аждался  иронией происходящего. Его
допрашивали без особого старания.  Для ящеров  он оставался обычным  Большим
Уродом, пойманным с оружием в руках.
     Войдя в деревянный сарай, в котором  располагался штаб ящеров, Мордехай
начал потеть. Страх тут был ни при чем; ящеры старались поддерживать в своих
домах привычную для себя температуру. "Как в Сахаре", -- подумал Мордехай.
     --  Шмуэль,  ты  пойдешь  во   вторую  слева   комнату,  --  сказал  на
отвратительном идиш ящер-охранник.
     Мордехай  послушно направился в комнату номер два. Здесь его  поджидали
ящер  достаточно  высокого ранга  --  Мордехай  давно научился разбираться в
раскраске  --  и переводчик-человек. Другого он  и не ожидал. Лишь  немногие
ящеры  владели человеческими языками и могли эффективно допрашивать пленных.
Переводчика звали Якуб Кипнис. Он обладал хорошими способностями к языкам --
работал переводчиком еще в Варшаве, и у него наладились прекрасные отношения
с ящерами.
     Якуб узнал Мордехая,  несмотря на курчавую бороду и давно не стриженные
волосы.
     -- Привет, Анелевич,  -- сказал он. -- Вот уж не ожидал, что увижу тебя
здесь.
     Мордехаю не понравилось  выражение  бледного лица Кипниса. Некоторые из
тех, кого нацисты  назначили  марионеточными правителями  варшавского гетто,
всячески раболепствовали перед ними.  Такие же люди нашлись, когда к  власти
пришли ящеры.
     Сидевший рядом с  Кипнисом  ящер раздраженно заговорил на своем  языке.
Анелевич   понял,   что  ящер   спрашивает,  почему  Якуб  назвал   пленного
неправильным именем.
     -- Это ведь самец Шмуэль, не так ли?
     Мордехай решил продемонстрировать, что расслышал свое имя.
     -- Да, Шмуэль -- это я, -- сказал он, прикоснувшись к  полям матерчатой
шляпы, и постарался придать своему лицу идиотское выражение.
     -- Недосягаемый господин, этот  самец сейчас  называет себя Шмуэлем, --
вмешался Якуб Кипнис. За  его речью Мордехаю было следить значительно проще:
Кипнис говорил медленнее и о чем-то размышлял между  словами.  -- В  Варшаве
его знали под именем Мордехай Анелевич.
     Бежать?  Совершенно  безнадежно. Даже если охранник-ящер не  пристрелит
его на месте, как он выберется из лагеря? Ответ прост: никак.
     -- Ты Анелевич? -- спросил он, показывая на Кипниса.
     Может, удастся запутать ящера?
     -- Нет, лжец, это ты! -- сердито сказал переводчик.
     Ящер принялся издавать звуки,  напоминающие скрежет и шипение сломанной
паровой  машины.  Они  с  Якубом  Кипнисом  обменивались  фразами  с   такой
быстротой, что Мордехай уже не мог за ними уследить.
     -- Если это Анелевич, -- наконец заявил ящер, -- то его захотят вернуть
в Варшаву. Ему придется за многое ответить.
     Анелевич  покачал  головой  --  ну  почему  он  понял  именно  эти  два
предложения?
     -- Недосягаемый  господин, это Анелевич, -- настаивал  Кипнис,  который
вновь  стал говорить медленнее. -- Отправьте  его в  Варшаву. Губернатор его
узнает. --  Он  замолчал. --  Нет,  Золраага перевели в другое место. Но его
помощники узнают Анелевича.
     -- Вполне  возможно, --  не  стал возражать ящер.  -- Некоторые  из нас
научились отличать одного Большого Урода от другого. -- Судя по его тону, он
не  считал  данное  достижение достойным  упоминания. Он  перевел  взгляд на
охранника,  стоящего за спиной Анелевича. -- Отведите  этого самца в камеру,
чтобы он не успел ни с кем  войти в контакт до тех пор,  пока мы не отправим
его в Варшаву.
     --  Будет  исполнено,  --  ответил  охранник  на языке  ящеров.  Сделав
угрожающий жест стволом автомата, он  сказал Анелевичу, переходя на идиш: --
Ну, пошел.
     Мордехай  бросил  на  Якуба   Кипниса  ядовитый  взгляд.  Поскольку  он
продолжал делать вид, что не имеет никакого отношения к Мордехаю  Анелевичу,
большего он  позволить  себе не мог. Ему ужасно  хотелось сказать  предателю
все,  что он  о нем думает,  но  пришлось утешиться мыслью о том, что судьба
человека, предавшего свой  народ, всегда остается незавидной.  Теперь, когда
времена нацистов миновали, у многих евреев появилось оружие.
     -- Ну, пошел, -- повторил охранник.
     Анелевичу ничего не оставалось, как первому выйти в коридор. Переводчик
что-то сказал охраннику, который остановился на пороге.
     И тут мир взорвался.
     Такой была первая мысль Анелевича. Он отлично знал, что такое воздушный
налет -- Варшаву сначала бомбили нацисты, а потом ящеры. Еще мгновение назад
Мордехай  мрачно шагал  по коридору  навстречу новым неприятностям,  которые
ждали  его в  Варшаве.  А в  следующий миг его  отбросило  к  дальней стене,
одновременно  проломились  и рухнули  вниз потолочные балки,  сквозь зияющие
дыры стало видно серо-голубое небо.
     Он  с  трудом  поднялся на  ноги. В двух метрах у  него за спиной лежал
охранник и  тихонько шипел.  Окно  в комнате допросов  вылетело  от взрывной
волны,  и  ящер  был  усыпан  осколками,  как шрапнелью.  Рядом валялся  его
автомат.
     И хотя в голове  у Анелевича  шумело, он схватил  оружие и  выстрелил в
ящера-охранника. Затем заглянул в комнату, из которой его только что вывели.
Ящер, который вел допрос,  лежал на полу,  ему было уже не суждено подняться
на ноги: осколок стекла пронзил его горло.
     Случайности войны --  Якуб Кипнис почти не пострадал. Он поднял голову,
увидел Мордехая с автоматом в руках и сделал жалкую попытку улыбнуться.
     -- Немецкая летающая бомба... -- начал он.
     Мордехай  уложил  его  короткой очередью,  а  затем сделал  контрольный
выстрел в ухо.
     Он  позаботился о двух ящерах и человеке,  которые  знали его настоящую
фамилию. За спиной Мордехая раздался сигнал тревоги, и он испугался, что это
из-за него, но тут же  почувствовал запах дыма --  здание горело. Он положил
автомат и выбрался наружу через выбитое окно (поцарапав осколком руку). Если
повезет, никто  не узнает, что он здесь был, не говоря уже о том, что Кипнис
его выдал. Неподалеку из огромной воронки поднимался дым.
     -- По  меньшей  мере тонна,  -- пробормотал Мордехай,  который  знал  о
бомбах и воронках гораздо больше,  чем ему хотелось. На краю кратера валялся
кусок корпуса летающей бомбы.
     Он  не стал  его  разглядывать.  Ракета  или бомба  не  просто  разбила
административное  здание,  где  располагалось  все  лагерное начальство. Она
взорвалась посреди двора. Повсюду валялись тела и куски тел. Стоны и крики о
помощи  на нескольких языках раздавались со всех сторон.  Многие  -- имевшие
несчастье  оказаться ближе других  к месту взрыва --  уже больше  никогда не
будут стонать и звать на помощь.
     Анелевич помчался к раненым, чтобы хоть кому-нибудь помочь. На ходу  он
пытался понять, случайно  ли упала  сюда бомба. Если немцы хотели попасть  в
центр лагеря, то лучшего места  не  придумаешь. Но ведь многие из пленных --
немцы. Если  же они  намеревались атаковать, например, город -- тогда ракета
очень сильно отклонилась в сторону.
     Он присел  рядом с человеком, которому  осталось  жить  совсем немного.
Несчастный посмотрел на Мордехая.
     -- Благослови меня, отец, я  очень много грешил, -- задыхаясь, попросил
раненый. Из носа и рта хлынула кровь.
     Мордехай  знал, что такое последнее причастие,  но не представлял себе,
как  следует  себя вести. Впрочем,  это уже не имело  значения:  поляк  умер
прежде, чем он успел что-то сказать. Анелевич огляделся в поисках тех,  кому
пригодилась бы его помощь.
     Бум!
     На севере,  с  той  стороны, где  находился  Петркув, раздался еще один
взрыв. Это было довольно далеко, и  он показался Мордехаю  не таким громким.
Если немцы хотели попасть в то же самое место, их точность оставляла  желать
лучшего.  Расстояние   между  ракетами   составляло   не  меньше  нескольких
километров.
     Бум!
     Еще  один  взрыв, теперь заметно  ближе. Анелевич упал  на одно колено.
Кусок листового металла рухнул на землю в двух  метрах от того места, где он
стоял. Если бы... Анелевич старался не думать о таких вещах.
     Пленные  бросились  к северной границе лагеря.  Анелевич  огляделся  по
сторонам и  понял,  что  произошло:  летающая  бомба приземлилась  прямо  на
сторожевую башню  ящеров  и  пробила  здоровенную дыру в  колючей проволоке,
окружавшей лагерь. Более того, осколки повредили  две соседние башни -- одна
из них загорелась, другую взрывная волна сбросила на землю.
     Анелевич  побежал.  Лучшего шанса на спасение  не будет. Ящеры  открыли
огонь  с  дальних сторожевых башен,  но  они  не рассчитывали, что из  строя
выйдут сразу три. Некоторые бегущие люди  стали падать, но другие продолжали
мчаться к дыре, за которой их ждала свобода.
     Как  и  у  первой летающей  бомбы, упавшей  на  лагерь,  часть  корпуса
осталась  лежать возле  воронки. Куски  металлической обшивки  разбросало  в
стороны --  один  из них едва  не прикончил Анелевича.  До войны  он  изучал
инженерное  дело и теперь с  интересом  посмотрел на баки -- для топлива? --
защищенные стекловатой, и на странные механизмы и трубки. Ему еще никогда не
приходилось видеть ничего  подобного. Ужасно захотелось изучить механизм, но
он понимал, что нужно побыстрее выбираться из лагеря.
     Пули  со звоном отскакивали  от  металлической  обшивки бомбы. Мордехай
побежал. Ящеры тут  же принялись  стрелять  в  него. Он упал  и покатился по
земле, делая вид, что его подстрелили, чтобы убедить ящера перенести обстрел
в другое место. Дождавшись этого, он вскочил на ноги и вновь побежал.
     -- Хитрый ублюдок! -- крикнул кто-то по-немецки у него за спиной.
     Он   оглянулся.  Как   и  следовало   ожидать,  Фридрих  воспользовался
представившимся шансом. Люди впереди рассыпались веером, одни  устремились к
кустарнику, до которого  оставалось несколько сотен  метров, другие ринулись
по дороге, ведущей в Петркув, третьи бежали на запад или восток через поля к
фермам, где рассчитывали укрыться.
     Фридрих мчался рядом с Анелевичем.
     -- Проклятье, кажется, нам это сойдет с рук! -- прокричал он.
     -- Kayn aynhoreh! -- воскликнул Мордехай.
     -- Ну, и что ты сказал? -- спросил немец.
     -- Нечто вроде "не гневи судьбу". -- Фридрих крякнул в знак согласия.
     Пули теперь до  них не долетали. Ящеры не стали преследовать пленников,
которые  сбежали первыми, сосредоточившись на том,  чтобы  удержать в лагере
остальных.
     Фридрих  свернул  в  сторону,  чтобы  между  ним   и  лагерем  оказался
кустарник, и, тяжело дыша, перешел на быстрый  шаг.  Анелевич последовал его
примеру.
     -- Ну, Шмуэль, проклятый еврей, теперь мы остались вдвоем.
     -- Так и есть, вонючий нацист, -- ответил Мордехай.
     Они криво  улыбнулись друг другу. Каждый из  них  вроде как пошутил, но
Анелевич имел в  виду именно то, что сказал, и  у  него было  ощущение,  что
Фридрих относится к евреям ничуть не лучше, чем сам он к нацистам.
     -- Что будем делать?  -- спросил  Фридрих. -- Если не считать того, что
пойдем дальше.
     -- Прежде всего  нужно уйти подальше от  лагеря, чтобы пас не выследили
собаками или  каким-нибудь другим способом. А  потом...  Может быть, удастся
примкнуть к местным партизанам  и попытаться немного испортить жизнь ящерам.
А может  быть,  и нет В этой части Польши практически не  осталось евреев --
благодаря вам, нацистским ублюдкам.
     Теперь Анелевич говорил совершенно серьезно.
     -- Ну, я и сам мог бы тебе кое-что рассказать, -- ответил Фридрих.
     -- Не сомневаюсь,  -- проворчал Мордехай. -- Оставь при  себе, иначе мы
вцепимся  друг другу в глотки -- вот ящеры  повеселятся! Кроме того, местные
поляки не любят евреев.
     -- Да  уж, -- с угрюмой  уверенностью  согласился  Фридрих,  и Анелевич
понял, что ему совсем не хочется знать подробности.
     --  Но и немцев  они  тоже не  любят, -- закончил  свою мысль Мордехай.
Фридрих  нахмурился, но спорить не стал. -- Лучше всего отправиться в Лодзь.
Это крупный город, чужаки там не так заметны, как в Петркуве. И там осталось
немало евреев.
     -- Давно  мечтал о  встрече  с  ними, -- фыркнул  Фридрих,  но  тут  же
заговорил серьезно. -- Впрочем, вы, еврейские  ублюдки,  знаете про подполье
больше других, не так ли?
     -- А вы,  нацистские ублюдки, вынудили нас уйти в подполье,  не так ли?
-- спросил Анелевич. -- Значит, в Лодзь?
     -- В Лодзь, -- согласился Фридрих.
     * * *
     Капуста,  черный хлеб,  картофель. Для разнообразия  турнепс и  свекла.
Генрих  Ягер  жалел,  что он далеко от линии фронта --  там  хотя бы  давали
мясные  консервы  и  масло.  Конечно,  питаясь  капустой,  черным  хлебом  и
картофелем, с голоду не умрешь, но через некоторое время начинаешь понимать,
что  тебе хочется чего-нибудь  другого. И хотя работа, в которой он принимал
участие,  имела  огромное значение, жизнь в Германии стала холодной, серой и
скучной.
     Он проткнул вилкой последний кусок картошки, подобрал последний кусочек
квашеной капусты на  тарелке,  подобрал хлебом  остатки  соуса -- нельзя  не
признать,  что качество  хлеба сейчас выше, чем в 1917 году. Однако  хорошим
его все равно не назовешь.
     Ягер  встал,  отнес тарелку и столовое серебро к  столику  для  грязной
посуды, за что получил благодарность  судомойки, и вышел из столовой. Открыв
дверь,  он  столкнулся  с высоким человеком  в черной униформе  СС,  обильно
украшенной серебром.
     Полковник СС заключил Генриха в свои могучие объятья.
     -- Ягер, проклятый сукин сын, как поживаешь? -- пророкотал он.
     Несколько физиков,  которые обедали вместе  с Ягером, удивленно и  даже
испуганно смотрели на невероятное явление, посетившее их спокойный уголок.
     Жизнь осталась холодной и серой, но она перестала быть скучной.
     --  Привет,  Скорцени,  --  ответил Ягер.  --  А как  ты? --  Рядом  со
штандартенфюрером  Отто Скорцени  жизнь  могла  внезапно  оборваться, но она
никогда, никогда не бывала скучной.
     Длинный  шрам  на левой щеке  эсэсовца  превратил  его улыбку  в жуткую
гримасу.
     -- В лучшем виде.
     -- У тебя по-другому не бывает, -- ухмыльнулся Ягер.
     Скорцени рассмеялся,  словно Ягер  сказал нечто  остроумное, хотя в его
словах не было ничего, кроме правды.
     --  Тут есть  место, где  мы могли бы  спокойно поговорить?  -- спросил
эсэсовец.
     -- Ты понятия не имеешь о том, что значит говорить спокойно,  -- сказал
Ягер, и Скорцени вновь рассмеялся. -- Пойдем, я отведу тебя в свою комнату.
     --  Мне  не  обойтись  без  хлебных  крошек,  если  я  не   хочу  здесь
заблудиться, -- ворчал Скорцени,  когда Ягер  вел  его  через  средневековый
лабиринт замка Гогентюбинген.
     Оказавшись в комнате Ягера, он плюхнулся в кресло, в которое сам Генрих
садился с большой осторожностью.
     --  Ладно, какой способ самоубийства  ты хочешь  предложить мне на этот
раз? -- спросил Ягер.
     --  Можешь  не  сомневаться,  у меня уйма новых  идей,  --  заверил его
эсэсовец.
     -- И почему меня это не удивляет?
     -- Потому  что ты  не  дурак,  -- ответил  Скорцени. -- Поверь мне,  за
последние годы  я сталкивался  с  огромным  количеством самых  разнообразных
дураков.  Некоторые из  них  носят  военную  форму и воображают,  будто  они
солдаты. Но только не ты -- тут я должен отдать тебе должное.
     -- Большое спасибо, -- проворчал Ягер.
     Относительно  самого Скорцени он  до сих пор не пришел к окончательному
выводу: можно ли назвать Отто дураком  в военной форме? Он безумно рисковал,
но  почти  всегда выходил  сухим  из воды. В чем  тут причина  -- удача  или
ловкость? Полоса удач Скорцени тянулась так долго, что Ягер относился к нему
с уважением.
     -- Каким образом ты намерен накрутить ящерам их обрубленные хвосты?
     -- Только не хвосты -- я  намерен зайти  с другой  стороны. -- Скорцени
ухмыльнулся. Возможно,  он считал, что его улыбка обезоруживает собеседника.
Однако шрам превращал ее в устрашающую гримасу. -- Ты  слышал, что англичане
начали использовать иприт против ящеров?
     -- Да, слышал.
     В  животе у Ягера все сжалось. В Первую мировую он долгие часы провел в
душном  противогазе.  И  еще он помнил своих  товарищей,  которые  не успели
вовремя их надеть. Ягер поморщился.
     -- Не могу их  винить, но это отвратительное оружие. Интересно, с какой
целью они приготовили газ? Неужели собирались использовать  его против  нас,
если бы мы перебрались через Ла-Манш?
     -- Наверное.  --  Скорцени  небрежно махнул  рукой. Его не интересовали
причины; что и как -- вот главное. -- И не возмущайся так. Если бы англичане
использовали  газ против нас, то мы бы им быстро показали, что  иприт -- еще
далеко не самое страшное. У нас есть кое-что получше -- после Первой мировой
мы не сидели сложа руки.
     -- Не сомневаюсь.
     Скорцени говорил очень уверенно. Интересно, откуда его  сведения, и как
проверяли действие  новых газов -- и на ком? Задавать  такие вопросы слишком
опасно.  Ягер  считал,  что  гораздо  опаснее их  _не задавать_,  но  с  ним
соглашались лишь немногие офицеры.
     --  Мы не использовали газ против ящеров, -- продолжал Скорцени, --  по
той же причине, по которой не атаковали  с  его помощью англичан: мы боялись
получить ответ. И хотя наш газ лучше, с ипритом связываться не хочется.
     -- Тут ты совершенно прав, -- искренне согласился Ягер.
     --  Но  когда  ящеры  высадились  на  их  остров, англичане предприняли
решительные  действия.   --  Скорцени  ухмыльнулся.  --  Как  гласит  старая
пословица? "Ничто так  не  концентрирует внимание, как  известие о том,  что
завтра тебя повесят". Что-то в этом роде. Должно быть, англичане решили, что
они проигрывают, и пришли к выводу, что не стоит  оставлять пули в стволе. И
знаешь,  что я  тебе  скажу,  Ягер?  Складывается впечатление, что ящеры  не
пользовались  отравляющими  газами  в  своих  войнах,  поскольку  у  них  не
оказалось подходящей защиты.
     -- Значит, англичанам удалось найти их ахиллесову  пяту? -- И он  вдруг
представил себе,  что люди нашли способ вышвырнуть ящеров  с Земли, хотя  не
имел представления, сколько  потребуется газа и сколько людей уцелеет  после
его применения.
     -- Ну, во всяком случае  слабое место, --  сказал Скорцени. -- Но ящеры
не глупее русских. Сделай что-нибудь против них, и они попытаются придумать,
как тебя остановить. У них мало своих масок -- может быть, даже  совсем нет,
тут  мы  не  знаем наверняка,  --  однако  им  удалось захватить  английские
образцы, к тому же на  них работают  коллаборационисты. На  юге Франции есть
завод, где  они  пытаются  начать производство  противогазов, которые  будут
надеваться на рыла ящеров.
     -- Свет появляется на рассвете, -- сказал Ягер. -- Хочешь заняться этим
заводом?
     -- Ты заслужил сигару!  -- воскликнул Скорцени и из внутреннего кармана
извлек настоящую сигару, которую торжественно протянул Ягеру. Тот схватил ее
с  таким  восторгом, словно ему предложили  святой Грааль.  Улыбка  Скорцени
стала на удивление простодушной. -- Я точно знаю, что  произойдет со зданием
завода.
     -- В самом деле? -- поинтересовался Ягер. -- И какое отношение имею я к
твоим замыслам?
     -- Думай об этом как о поэтическом возмездии, -- заявил Скорцени.
     * * *
     Один  из  солдат  Раиса  Ауэрбаха  снова   и   снова  заводил   "Лидия,
татуированная  леди". Ауэрбаха уже давно тошнило от  этой  песни. Ему ужасно
хотелось приказать кавалеристу  заткнуться, но  он  не мог себя заставить. У
каждого свой способ забыть о страхе перед сражением.
     Именно в  город  Лидия, штат  Канзас,  и направлялись две кавалерийские
роты.  Крошечный городок на шоссе  25,  двухполосный участок щебенки, идущий
параллельно  шоссе 83,  которое проходило через  Канзас  с севера  на  юг  в
нескольких милях к западу от  федеральной дороги,  но заканчивалось  тупиком
задолго до границы со штатом Небраска.
     Лейтенант Бил Магрудер сказал:
     -- Проклятые ящеры, наверное, уже вошли в Лидию.
     -- Надеюсь, -- с чувством от