тоятельствах, ее глупое тело помешало ей
увидеть то, что стоило видеть. Лю Хань подняла глаза к потолку:
   - Сейчас нет никакого огонька.
   - Но был, - сказал Юи Минь.
   Лю Хань оделась, потом подошла к двери и начала стучать.
   - Мы выполнили нашу часть уговора, - крикнула она. - Теперь вы,  дьяволы,
выполняйте вашу.
   То ли благодаря поднятому ею шуму, то ли  по  другой  причине,  но  через
несколько минут дверь распахнулась. Ее  открыл  тот  самый  дьявол,  который
говорил по-китайски.
   - Вы идти, - велел он, указав на Лю Хань и Юи Миня.
   Она пошла без возражений, Юи Минь поплелся следом за ней. Когда  она  это
заметила, то медленно, как бы подтверждая собственные мысли, кивнула.  Здесь
Лю Хань тоже взяла  первенство  на  себя,  как  и  в  недавно  закончившемся
спаривании. "Неужели это так просто?" - с удивлением думала она.
   Лю Хань нагнулась, чтобы войти в помещение, куда их вел дьявол. Юи  Минь,
будучи выше ростом, был вынужден согнуться еще сильнее. Если им придется еще
ходить по таким коридорам, в конце концов они расшибут себе  лбы  о  входные
проемы.
   Дьяволы, которые находились в помещении,  сгрудились  вокруг  сооружения,
похожего  на  высокий  постамент  без  статуи.  Когда  вошли  люди,  дьяволы
повернули головы в их сторону. Рты почти одновременно широко раскрылись.
   Лю Хань было неприятно смотреть на полный ряд  острых  зубов.  Чешуйчатый
дьявол, говорящий по-китайски, сказал:
   - Вы смотреть, как вы любить.
   Эти слова прозвучали для Лю Хань бессмыслицей. Она обернулась к Юи Миню:
   - Что пытается сказать этот маленький дьявол? Попробуй  выяснить,  ты  же
говоришь на их языке.
   Юи Минь стал издавать шипящие и булькающие звуки. Заставить лекаря делать
то, что она хотела, теперь было легко - ей требовалось  лишь  твердым  тоном
приказать. В этом странном мире его мужское высокомерие  исчезло:  здесь  Юи
Минь не был хозяином.
   - Дьявол говорит, что  сейчас  мм  увидим,  как  мы  с  тобой  занимались
любовью, - сообщил Юи Минь, потратив несколько минут на вопросы и ответы.
   Кто-то из чешуйчатых  дьяволов  ткнул  когтистым  пальцем  в  ямку  около
вершины постамента. Над ним повисла  картинка  -  изображение  двоих  людей,
занимающихся в другом помещении любовью на блестящей подстилке.
   Лю Хань глядела во все глаза. Два или  три  раза  она  потратила  деньги,
чтобы посмотреть движущиеся картинки, но эта не была похожа на обычное кино.
Изображение превосходно воспроизводило все краски, все оттенки тел.  К  тому
же оно было не плоским, а объемным. Лю обнаружила, что, если отойти на  шаг,
изображение поворачивается. Она обошла вокруг всего  постамента  и  оглядела
себя с Юи Минем со всех сторон.
   Дьяволы следили не за картинкой, а  за  Лю  Хань.  Их  рты  снова  широко
раскрылись. Лю тут же сообразила, что они смеются над ней. И не  удивительно
- там ее уменьшенное изображение лежало, делая на виду то,  что  она  всегда
считала необходимым скрывать от чужих глаз. За  это  Лю  Хань  возненавидела
маленьких дьяволов, обманом заставивших ее заниматься подобным делом у  всех
на глазах.
   - Вы, люди, вы любить в любое время, никакой  сезон?  -  спросил  дьявол,
говорящий по-китайски. - Это верно для все люди?
   - Да, именно так, - резко ответила Лю Хань. Юи Минь не произнес ни слова.
Он наблюдал, как на картине двигаются вверх-вниз его мясистые ягодицы,  даже
вывернул голову, чтобы как можно лучше видеть все это - ему очень  нравилось
наблюдать за своим изображением.
   - Любой мужчина любить любой женщина в любой время?  -  продолжал  допрос
дьявол.
   - Да, да, да! - Лю  Хань  хотелось  заорать  на  это  паршивое  маленькое
чудовище. Неужели у дьяволов нет даже понятий о порядочности,  скромности  и
такте? С другой стороны, кто знает, что порядочно для дьявола?
   Дьяволы оживленно  переговаривались  между  собой.  То  один,  то  другой
показывал на изображение людей, и это заставляло Лю Хань нервничать.  Голоса
дьяволов зазвучали громче. Юи Минь сказал:
   - Они спорят. Некоторые из них не верят.
   - А им-то какая разница? - удивилась Лю Хань. Лекарь покачал  головой:  у
него тоже не было никаких мыслей на сей счет. Но  вскоре  дьявол,  говорящий
по-китайски, ответил на этот вопрос:
   - Наверное, это самое любить делает  Больших  Уродов  так  отличаться  от
Раса. Наверное, любой мужчина любить любой женщина в любой время делает  вас
такой... -  Он  перебросился  парой  фраз  с  Юи  Минем,  прежде  чем  нашел
подходящее слово:
   - Такой непостоянный. Да, непостоянный.
   Сказанное  было  понятно  Лю  Хань,  но  она   совершенно   не   понимала
скрывающегося за этим  смысла  и  не  могла  попросить  объяснений  у  самих
дьяволов,  поскольку  те  вновь  начали  спорить.  Потом  тот,  кто  говорил
по-китайски, сказал:
   - Мы проверять, говорить ли ваш правда. Мы делать испытание. Делать...  -
Он опять обратился к Юи Миню за нужным термином и  продолжил  для  одной  Лю
Хань:
   - Делать опыт. Приводить сюда для  мужчина  много  женщины,  для  женщина
много мужчины. Смотреть, получаться любить любое время, как вы говорить.
   Когда Юи Минь услышал эти слова и,  невзирая  на  скверную  грамматику  и
искаженное произношение, понял их смысл, то довольно улыбнулся.
   Лю Хань с неописуемым ужасом  глядела  на  маленького  дьявола,  который,
похоже, был очень доволен собственной находчивостью. Несколько  минут  назад
ее занимал вопрос: может ли быть  что-нибудь  хуже,  чем  оказаться  в  этом
странном, противном месте?
   Теперь она знала ответ.

***

   Бобби Фьоре поднял камень и швырнул его в обрывок  газеты,  валяющийся  в
сорока или пятидесяти футах от него. Он промахнулся не более чем на  два-три
дюйма. Бобби кисло усмехнулся. Швыряние камней было практически единственным
занятием в лагере с тех пор, как ящеры схватили его.  Но  Бобби  никогда  не
отваживался бросать камни у лагерной ограды.  Последний  раз,  когда  кто-то
швырнул камнем в одного из ящеров, те немедленно застрелили пятерых человек.
С тех пор это прекратилось.
   С северо-запада  показался  один  из  винтокрылых  самолетов  ящеров.  Он
приземлился вблизи лагеря,  прямо  за  забором,  отрезавшим  полуостров,  на
котором стоял городок Каир, штат-Иллинойс. Фьоре подобрал еще  один  камень,
швырнул его и отметил свои бросок еще более  кислой  усмешкой.  Он  даже  не
предполагал, что когда-нибудь снова вернется - точнее, его  вернут  в  Каир.
Здесь он играл в лиге "Китти", класс Д. В каком же году это было: в тридцать
первом или в тридцать втором? Этого он уже не помнил. Бобби лишь помнил, что
это был забавный городишко. Таким он и остался.
   Каир стоял у  слияния  Миссисипи  и  Огайо,  окруженный  дамбой,  которая
защищает город от разливов  рек.  Над  восточным  краем  дамбы  взору  Бобби
открывались заросли магнолий. Они придавали городу южный облик и  совсем  не
вязались с природой Иллинойса. С югом были связаны и  воспоминания  о  давно
прошедших хороших временах для этого города. Когда-то думали, что Каир будет
пароходной столицей Миссисипи. Этого не  произошло.  Теперь  городишко  стал
одним из концлагерей ящеров.
   Хорошим лагерем, надо полагать, поскольку  с  трех  сторон  его  окружала
вода. Ящеры просто повредили мост на Миссисипской автомагистрали и наставили
своих заграждений поперек косы Каир-Пойнт. Военных судов на реке  у  них  не
было, зато на дамбе и на дальних  берегах  хватало  солдат  с  пулеметами  и
ракетами. Говорили, что  нескольким  лодкам  удалось  вырваться  отсюда  под
покровом ночи, но потопленных было гораздо больше.
   Слоняясь  без  дела,  Фьоре  добрел  до  ограды  ящеров.  Это   не   было
заграждением из колючей проволоки; ограда больше напоминала  длинные  полосы
узкой обоюдоострой ленты, похожей на бритвенные лезвия. Лента  выполняла  ту
же функцию, что и колючая проволока, и делала это столь же успешно.
   С другой стороны  забора,  с  его  свободной  стороны,  ящеры  установили
сторожевые башни. Они выглядели точно  так  же,  как,  наверное,  сторожевые
башни в нацистском концлагере.  Солдат,  что  стоял  на  ближайшей  к  Фьоре
башенке, направил на него дуло пулемета.
   - Идти, идти, идти! - закричал он.
   Должно быть, это было единственным английским словом, которое  тот  знал.
Но пока в его когтистых руках находился пулемет, ему и впрямь хватало одного
этого слова.
   Бобби пошел, пошел,  пошел.  Не  подчиниться  лагерному  охраннику  можно
только один раз. Когда Фьоре медленно шагал к городу по шоссе-51, плечи  его
были низко опущены. Еще совсем  недавно  Соединенные  Штаты  готовились  как
следует дать по заднице Японии и Германии.  Все  об  этом  знали.  Всем  это
нравилось. А теперь - на тебе, концлагерь, прямо в центре США.
   Дело  было  не  в  том,  справедливо  это  или   нет.   Подобное   вообще
представлялось невозможным. Будучи гражданином самой  сильной  страны  мира,
оказаться узником концлагеря, словно какой-то поляк, итальянец, русский  или
жалкий, нищий  филиппинец...  Никто  и  подумать  не  мог,  что  американцам
придется  пережить  такое  унижение.  Его  родители  покидали  свою  родину,
уверенные, что больше никогда не столкнутся с подобным.
   Бобби брел посередине шоссе, раздумывая о том, каково  сейчас  приходится
его родителям. С момента появления ящеров он ничего не слышал о положении  в
Питтсбурге.  Когда  Бобби  пришел  в  Каир,  шоссе-51   плавно   перешло   в
Сикамор-стрит. Он продолжал  идти  по  белым  черточкам  центральной  линии.
Автомобилей не было. Правда,  торчали  несколько  обгорелых  кузовов  машин.
Только горстка стариков, кому  перевалило  за  девяносто,  помнили  времена,
когда война в последний раз приходила на землю  Соединенных  Штатов.  Теперь
она пришла вновь, без всякого предупреждения.
   Навстречу Фьоре по Сикамор-стрит двигался чернокожий. Он  катил  тележку,
которая  здорово  смахивала  на   переделанную   детскую   коляску.   Старый
колокольчик для коров, свисавший с погнутой одежной вешалки, возвещал о  его
появлении, но парню этого было мало,  и  он  через  каждые  несколько  шагов
выкрикивал:
   - Тамале!  Покупайте  горячие  тамале!
   - И почем они у тебя сегодня? - спросил Бобби,  когда  торговец  подъехал
ближе. Негр выпятил губы:
   - Допустим, что доллар за штуку.
   - Боже милостивый! - присвистнул Фьоре. - Да ты  просто  грабитель,  если
хочешь знать.
   Торговец посмотрел на него так, как  в  былые  времена  не  отважился  бы
посмотреть на белого человека ни один негр. Равнодушным, отчужденным голосом
он ответил:
   - Не хотите, мистер, не беда. Вокруг полно желающих.
   - Дерьмо ты! -  Фьоре  расстегнул  клапан  кармана  на  поясе  и  вытащил
бумажник. - Дай-ка мне две порции.
   - Как скажете, босс, -  согласился  чернокожий,  но  взялся  за  дело  не
раньше, чем долларовые бумажки оказались в его руках.
   Торговец открыл стальную крышку тележки, взял  щипцы  и  подцепил  жирные
тамале. Чтобы остудить их, негр на них подул, а затем подал Фьоре. В прежние
времена Департамент здравоохранения обрушился бы на него,  словно  кирпичная
стена.
   Бобби тоже не был в восторге от способа охлаждения этим парнем тамале, но
попридержал язык. Уже хорошо, что у него есть деньги на покупку  еды.  Когда
ящеры вытолкали
   Бобби из своей винтокрылой  машины,  в  его  карманах  насчитывались  два
доллара и  двадцать  семь  центов  плюс  монета,  которую  он  считал  своим
счастливым четвертаком. Однако этих  денег  хватило,  чтобы  начать  игру  в
покер. Бесконечные часы, проведенные Бобби в пригородных автобусах и поездах
по дороге  из  одного  города  провинциальной  бейсбольной  лиги  в  другой,
отточили его мастерство картежного игрока, и он играл лучше  тех  парней,  с
кем ему довелось здесь встретиться. Сейчас в  его  бумажнике  хрустело  куда
больше, чем два доллара.
   Бобби надкусил обертку кукурузного початка, ощутил вкус острого томатного
соуса, лука и мяса. Он жевал медленно, пытаясь определить,  из  какого  мяса
сделаны тамале. Не из говядины и не из курятины. Тамале, которые он  покупал
два дня назад, были из курятины. Эти  имели  другой  вкус,  немного  резкий,
напоминающий вкус почки, но не совсем.
   В мозгу Фьоре всплыла фраза, которую  когда-то  повторял  его  отец  и  о
которой сам он не вспоминал давным-давно:
   "Времена  настолько  трудные,  что  приходится  есть  кролика  с  крыши".
Подозрения Бобби моментально превратились в уверенность:
   - Сукин ты сын! - наполовину давясь, закричал Фьоре.  Он  еще  не  решил,
проглотить это варево или выплюнуть. - Ты же всадил туда кошачье мясо!
   Продавец тамале не стал тратить понапрасну время, отрицая этот факт.
   - А если и так, что с того? - сказал он. - Единственное мясо,  которое  я
мог раздобыть. Если вы невнимательный, мистер, могу  подсказать,  что  нынче
никто не привозит продовольствие в Каир.
   - Да мне следовало бы вышибить из тебя мозги за то, что  ты  подсовываешь
белому человеку кошатину! - зарычал Фьоре.
   Не будь у него в каждой руке по порции тамале, он скорее всего так  бы  и
сделал.
   Раньше одна эта угроза заставила бы негра съежиться от  страха.  Каир  не
только был похож на город Юга. Здесь были те же порядки. Негры  здесь  знали
свое место. Темнокожие дети  ходили  в  свою  школу.  Их  матери  занимались
домашним хозяйством, а отцы  были  портовыми  грузчиками,  разнорабочими  на
фабрике или сборщиками урожая.
   Однако продавец тамале спокойно поглядел на Бобби Фьоре.
   - Мистер, я не могу продать вам то, чего у  меня  нет.  Если  вы  побьете
меня, я, наверное, не стану давать вам сдачи, хотя вы и не ахти какая шишка.
Что я сделаю, мистер, так это скажу ящерам. Вы, конечно, белый, но ящеры  ко
всем людям относятся как к ниггерам. Белый, черный - им все равно. Мы больше
не свободны, зато мы равны.
   Фьоре с удивлением поглядел на парня. Торговец тоже окинул его совершенно
спокойным взглядом. Затем  дружелюбно  кивнул,  словно  они  побеседовали  о
погоде, и покатил свою тележку дальше по Сикамор-стрит. Бренчал колокольчик,
заглушаемый криками:
   - Горячие тамале! Покупайте горячие тамале! Фьоре поглядел на тамале, что
купил у негра. Отец Бобби знавал тяжелые времена. Сам  он  думал,  что  тоже
переживал такие же. Нет, до сегодняшнего дня Бобби ошибался. Тяжелые времена
приходят тогда, когда ты ешь кошатину и счастлив, что можешь  есть  хотя  бы
ее. Бобби съел обе порции, затем тщательно облизал пальцы.
   Он продолжил свой путь  по  городу,  но  вдруг  услышал  за  спиной  стук
когтистых ног ящеров по асфальту.  Бобби  обернулся.  Какая-то  ошибка:  все
ящеры  разом  направили  на  него  свое   оружие.   Один   из   них   сделал
недвусмысленный жест, означавший: "Подойди сюда". Глотнув ртом воздух, Фьоре
подошел. Ящеры окружили его. Все они не дотягивали ему до плеча, зато  в  их
лапах было оружие.
   Ящеры повели Бобби назад, к острой как бритва ограде. Когда они проходили
мимо лениво бредущего продавца тамале, парень лишь ухмыльнулся.
   - Я еще доберусь до тебя, даже если это будет стоить мне жизни! - крикнул
ему Фьоре.
   Продавец тамале громко расхохотался.

Глава 6

   Варшава вновь увидела настоящую войну: треск винтовок, хриплый  и  резкий
лай гаубиц, визг и завывание падающих снарядов и вздымающиеся фонтаны камней
разрушенных зданий. Мойше Русси почти тосковал по тем временам, когда, как и
все, был заперт в  гетто,  когда  смерть  чаще  наступала  медленно,  нежели
внезапно. Почти тосковал.
   Зато теперь евреи могли свободно передвигаться по  всему  городу.  Как  в
свое время поляки отчаянно сражались  против  значительно  превосходящих  их
нацистов, так сейчас немцы бились в Варшаве против куда более могущественных
ящеров.
   С пронзительным визгом пролетел самолет ящеров; он шел достаточно  низко,
но слишком быстро, чтобы зенитные орудия могли его сбить. Донесшиеся  взрывы
были мощнее тех, что обычно раздавались, когда бомбы ящеров  падали  впустую
(как любой человек в Варшаве, будь то поляк, немец или еврей, Русси научился
отличать взрывы друг от друга): должно быть, на сей  раз  бомбы  угодили  по
немецким боеприпасам.
   - Что же нам делать, реббе  Мойше?  -  со  стоном  спросил  его  какой-то
человек в убежище.
   На самом деле это была  просто  комната  в  подвальном  этаже  достаточно
прочного дома, но, называя ее  убежищем,  можно  было  сделать  ее  таковым:
имена, о чем знает каждый кабалист, обладают силой!
   - Молиться, - ответил Русси.
   Он начал привыкать к званию, которым его наградили варшавские евреи.
   Послышались новые взрывы. Сквозь грохот человек прокричал:
   - Молиться за кого? За немцев, которые убивали преимущественно  нас,  или
за ящеров, которые убивают всякого, кто встает у них на пути?
   - Ну и вопрос ты задал, Ицхак! - проворчал  его  сосед.  -  И  что  реббе
должен тебе ответить?
   С присущей  евреям  любовью  спорить,  даже  перед  лицом  смерти,  Ицхак
возразил:
   - А для чего же тогда реббе, как не для ответов на подобные вопросы?
   Вопрос действительно был животрепещущим. Русси знал это. Но найти  ответ,
удовлетворяющий  всех,  трудно.  Очень  трудно.  Под  какофонию   самолетов,
снарядов,  пуль  и  бомб  сбившиеся  в  кучку  люди  старались  хоть  как-то
отвлечься.
   - Почему мы должны помогать этим нацистским  сволочам?  Они  убивают  нас
только потому, что мы - евреи.
   - Так что, это делает их лучше ящеров, которые убивают нас только потому,
что мы люди? Вспомни Берлин. За считанные секунды немцы увидели  столько  же
горя, сколько причинили нам за три года.
   - Они это заслужили. Господь сделал немцев бичом  для  нас,  а  ящеров  -
бичом для немцев.
   От взрыва упавшей неподалеку бомбы  на  головы  и  плечи  находившихся  в
убежище дождем посыпалась штукатурка. "Если ящеры  стали  бичом  Божьим  для
немцев, - подумал Рус-си, - они заденут и евреев. Как бы то ни было,  бич  -
не метла, им чисто не подметешь".
   Кто-то направил спор в новое русло:
   - Неужели Бог создал ящеров? Не могу в это поверить! /
   - Если не Бог, тогда кто? - вопрошал другой. Русси  знал,  как  объясняют
происходящее поляки-католики. Но что бы там ни думали  христиане,  евреи  не
слишком-то верят в дьявола. Бог - это все; как у Него может быть соперник?
   Однако приспособить ящеров к Божественному порядку вещей, даже в качестве
бича,  Тоже  было  делом  нелегким.  Немцы   облепили   Варшаву   плакатами,
изображающими солдата вермахта на фоне снимка обнаженных  обгоревших  трупов
среди развалин Берлина.  Надпись  на  немецком,  польском  и  даже  на  идиш
гласила:
   ОН СТОИТ МЕЖДУ ТОБОЙ И... ЭТИМ
   Хороший, действенный плакат. Русси оценил бы его действенность еще  выше,
если бы прежде не видел множество еврейских трупов в Варшаве, людей, которых
умертвили немцы. Тем не менее сейчас он сказал:
   - Я буду молиться и за немцев  тоже,  как  стал  бы  молиться  за  любого
согрешившего человека.
   Ответом на его слова были недовольные вскрики и колкие выпады.  Кто-то  -
Мойше показалось, что Ицхак, - закричал:
   - Я тоже буду молиться за немцев, чтоб их холера взяла!
   Послышались  возгласы  одобрения,  громкие  и  зачастую   невежественные.
"Бесполезно говорить о молитве", - с горечью подумал Русси.
   - Дайте мне закончить, - сказал он и тем самым сумел если не утихомирить,
то хотя бы приглушить выкрики. - Я буду молиться за немцев, но  не  буду  им
помогать. Они хотят стереть нас с липа земли.  Однако,  как  бы  скверно  ни
обращались ящеры с человечеством, они не станут обращаться с  евреями  хуже,
чем с каким-то другим народом. В этом я усматриваю Божий суд, который  может
быть суров, но справедлив.
   Евреи  слушали  Русси,  но  не  все  разделяли  его  мнение.  Заглушаемый
взрывами, раздающимися снаружи, спор продолжался. Кто-то похлопал  Русси  по
руке. Это был чисто выбритый молодой человек в поношенном твидовом пиджаке и
матерчатой кепке. Незнакомец спросил:
   - Реббе Мойш