предсказывал  -- ящеры  были  больше  заинтересованы в закреплении
того,  что  завоевали в  предыдущий день, чем  в  преодолении усиливающегося
сопротивления.
     Отто Скорцени не обманывал, когда говорил, что надеется на бдительность
радистов. Для вящей надежности он болтался среди них и развлекал бесконечным
потоком непристойностей.  Большинство  рассказов были неплохими, а некоторые
оказались  в  новинку даже для  Ягера,  который  считал, что  слышал уже все
когда-либо придуманное в этом жанре.
     Когда  утро  уступило место  полдню, нервы Скорцени начали сдавать.  Он
метался по лагерю, пиная грязь и расшвыривая весенние цветы.
     -- Черт побери, мы уже должны были перехватить что-нибудь от евреев или
ящеров Лодзи, -- бушевал он.
     -- Может быть, все они мертвы? -- предположил Ягер.
     Эта  мысль  ужаснула  его,  но могла  успокоить  Скорцени.  Но  большой
эсэсовец только покачал головой.
     -- Надеяться на это не приходится.  В таких обстоятельствах обязательно
кто-то выживает по той или иной глупой случайности.
     Ягер  вспомнил  о сквернослове Максе,  еврее,  выжившем в  Бабьем  Яру.
Скорцени был прав.
     -- Нет, что-то где-то ушло на юг.
     -- Думаешь, таймер не сработал, как надо? -- спросил Ягер.
     --  Считаю, что это возможно, --  согласился Скорцени,  --  но зажарьте
меня  вместо  шницеля, если  я когда-нибудь  слышал  об отказе таймера.  Они
защищены  не  только  от  дурака,  но  и  от  идиота, а  кроме  того  -- они
продублированы. Рассылая товар  вроде  этого, мы хотим  быть уверены, что он
подействует, как указано в рекламе. -- Он хмыкнул. -- Это то самое качество,
которое  люди, не любящие  нас, называют  немецкой  аккуратностью,  а?  Нет,
единственно, от чего эта бомба могла не сработать...
     -- Что? -- спросил Ягер, хотя у него была своя идея. -- Раз в ней был и
резервный таймер, то он должен был сработать.
     --  Единственно, от  чего эта бомба могла не сработать... --  задумчиво
повторил  Скорцени. Его серые глаза  широко  раскрылись.  -- Единственно, от
чего  эта  бомба  могла  не  сработать,  так  только  из-за  этого  вонючего
маленького жида, который  отводил мне глаза, и суньте меня в дерьмо, если он
своего не добился! -- Он хлопнул себя  по лбу.  --  Ублюдок! Дерьмо! Наглец!
Если  я  еще  раз  встречусь с  ним, отрежу ему шары, по одному. -- Затем, к
удивлению Ягера, он  засмеялся. -- Он обвел меня, как сосунка. Не думал, что
кто-то  из живых людей  способен  такое  проделать. Я бы пожал ему  руку, но
после того, как кастрировал, не раньше. Говоришь "глупый жид" и считаешь это
само собой разумеющимся, и вот на тебе. Иисус Христос!
     "Тоже ведь еврей", -- подумал Ягер, но вслух сказал:
     -- И что теперь? Если евреи в Лодзи узнают,  что это такое, -- ("А если
знают  или предполагают,  то это благодаря мне,  и как  я теперь должен себя
чувствовать?"), --  то  в их руках  окажется  нечто  такое,  что  они смогут
использовать против нас.
     -- И думать не хочу, --  с отвращением -- то ли к евреям, то ли к  себе
-- сказал Скорцени.
     Он  не привык  проигрывать.  И  вдруг  просиял. На  мгновение  он снова
проявил свою дьявольскую суть.
     -- А может, нам  накрыть город ракетами или обстрелять  из дальнобойной
артиллерии, чтобы подорвать эту проклятую штуку,  хотя бы затем, чтобы евреи
не  смогли  использовать  ее против  нас?  -- Он печально  всхлипнул. --  Но
результат будет слишком уж кровавый.
     -- Тоже  верно, -- согласился  Ягер, словно симпатизируя ему. -- Ракеты
нанесут мощный удар, но ты  не можешь быть уверен, что  они вообще попадут в
город, не говоря уже о нужной улице.
     -- Хотел бы я иметь несколько тех игрушек, которые умеют  делать ящеры,
-- сказал Скорцени, все  еще обиженный на весь свет. -- Они могут попасть не
только в нужную улицу. Они могут в  качестве цели выбрать твою комнату. Черт
возьми, они  могут  залететь даже  в нужник,  если пожелают. --  Он  почесал
подбородок. -- Ладно,  так или иначе, евреи за это заплатят. И одним из тех,
кто соберет эту плату, буду я.
     Он произнес это с большой уверенностью.
     * * *
     В одной из  комнат главного госпиталя армии и  флота в Хот-Спрингс было
собрано  столько  автомобильных аккумуляторных  батарей, что  пришлось  даже
укрепить пол, чтобы  он  выдержал их вес. Среди оборудования, захваченного у
ящеров и питавшегося от этих батарей, был и радиоприемник, снятый с челнока,
на котором Страха спустился на землю, когда сбежал в Соединенные Штаты.
     Теперь они с  Сэмом Игером сидели  перед приемником, перебирая  частоты
одну  за  другой,  стараясь  определить,  что  собирается  делать  Раса.  До
настоящего  времени  им удалось  поймать не  так  уж  много.  Страха не  без
удовольствия повернулся к Игеру и спросил:
     --  Сколько  наших  самцов вы  используете в  практике шпионажа и сбора
сигналов?
     --  Сколько? Кто знает,  -- ответил Сэм. Если бы он даже и знал, он  не
сказал бы это Страхе. Одно из правил, которое он усвоил, состояло в том, что
не  следует  никому  говорить,  будь то человек  или  ящер, того, что тот не
должен знать. -- Но много, порядочно. Немногие из нас, Больших Уродов, -- он
непроизвольно воспользовался кличкой, которой ящеры одарили человечество, --
говорят на вашем языке  настолько хорошо, чтобы  понимать без помощи кого-то
из нас.
     -- Вы,  Сэм  Игер, по моему мнению, можете добиться  успеха, --  сказал
Страха, и Сэм почувствовал себя чертовски польщенным.
     Он подумал,  что овладел  бы языком  ящеров еще лучше, если  бы ему  не
требовалось проводить время с Робертом Годдардом. С другой стороны, он узнал
бы намного больше  о ракетах, если бы ему не требовалось проводить  время со
Страхой и другими пленными ящерами.
     И он  куда  больше  знал бы  о  своем маленьком  сынишке, если бы он не
служил в армии. Не  говоря уже о  Барбаре: он беспокоился о  том,  что  мало
видится  с нею. Не хватало часов  в сутках, в году,  в жизни,  чтобы сделать
все, что ему хотелось. Это верно во все времена, но во время войны стараться
охватить все означает где-то прищемить нос.
     Страха коснулся  рычажка изменения частоты.  Цифры  ящеров на указателе
говорили о  том, что новая  частота на одну десятую мегагерца  выше  прежней
(точнее,   примерно  на   одну  восьмую  мегагерца  --  ящеры,  естественно,
использовали  свою  систему  измерений,  отличающуюся  от  человеческой). Из
громкоговорителя раздался голос самца.
     Игер наклонился вперед и начал вслушиваться. Очевидно, ящер находился в
тылу  и  жаловался на ракеты, которые  падали неподалеку,  нарушая снабжение
войск, наступающих на Денвер.
     -- Это хорошая новость, -- сказал Сэм, делая запись.
     -- Истинно так,  --  согласился  Страха.  --  Ваши  рискованные  шаги в
неисследованные технологии приносят  хороший  выигрыш  вашему роду.  Если бы
Раса  была так же склонна  к новшествам, Тосев-3 была бы давно завоевана  --
при условии,  конечно, что  Раса не превратилась  бы  в новаторском  раже  в
радиоактивную пыль.
     --  Вы думаете, что  мы  сотворили  бы это  и  сами,  если  бы не  ваше
вторжение? -- спросил Сэм.
     -- Это весьма вероятно,  --  ответил Страха,  и Игер почти согласился с
ним.
     Бывший командир переключил радио на другую частоту. На этот раз речь на
языке ящеров звучала сердито.
     --  Он  приказывает снять  с  должности, понизить в  ранге  и перевести
местного  командующего в регион под  названием Иллинойс, --  сказал  Страха.
Игер кивнул. -- А где это место, Иллинойс?
     Сэм показал по карте. Он тоже вслушивался.
     --  Что-то  о  группе пленников,  сбежавших  или спасенных  или  что-то
подобное. Парень, который ругается, в самом деле прав, не так ли?
     -- Если сказать какому-то самцу, что кто-то нагадил в его яйцо до того,
как он вылупился, драка гарантирована, -- сказал Страха.
     --  Верю.  --  Сэм  еще  некоторое  время  послушал  сообщение.  -- Они
переводят  этого  некомпетентного офицера  в  штат  Нью-Йорк.  -- Он  сделал
запись.  -- Это  стоит запомнить. Если повезет, мы тоже сможем  использовать
его слабость.
     -- Истинно,  -- снова сказал Страха задумчивым голосом, --  вы, Большие
Уроды, активно используете разведывательные данные,  которые собираете, а вы
их собираете в огромных количествах. А в собственных конфликтах  вы  делаете
то же самое?
     --  Не знаю, -- ответил Игер, -- раньше я никогда не был на войне, и на
этой войне я тоже простой человек.
     Он вспомнил о  временах игры в бейсбол  и о значках, которые воровал он
вместе  со  своими  товарищами.  В этом  деле  Остолоп  Дэниелс показал себя
настоящим гением.  Он  задумался, что сейчас  с Остолопом -- если он  вообще
жив.
     Страха переключился на следующую  частоту.  Какой-то ящер  возбужденным
голосом читал длинное запутанное сообщение.
     --  А, вот  это особенно интересно, -- сказал  Страха, когда  сообщение
закончилось.
     --  Я  не  все  понял, -- признался Сэм, смущенный  похвалой Страхи  за
владение языком ящеров. -- Что-то  об имбире и обмане  калькулятора, вот что
там было.
     -- Обман  не калькулятора, а  компьютера,  --  сказал  Страха. -- Я  не
осуждаю вас за то, что вы не все понимаете. Вы, Большие Уроды, хотя и имеете
большие достижения в  технике,  пока что  не осознаете  реального потенциала
вычислительных машин.
     -- Наверное, нет,  --  сказал Игер. -- Мы к  тому же  не  понимаем, как
можно с их помощью совершать преступления.
     У Страхи открылся рот от изумления.
     --   Совершить  преступление   легко.   Самцы  в  бухгалтерском  отделе
превращали выплаты поставщикам  имбиря в счета,  о которых знали только они,
поставщики  имбиря и, конечно,  компьютер. Поскольку больше никто не  знал о
существовании этих счетов, то непосвященный в их  тайну не мог  иметь к  ним
доступа. Компьютеры не объявляли об их  наличии, так что, по существу, схема
была идеальна.
     -- У нас есть  поговорка: идеальных преступлений  не бывает, -- заметил
Игер. -- А что пошло неправильно у них?
     Страха рассмеялся снова.
     -- От  случайностей ничто не защищено. Самец в бухгалтерском отделе, не
участвовавший в преступном сговоре, проверял  один  законный  счет и, набрав
его номер, обнаружил, что  видит один из скрытых счетов. Он  сразу же понял,
что это такое, и доложил вышестоящим, которые начали более широкую проверку.
Многие самцы окажутся теперь в трудном положении.
     -- Надеюсь, вы не рассердитесь, если скажу  вам, что услышанное меня не
расстроило, -- сказал Сэм.  -- Кто бы  мог  подумать, что Раса превратится в
наркоманов? Вы становитесь почти такими же, как люди. Не обижайтесь.
     -- Я постараюсь, -- с достоинством сказал Страха.
     Игер  сохранял невозмутимое  выражение  лица: Страха уже довольно точно
истолковывал  человеческие  эмоции, и Игеру не  хотелось,  чтобы тот  понял,
насколько смешным он порой бывает.
     Игер сказал:
     -- Вряд ли мы как-нибудь сможем использовать эту новость, разве что она
заставит некоторых из ваших соплеменников задуматься, кем в действительности
являются самцы, не употребляющие имбиря. Что-то в этом духе.
     -- У вас злобно вывернутый разум, Сэм Игер, -- сказал Страха.
     -- Благодарю вас, -- ответил Игер.
     Страха в испуге резко  повернул  оба глаза  в его сторону и рассмеялся,
поняв, что это шутка. Игер предложил:
     --   Вы   можете  поговорить   с  нашими  людьми,  которые   занимаются
пропагандой, и спросить, не  захотят ли они, чтобы вы выступили  по радио по
этому поводу. Кто знает, во что это выльется?
     -- С кем именно? -- спросил Страха. -- Я сделаю это.
     Это  не  было  обычным  "будет  исполнено"   --  употребляемым  ящерами
эквивалентом  "есть,  сэр!" -- но  прозвучало более уважительно, чем обычно.
Мало-помалу Игер завоевывал у Страхи уважение.
     Когда его  смена закончилась, он направился к лестнице, чтобы подняться
к Барбаре и Джонатану, но наткнулся в холле  на Ристина и Ульхасса. Эти двое
военнопленных-ящеров были его старыми  друзьями, он взял их в плен еще летом
1942 года, когда нашествие ящеров только  началось и казалось неудержимым. В
данное  время  они  стояли на  верном пути  превращения  в  американцев и  с
гордостью  носили  свою  официальную  раскраску,  обозначавшую  американских
военнопленных, --  красно-белую с  голубым. За  прошедшее время  они  вполне
прилично освоили английский язык.
     -- Эй, Сэм, -- сказал Ристин, -- как насчет бейсбола после полудня?
     -- Да, -- эхом отозвался Ульхасс. -- Бейсбола! -- И добавил усиливающее
покашливание.
     -- Может, попозже, не сейчас, -- ответил Сэм, на что оба ящера ответили
разочарованным шипением.
     Благодаря  своим  быстрым  и  точным  движениям  они стали  удивительно
способными игроками -- особенно в середине поля, -- и  их охотно принимали в
игру. Вдобавок малый рост  и врожденный наклон вперед обеспечивали  их зоной
удара размером  в почтовую  марку,  поэтому  они  хорошо  подходили  на роль
игрока, начинающего игру, -- вернее,  самца, начинающего  игру, -- даже если
сильный удар по мячу им удавалось нанести нечасто.
     -- Прекрасная  погода  для игры, -- сказал  Ристин,  стараясь уговорить
Сэма.
     Многие солдаты в свободное время играли в мяч, но Ристин и Ульхасс были
всего лишь ящерами, которые  присоединялись к игре. А Игера зазывали все как
профессионального  игрока,  набравшегося опыта  за  долгие  годы. Но  теперь
Ристина  и Ульхасса все  чаще  отличали  не за  их  чешую, а  за то, как они
играли.
     -- Может быть, попозже, -- повторил Сэм. -- Сейчас я хочу  увидеть жену
и сына, если вы не очень возражаете.
     Ящеры покорно вздохнули. Они знали,  что значит семья для тосевитов, но
не ощущали реальности этого -- точно так же, как Игер не воспринимал нутром,
как много значит для них  их драгоценный Император. Он пошел к  лестнице.  А
Ристин и Ульхасс  стали отрабатывать подачу. Ристин,  который большей частью
играл вторым, чертовски быстро выполнял поворот.
     На  четвертом этаже Джонатан  жаловался на несовершенство  мира. Слушая
его вой,  Сэм радовался тому, что живущих на этом же этаже ящеров нет дома и
они не слышат шума, который и Сэма временами  немного  раздражал, а  ведь он
был человеческим существом.
     Плач прекратился  внезапно. Сэм  знал,  что  это  значит:  Барбара дача
ребенку грудь. Сэм улыбнулся, открывая дверь в  комнату. Он тоже любил груди
жены.
     Барбара сидела на стуле и кормила Джонатана. Она уже не выглядела такой
ужасно  измученной, как  сразу  после родов,  но  до прежней  бойкости  было
далеко.
     -- Привет, дорогой, -- сказала она,  -- не  закроешь ли  дверь тихо? Он
может уснуть. Он буйствовал так, что, должно быть, очень устал.
     Сэм  отметил грамматическую точность речи, характерную для его жены. Он
иногда завидовал  ее высшему образованию, сам он бросил школу ради бейсбола,
хотя   ненасытная   любознательность   заставляла   его   постоянно  изучать
грамматику. Барбара никогда не  жаловалась на недостаток у  него формального
образования, но сам он очень страдал.
     Джонатан  все  же  уснул. Ребенок подрос, теперь  в колыбели он занимал
больше места, чем сразу после рождения. Сэм коснулся руки жены и сказал:
     -- У меня есть для тебя подарок, дорогая. Вообще-то он  для  нас обоих,
но  тебе  достанется первой.  Я удерживался целое утро, поэтому  думаю,  что
смогу подождать еще немного.
     Он сумел заинтриговать ее.
     -- Что у тебя такое? -- выдохнула она.
     -- Ничего особенного, -- предупредил он. --  Не  алмаз  и  не  открытый
автомобиль.
     Они оба рассмеялись, хотя смех был нерадостным.  Пройдет немало времени
-- если оно вообще когда-нибудь наступит, --  чтобы можно было начать думать
о прогулке в  открытом автомобиле. Он  сунул  руку в карман  и вытащил новую
трубку из кукурузного початка и кожаный кисет с табаком.
     -- Вот.
     Она удивленно раскрыла глаза.
     -- Где ты добыл это?
     -- Один цветной рано утром был у нас и продавал это, -- ответил Сэм. --
Он из северной части штата, там еще выращивают  табак. Обошлось  в пятьдесят
баксов, но не беда. Все равно деньги тратить не на что, так почему бы нет?
     -- Я вовсе не против. Да нет, я -- за! -- Барбара  сунула пустую трубку
в рот. -- Такую никогда раньше не  курила. Я, наверное, похожа на бабушку из
южных штатов.
     -- Милая, для меня ты всегда прекрасна, -- сказал Игер.
     Выражение  лица  Барбары   смягчилось.  Поддерживать   у  жены  хорошее
настроение не  так уж сложно  -- в особенности  если вы вкладываете  смысл в
каждое высказываемое слово. Он потыкал пальцем в кисет.
     -- Ты хотела бы, чтобы я набил трубку для тебя?
     -- Да, пожалуйста, -- сказала она.
     У  него  была зажигалка  "Зиппо", заправленная  теперь  не  специальной
жидкостью,  а  самогоном.  Он  с  ужасом думал,  что когда-нибудь закончатся
кремни, но пока этого не  случилось. Он крутанул  колесико  большим пальцем.
Бледное, почти невидимое  пламя горящего спирта возникло над нею.  Он поднес
его к табаку, в чашке трубки.
     Щеки Барбары запали, когда она стала втягивать в себя дым.
     -- Осторожнее.  -- предупредил Сэм. -- Трубочный табак гораздо  крепче,
чем тот, который в сигаретах, и...
     Их глаза встретились. Она закашлялась, словно захлебнувшись.
     --  ...ты в последнее время вообще  не курила,  -- закончил  он уже без
всякой необходимости.
     -- Ничего себе! -- Ее голос стал скрежещущим. -- Помнишь тог отрывок из
"Тома  Сойера"?  "Первые  трубки...  но когда я потерял свой  ножик", что-то
вроде этого. Теперь я понимаю, что чувствовал Том. Очень крепкий табак.
     -- Дай мне попробовать, -- сказал Сэм и взял у нее трубку.
     Он осторожно затянулся. Он был знаком с трубочным табаком  и знал,  что
может сделать с человеком  любой табак, если ты некоторое время не курил. Но
Барбара была нрава: этот  табак был  дьявольски  крепким.  Его следовало  бы
обрабатывать  --  для  смягчения  --  минут  пятнадцать,  может  быть,  даже
двадцать.  При  курении  возникало  такое ощущение,  словно  скребли  грубой
наждачной бумагой по  языку и небу. Слюна заливала  рот. Примерно на секунду
он почувствовал головокружение, почти потерю сознания --  хотя  знал, что не
следует набирать много дыма