ение  было  совершенно  естественным,  если
учесть, что их страны в течение года вели  жестокую,  смертельную  схватку).
Большинство колхозников смотрели на немцев сочувственными глазами, и их лица
оставались серьезными. Это убеждало Егера, что они не врут.
   - Ничего, товарищ! - сказал  один  из  них.  Егер  знал  это  слово.  Оно
означало: "Ничего здесь не поделаешь, ничем не  поможешь,  надо  смириться".
Действительно, то было очень русское слово: русским и в  прошлом,  и  сейчас
постоянно приходилось смиряться. Но Егер был другого мнения.
   - Берлин - да, ящеры - капут! - Он топнул, с силой вдавив каблук в землю.
   Некоторые русские захлопали в ладоши, восхищаясь его  решимостью.  Другие
поглядели на него как на сумасшедшего. "Наверное,  я  тронулся",  -  подумал
Егер. Он не представлял, что кто-то может нанести такой урон  Германии,  как
нанесли ящеры. Польша, Франция, Нидерланды были опрокинуты вермахтом, словно
кегли на площадке. Англия продолжала сражаться,  но  немцы  отрезали  ее  от
Европы. И хотя Советский Союз еще не был побежден, Егер не сомневался, что к
концу года это непременно произошло бы. Сражение к югу от Харькова показало,
что иваны мало чему научились, сколько бы сил они туда  ни  стянули.  Однако
ящеры были неуязвимы. Они не были хорошими солдатами, но при их превосходной
технике этого и не требовалось. Егер понял это на собственном опыте,  дорого
заплатив за него.
   С севера в небе послышался гул  самолета.  Егер  дернул  головой.  Сейчас
любой звук в небе приносил беспокойство.
   - Не стоит волноваться, герр майор! - успокоил Шульц. - Это всего-навсего
одна из летающих "швейных машин" Иванов. - Стрелок провел рукой по рыжеватым
усам. - Хотя,  конечно,  сегодня  мы  нигде  не  можем  чувствовать  себя  в
безопасности.
   Самолет пронесся над колхозом  на  высоте  каких-нибудь  двухсот  метров.
Небольшой двигатель по  звуку  действительно  напоминал  стучащую  вхолостую
швейную машину.
   Заложив вираж, самолет описал круг и вновь пронесся над  головами  людей,
собравшихся возле двух немцев. На  этот  раз  он  пролетел  ниже.  Несколько
колхозников помахали летчику, который был хорошо виден в открытой кабине.
   Самолет сделал новый вираж, к северу от  колхоза.  Когда  он  приблизился
опять, стало ясно, что он идет на посадку. Под колесами, коснувшимися земли,
взметнулась пыль. Подпрыгивая, самолет  покатился,  замедляя  ход,  пока  не
встал.
   - Даже не знаю, что и думать, герр  майор,  -  сказал  Шульц.  -  Местные
русские - это одно, а самолет - это уже военно-воздушные силы  красных.  Нам
вряд ли стоит иметь дело с большевистскими властями.
   - Естественно, но с тех пор, как здесь появились ящеры,  все  полетело  к
чертям, - ответил Егер. - К тому же разве у нас есть выбор?
   Летчик тем временем вылезал  из  кабины,  поставив  ногу  на  скобу,  что
находилась на боку пыльного фюзеляжа. Да  и  летчик  ли  это?  Из-под  шлема
выбивалась прядь светлых волос, щеки под летными очками (теперь сдвинутыми к
самому верху шлема) никогда не знали бритвы да и не нуждались  в  ней.  Даже
мешковатый летный костюм не мог скрыть явно женскую фигуру.
   Шульц заметил это одновременно с Егером.  У  стрелка  дернулась  челюсть,
словно  он  намеревался  сплюнуть,  но  у  него  хватило   сообразительности
вспомнить, где он находится,  и  хорошенько  подумать.  И  потому  все  свое
презрение он вложил в слова:
   - Одна из их чертовых летающих ведьм, герр майор!
   - Вижу.
   Летчица направлялась к ним. Егер изо всех сил старался выказывать  полное
хладнокровие.
   - Кстати, довольно хорошенькая, - добавил он.

***

   Людмила Горбунова парила над  степью,  высматривая  ящеров  или  что-либо
иное, достойное внимания. Но  что  бы  она  ни  обнаружила,  ей  не  удастся
сообщить об  этом  на  базу,  если,  конечно,  сведения  не  окажутся  такой
чрезвычайной важности,  что  их  передача  окажется  более  ценной,  чем  ее
возвращение назад. Самолеты,  которые  отваживались  в  полете  пользоваться
рацией, практически всегда погибали.
   Она находилась уже достаточно далеко к югу. Когда заметила  толпу  людей,
собравшихся вместе, что само по себе в это время дня было необычным,  и  тут
девушка  поймала  лучик  света,  отразившегося  от   двух   защитных   касок
черновато-серого цвета.
   Немцы. Губы Людмилы скривились. То, что Советское правительство  говорило
о немцах, за последние годы несколько раз переворачивалось с ног на  голову.
Из кровожадных фашистских чудовищ они превратились в миролюбивых  соратников
по борьбе против империализма, а затем,  22  июня  1941  года,  вновь  стали
фашистами, на этот раз заслуживающими мести.
   Людмила, прислушиваясь к звонким пропагандистским фразам, отмечала, когда
менялось их содержание, и соответствующим образом меняла свое мышление. Тот,
кто этого не успевал делать,  обычно  исчезал.  Конечно,  за  последний  год
деяния самих немцев были хуже любой пропаганды о них.
   Вряд ли после случившегося кто-либо в Советском Coюзе мог подумать хорошо
о нацистах. Мерой проклятия для  Гитлера  было  то,  что  империалистические
Англия и Соединенные Штаты присоединились к СССР в борьбе  против  Германии.
Мерой проклятия для Советского Союза (хотя мысли Людмилы не  текли  в  таком
направлении)  было  то,  что  слишком  много  советских  граждан:  украинцы,
прибалты,  белорусы,  татары,  казаки  и  даже  сами  русские  -   оказались
гитлеровскими приспешниками в борьбе против Москвы.
   Но с появлением ящеров тон Московского радио относительно Германии  снова
поменялся. Им не простили  их  преступлений  (любой,  кто  спасался  от  них
бегством, никогда этого не забудет), но немцы, по крайней мере, были людьми.
Если они сотрудничают с советскими войсками в борьбе  против  пришельцев  из
иных миров, значит, им нельзя причинять вреда.
   Палец Людмилы сполз  с  гашетки.  Она  снова  развернула  "кукурузник"  в
направлении колхоза, чтобы присмотреться повнимательнее. Несомненно, те двое
внизу  были  немцами.  Она  решила  приземлиться  и  выяснить,  что  же  там
происходит.
   Только когда ее "У-2" запрыгал по  земле,  сбавляя  обороты,  до  Людмилы
дошло: если эти колхозники - гитлеровские приспешники, они не захотят, чтобы
ее донесение отправилось в Москву, а  оттуда  на  их  головы  обрушилось  бы
возмездие. Девушка уже  собиралась  вновь  запустить  двигатель,  но  решила
остаться и узнать что сможет.
   Крестьяне и двое немцев подошли к ней довольно миролюбиво.  В  толпе  она
заметила оружие, но ни один ствол не был направлен на нее. У немцев винтовка
и автомат висели на плече.
   - Кто здесь председатель? - спросила она.
   - Я, товарищ летчик, - ответил  толстый  приземистый  мужичок,  выпячивая
грудь, словно желая усилить важность своего положения.  -  Климент  Егорович
Павлюченко в вашем распоряжении.
   Людмила представилась, внимательно наблюдая за этим Павлюченко. Вроде  он
говорил с нею искренне и назвал ее "товарищем", но это еще не означало,  что
ему можно доверять, особенно когда  рядом  с  ним  стоят  двое  немцев.  Она
указала на них:
   - Товарищ председатель, как эти двое оказались в вашем колхозе? Они  хоть
немного говорят по-русски?
   - Тот, что постарше, через пень-колоду еще может.  А  вот  тот  с  рыжими
усами, только лопочет что-то по-своему. Должно быть,  они  достаточно  давно
отбились от своих: даже не знают про Берлин.
   Услышав название своей столицы, немцы поглядели  на  Павлюченко.  Людмила
смотрела на них, словно они действительно были опасными зверями. Ей  еще  не
доводилось видеть гитлеровцев так близко.
   К  немалому  ее  удивлению,  они  не   были   похожи   на   бесчеловечные
истребительные механизмы, которые на громадных просторах  России  и  Украины
оттесняли советские части на восток. Не напоминали они и "зимних  фрицев"  с
недавних  пропагандистских  плакатов:  с  женскими  платками  на  голове   и
свисающей с носа сосулькой. Они были просто людьми: чуть повыше ростом, чуть
худощавее, с более вытянутыми лицами, чем у русских, но  такими  же  людьми.
Они и пахли, как люди, - люди, которые давно не мылись.
   Тот, что  помоложе,  походил  на  крестьянина.  Людмила  легко  могла  бы
представить его сидящим на скамеечке и доящим корову или стоящим на  коленях
и занятым прополкой грядок. И та бесцеремонность, с какой он пялился на нее,
тоже говорила о его крестьянском происхождении.
   Сказать что-либо определенное о втором было труднее. Вид у него  усталый,
лицо узкое и бледное. Как и на его рыжеусом спутнике,  на  этом  немце  были
солдатская каска и пехотная гимнастерка, надетая поверх черных брюк танковых
войск. На гимнастерке виднелись погоны рядового, но для простого солдата  он
был довольно стар и слишком умен.
   Когда-то, в средней школе, Людмила изучала немецкий язык. В прошлом  году
она изо всех сил старалась забыть его и надеялась, что,  когда  немцы  взяли
Киев, ее личное дело пропало. Знание языка врагов  легко  могло  навлечь  на
человека подозрение. Однако если эти солдаты почти не говорят по-русски,  ее
немецкий может оказаться кстати. Людмила выудила из памяти фразу:
   - Wie heipen Sie?"
   Грязные,  измученные  лица  немцев  просветлели.  До  этого  момента  они
чувствовали себя  среди  русских  косноязычными,  почти  немыми  (недаром  в
древности русские окрестили людей из германских  племен  немцы  -  от  слова
"немые"  те,  кто  не  может  сказать  что-либо  вразумительное).   Рыжеусый
заулыбался и сказал:
   - Ich heipe Feldwebel Georg Schultz, Fraulein, - и скороговоркой назвал свой личный номер.
   - Ich heipe HeinrichJager, Major, - представился старший и тоже сообщил свой личный номер.
   Людмила не обратила внимания на их номера: сейчас это ей было ни к  чему.
Колхозники зашептались между собой, либо удивляясь,  что  советская  летчица
может говорить с немцами на их языке, либо из недоверия к ней, опять-таки по
той же причине.
   Девушка жалела, что не может  вспомнить  побольше  немецких  слов.  Чтобы
узнать, к какому подразделению относятся Егер и Шульц, ей пришлось соорудить
нелепый вопрос:
   - Из  какой  группы  военных  людей  вы  идете?  Фельдфебель  начал  было
отвечать, но майор (в переводе с немецкого его фамилия  означала  "охотник";
Людмила подумала, что у него действительно глаза охотника) кашлянул, и этого
оказалось достаточным, чтобы его подчиненный замолчал.
   - Скажите, русская летчица, мы что, являемся  военнопленными?  -  спросил
майор Егер. - Некоторые вещи вы можете спрашивать только у военнопленных.
   Он говорил медленно, четко и просто: наверное, понял затруднения  Людмилы
с немецким языком.
   - Нет, - ответила она. - Вы не военнопленные. Мы сейчас воюем в  основном
с... ящерами. - Людмила была вынуждена произнести это слово  по-русски,  ибо
не знала, как эти твари называются на немецком языке. - Сейчас  мы  воюем  с
немцами, только если немцы воюют  с  нами.  Мы  не  забыли  о  войне  против
Германии, но сейчас мы на одной стороне.
   - А-а... - сказал майор. - Это хорошо. Мы также в основном  воюем  против
ящеров. Поскольку у нас есть общий враг, я вам скажу, что мы из Шестнадцатой
бронетанковой дивизии. Еще я вам скажу, что мы с Шульцем вместе подбили танк
ящеров.
   Летчица внимательно посмотрела на него:
   - Это правда?
   Московское  радио  на  все  лады  твердило,  что  танковые  силы   ящеров
уничтожены, но Людмила слишком  часто  летала  над  полями  сражений,  чтобы
всерьез относиться к таким заявлениям. Видела она  и  то,  что  осталось  от
немецких танковых частей, пытавшихся атаковать ящеров. Не привирают  ли  эти
танкисты?
   Однако не похоже. Немцы описывали операцию очень подробно.  Если  же  они
все это выдумали, то перед нею стоят первоклассные актеры,  достойные  более
высокой сцены, чем колхозное село. Наиболее убедительными  были  трагические
слова Егера в конце рассказа:
   - Мы слегка потрепали их, они же уничтожили  нас.  Все  танки  моей  роты
погибли.
   - Товарищ летчик, о чем они говорят? - спросил Павлюченко.
   Людмила быстро перевела. Колхозники  уставились  на  немцев,  словно  они
действительно были высшими существами, как утверждала  их  пропаганда.  Видя
широко раскрытые глаза этих  простодушных  колхозников,  Людмиле  захотелось
врезать им как следует. Русские  всегда  смотрели  на  немцев  с  диковинной
смесью зависти и страха. Еще со времен викингов русские многое перенимали  у
более развитых германских племен. И  также  со  времен  викингов  германские
племена стремились оттяпать что только можно  у  своих  славянских  соседей.
Тевтонские рыцари, шведы, пруссаки, немцы - менялись  ярлыки,  но  экспансия
германских народов на восток, похоже, никогда не прекращалась. И хотя Гитлер
был самым последним и самым худшим, он был всего лишь одним из многих.
   Что ж, двое этих немцев могут оказаться полезными. Они далеко не победили
ящеров, но  явно  заставили  тех  по-иному  отнестись  к  людям.  Советскому
командованию понадобятся эти сведения. Людмила опять заговорила по-немецки:
   - Я возвращаюсь на базу. Я возьму вас с собой,  и  вы  сообщите  то,  что
сейчас рассказали мне, моему командованию. Обещаю, ничего плохого с вами  не
случится.
   - А что, если мы не захотим лететь? - спросил майор. Летчица изо всех сил
постаралась придать властность своему голосу:
   - Если вы не полетите, то в лучшем случае пойдете дальше пешком  и  одни.
Возможно, вы встретите ящеров. Возможно, встретите русских, .которые думают,
что вы хуже ящеров.  А  может,  эти  колхозники  только  и  ждут,  когда  вы
уснете...
   Майор танковых войск обладал достаточным хладнокровием. Он лишь сказал:
   - А почему я должен верить вашим обещаниям? Я видел тела немцев, попавших
в плен к русским. Они валялись с отрезанными носами, ушами,  а  то  и  хуже.
Откуда мне знать, что нас с фельдфебелем Шульцем не ждет такая же участь?
   От такой несправедливости Людмила чуть не задохнулась:
   - Если бы вы, нацистские свиньи, не вторглись в нашу страну,  мы  никогда
бы не тронули никого из вас. Я тоже своими глазами видела, что вы делаете на
той части Советского Союза, которую захватили.
   Людмила метнула яростный взгляд на Егера. Тот ответил ей тем же. И  здесь
Георг Шульц удивил ее, равно как и майора, сказав:
   - Krieg ist Scheisse. - Он удивил Людмилу еще больше, когда  произнес  те
же слова по-русски:
   - Война - дерьмо!
   Колхозники окружили Шульца, стали хлопать его по спине, совать ему в руки
и карманы гимнастерки сигареты и даже махорку.
   Повернувшись к Егеру, Людмила указала на колхозников и его стрелка:
   - Вот поэтому мы перестали воевать с немцами, которые не воюют с нами.  И
поэтому я могу гарантировать, что вам не причинят зла.
   - Мне нравятся ваши слова, и к тому же выбор у нас действительно невелик.
- Егер махнул рукой в сторону ее верного "кукурузника":
   - Эта неуклюжая штучка выдержит троих?
   - Без комфорта, но выдержит, - ответила Людмила, едва сдерживая злость по
поводу того, как майор обозвал ее самолет.
   - А откуда вы знаете, что, когда  самолет  поднимется  в  воздух,  мы  не
заставим вас лететь в направлении немецких частей?
   - У меня не хватит  горючего,  чтобы  долететь  туда.  К  тому  же  самое
большее, что вы можете заставить меня сделать, - это упасть на землю и убить
нас всех. Я не полечу на запад.
   Майор где-то в течение полуминуты изучающе глядел на  Людмилу,  при  этом
ироническая улыбка не сходила с его лица. Потом он медленно кивнул:
   - А вы - хороший солдат.
   - Да,  -  спокойно  согласилась  летчица.  Она  почувствовала,  что  надо
ответить на комплимент:
   - И вы - тоже. Так что вы должны понимать, почему нам нужно знать, как вы
уничтожили танк ящеров.
   - Это было нетрудно, - вступил в разговор Шульц. -  У  них  замечательные
танки, это факт. Но танкисты из них еще хуже, чем из ваших Иванов.
   Скажи он это по-русски, сразу бы лишился всего завоеванного у колхозников
расположения. А так Шульц лишь удостоился сердитого взгляда Людмилы да еще -
Климента Павлюченко, который, похоже, немного понимал по-немецки.
   - Он прав, - сказал Егер, и это еще больше расстроило Людмилу,  поскольку
она понимала, что к  суждениям  майора  нужно  относиться  серьезно.  -  Вы,
летчица, не можете отрицать, что наши танковые  войска  гораздо  лучше,  чем
ваши, иначе мы никогда бы не смогли воевать на наших "Т-3" против ваших "KB"
и "Т-34". Ящеры обладают еще меньшим мастерством, чем вы, русские, но у  них
настолько хорошие танки, что им это не особо и нужно. Если  бы  у  нас  были
такие же машины, мы бы их разбили.
   "Обычная немецкая самонадеянность, - подумала Людмила. - Сознавшись,  что
ящеры уничтожили его роту, рассуждает о недостатках врага".
   Она резко махнула в сторону самолета:
   - Вам обоим придется сесть  в  переднюю  кабину.  Плечом  к  плечу.  Если
хотите, свои пистолеты можете взять с собой. Я не собираюсь отнимать  у  вас
оружие. Но я надеюсь, что вы  оставите  винтовку  здесь.  Она  там  не...  -
Людмиле пришлось показать жестами слово "поместится".  -  А  здесь  винтовка
может пригодиться колхозникам против ящеров.
   Шульц бросил взгляд на Егера. У Людмилы немножко отлегло от сердца, когда
она увидела, как майор  едва  заметно  кивнул.  Шульц  торжественно  передал
Клименту Павлючен-ко винтовку.  Поначалу  удивившись,  председатель  колхоза
заключил немца в медвежьи объятия. Вырвавшись из  них,  Шульц  обшарил  свои
карманы, отдав все винтовочные патроны. После этого  занес  ногу  на  выступ
фюзеляжа и взобрался в "У-2".
   Вслед за ним в кабину влез Егер. Пространство, куда они втиснулись,  было
настолько узким, что они смогли там устроиться, лишь обнимая друг друга.
   - Герр майор, не хотите ли меня поцеловать? - спросил Шульц.
   Егер хмыкнул.
   Сама Людмила забралась  в  заднюю  кабину,  где  были  рычаги  управления
самолетом.  По  ее  сигналу  один   из   колхозников   раскрутил   пропеллер
"кукурузника". Неприхотливый мотор ожил сразу.
   Увидев, что все колхозники отошли от взлетной полосы,  Людмила  отпустила
тормоза и двинула руль вперед. "Кукурузнику" потребовался  более  длительный
разбег, чем ожидала Людмила, пока он оторвался от земли. Безропотный трудяга
в обычных условиях, сейчас самолет летел вяло, правильнее сказать, с ленцой.
Как-никак, груз на его борту более чем втрое превышал норму. Но он  все-таки
летел.
   Они медленно двигались на север, оставляя  позади  удаляющиеся  колхозные
домики.

***

   - Полная боевая готовность! Это касается вас обоих, - предупредил Крентел
из танковой башни.
   - Будет исполнено, командир! - отозвался Уссмак. Водителю хотелось, чтобы
их  новый  командир  танка  заткнулся  и  позволил  экипажу  выполнять  свои
обязанности.
   - Будет исполнено!, - вслед за  ним  произнес  Телереп.  Уссмак  искренне
завидовал стрелку, умевшему убирать из голоса малейший  намек  на  насмешку.
Комментарии Телерепа, которые тот отпускал за глаза, заставили  бы  стухнуть
от бешенства любое яйцо, но, когда командир был рядом, стрелок  являл  собой
образец почтительности.
   Самцы Расы учились проявлять уважение к вышестоящим с самых ранних  дней,
однако  даже  по  самым  высоким  меркам  Телереп  был  необычайно  любезен.
Возможно, его насмешки над. Крентелом, сделанные вполголоса,  были  реакцией
на непомерное тщеславие командира. Ведь Телереп никогда не говорил  с  такой
интонацией о Вотале ни до, ни после его гибели.
   Мысли о Вотале напомнили Уссмаку о Больших Уродах,  убивших  его,  и  это
воспоминание лучше любых предупреждений Крентела подстегнуло  внимательность
водителя.  Туземцы  Тосев-3  быстро  сообразили,  что  в  открытом  сражении
противостоять Расе  они  не  могут.  Усвоенный  туземцами  урок  должен  был
заставить их сложить оружие и  покориться.  Так  обещали  офицеры  солдатам,
когда начались сражения.
   Обещание оказалось  поспешным.  Большие  Уроды  перестали  бросать  св