так  же, не
правда ли?  -- Он  не стал дожидаться, когда Малдун  кивнет,  это  произошло
автоматически,  как дыхание.  Он  просто  заговорил мечтательным голосом: --
Никаких солдат, на сотни, может быть, тысячи лет...
     Он сделал длинный выдох, мечтая о сигарете.
     -- После этого вы, может, пожелаете, чтобы они  победили, не так ли? --
сказал Малдун.
     -- Да, -- сказал Остолоп. -- Может быть.
     * * *
     То,  на  чем лежал  Мордехай  Анелевич,  никак  не  могло  быть  мягкой
постелью.  Он поднялся на ноги. Что-то текло по щеке. Когда он провел по ней
рукой, ладонь оказалась красной.
     Берта Флейшман  лежала  на улице среди разбросанных кирпичей, с которых
он только что поднялся. У нее был порез на ноге и  еще один, гораздо худший,
на голове сбоку, кровь пропитала волосы. Она стонала: слов  не было,  только
стон. Глаза ее были затуманены.
     Охваченный страхом, Мордехай нагнулся и поднял  ее на руки. Его  голова
была  наполнена  шипящим шумом, как будто  гигантский воздушный шланг  шипел
между ушами.  Сквозь  этот  шум он не слышал  не  только стонов  Берты, но и
криков, воплей, стонов десятков, может быть, сотен раненых людей.
     Если бы он прошел еще  полсотни метров, он не  был бы ранен.  Он был бы
мертв. Понимание этого медленно вошло в его оцепеневший мозг.
     -- Если бы я не остановился, чтобы побеседовать с тобой... -- сказал он
Берте.
     Она кивнула, все еще с отсутствующим выражением лица.
     -- Что произошло? -- Ее губы произнесли эти слова, но они не прозвучали
-- а может быть, Анелевич оглох сильнее, чем ему казалось.
     -- Какой-то взрыв, -- сказал он, затем, гораздо позднее, чем следовало,
он сообразил: -- Бомба.
     Ему понадобилось еще несколько секунд, прежде чем он выпалил:
     -- Скорцени!
     Берта Флейшман услышала только это имя.
     -- Боже мой! -- сказала  она так  громко, что Анелевич услышал и понял.
-- Мы должны остановить его!
     Это сущая правда.  Они должны остановить  его, если  смогут. Ящерам это
никогда  не удавалось. Анелевич подумал, по силам ли это кому-то вообще. Так
или иначе, требовалось найти способ.
     Он осмотрелся. Среди всего этого  хаоса сидел на корточках Генрих Ягер,
вытягивая бинт из аптечки на своем поясе. Старый еврей, который протянул ему
поврежденную  руку,  не знал и не беспокоился о том, что перед ним  танкист,
полковник  вермахта. И  Ягер -- судя  по  тому,  как  умело  и  осторожно он
работал, -- не беспокоился о религии  человека, которому он помогал. Рядом с
ним его русская подруга -- еще одна история, о которой Анелевич знал меньше,
чем  ему  хотелось  бы,  --  перевязывала  окровавленное  колено  маленького
мальчика чем-то похожим на старый шерстяной носок.
     Анелевич хлопнул  Ягера по плечу. Немец  крутнулся  на  месте,  схватив
автомат, который он положил на мостовую, чтобы помочь старику.
     -- Вы живы! -- сказал он с облегчением, узнав Мордехая.
     --  По крайней  мере,  я так думаю. -- Анелевич обвел рукой  окружающий
хаос. -- Ваш друг грубо играет.
     --  Это  то  самое,  о чем я  говорил  вам, --  ответил немей.  Он тоже
посмотрел  по  сторонам, но очень быстро.  --  Это, вероятно,  диверсия -- и
вероятно, не единственная. И где бы ни  находилась бомба, правильнее думать,
что Скорцени уже близко от нее.
     И,  как по  команде, еще один взрыв потряс Лодзь.  Звук  его прикатил с
востока:  прикинув направление,  Анелевич решил, что он произошел неподалеку
от разрушенной  фабрики, где прятали  украденную бомбу. Он не сказал  Ягеру,
где  находится  фабрика,  потому  что  не  вполне  доверял  ему. Теперь этим
придется поступиться. Если Скорцени где-то там, ему пригодится любая помощь,
которую он сможет получить.
     -- Идемте, -- сказал он.
     Ягер  кивнул,  быстро  закончил  бинтовать  и схватил свой  "шмайссер".
Русская  девушка  --  летчица  Людмила --  достала свой  пистолет.  Анелевич
кивнул.  Они  отправились  в путь. Мордехай обернулся к Берте, но  она снова
повалилась на мостовую. Ему хотелось взять ее с собой, но идти она не могла,
а ждать нельзя было. Следующий взрыв может случиться уже не в пожарном депо,
не в каком-то отдельном здании. Это может быть вся Лодзь.
     От  помещения  пожарной  команды не осталось ничего. Пламя от  торящего
бензина высоко  поднималось  над  обломками --  это горела  пожарная машина.
Мордехай пнул  изо  всех  сил  кусок кирпича, попавший  под ногу.  Здесь был
Соломон Грувер. Потом -- если он остался жив -- он будет очень недоволен.
     Винтовка  "маузера"  колотила в  плечо,  когда он спешил.  Это  его  не
беспокоило  --  он  замечал ее только временами.  А вот  патронов  у  него в
карманах осталось маловато. В винтовке была полная  обойма, пять патронов, в
карманах -- еще на одну или две обоймы. Он не собирался сегодня идти в бой.
     -- Сколько у вас патронов? -- спросил он Ягера.
     -- Полный магазин в автомате и еще один здесь. -- Немец показал на свой
пояс. -- Всего шестьдесят штук.
     Это уже лучше, но все же не так хорошо,  как надеялся Мордехай. Магазин
автомата  можно  выпустить за  несколько секунд.  Он напомнил себе, что Ягер
все-таки полковник-танкист. Если германский солдат -- а тем более германский
офицер -- не способен соблюдать дисциплину огня, то кто же?
     Наверное,  никто.  Когда  пули  летят над  головой,  поддерживать любую
дисциплину становится трудно.
     -- И еще у меня есть патроны в пистолете, -- сказала Людмила.
     Анелевич кивнул. Она  шла с ними. Казалось, что Ягер  согласен, что она
имеет право  идти с  ними,  но Ягер  ведь  спал  с нею, поэтому  его  мнение
пристрастно.  С другой стороны, она советская летчица и партизанила здесь, в
Польше,  так  что,  в  конце  концов,  она  может  оказаться  полезной.  Его
собственные бойцы-женщины доказали, что  могут выполнять работу, которую  не
способны выполнять некоторые мужчины.
     Он  прошел  мимо  многих собственных бойцов,  когда  вместе  с Ягером и
Людмилой спешил к разрушенной фабрике.
     Некоторые,   крича,   обращались  к  нему   с   вопросами.  Он  отвечал
неопределенно  и не  приглашал присоединиться  к  нему ни мужчин, ни женщин.
Никто  из  них не был посвящен в тайну  бомбы из  взрывчатого металла, и  он
хотел сохранить круг людей,  знающих  о ней, как можно более  узким. Если он
остановит Скорцени, то ему совсем ни к чему жить с риском разоблачения перед
ящерами. Кроме того, бойцы, не знающие, куда они идут, могут принести больше
неприятностей, чем пользы.
     Его узнали двое полицейских из службы порядка и спросили, куда он идет.
Он их тоже проигнорировал. Он привык игнорировать службу порядка. Да и они к
этому  привыкли.  Люди, вооруженные  дубинками, всегда  вежливы с  теми, кто
вооружен винтовкой или автоматом.
     Ягер начал задыхаться.
     -- Далеко еще? -- спросил он, запыхавшись.
     Пот струился по его лицу, рубашка промокла на спине и под мышками.
     Анелевич и  сам вспотел.  День был жарким, ярким и ясным, приятным  для
тех, кто просто прогуливается, а не мчится по улицам Лодзи.
     "Почему бы  всему этому  не случиться осенью?"  -- подумал  он. А вслух
ответил:
     -- Не очень далеко.  В гетто ничто не отстоит по-настоящему далеко. Вы,
нацисты, оставили нам немного пространства, вы ведь знаете.
     Губы Ягера сжались.
     --  Вы можете  сдерживаться, когда  говорите со мной?  Если бы не я, вы
были бы уже дважды мертвы.
     -- Это верно, -- заметил Анелевич. --  Но только  для данного случая. А
сколько тысяч евреев умерло здесь прежде, чем кто-то что-нибудь сказал.
     Он оказал доверие  Ягеру.  Немец  явно обдумывал  это  на  бегу,  затем
кивнул.
     К  небу поднималось облако дыма. Как показалось Мордехаю, судя по звуку
взрыва, он  произошел  близко к  тому месту, где была спрятана бомба. Кто-то
крикнул ему:
     -- Где пожарная машина?
     -- Она сама горит, -- ответил он. -- Первый взрыв,  который вы слышали,
был в пожарном депо.
     Спросивший  в  ужасе  вытаращил  глаза.  Если бы у Мордехая  было время
задуматься, то он и сам пришел  бы  в ужас. Что будет с  гетто без  пожарной
машины? Он выругался. Если они не остановят Скорцени, это уже неважно.
     Он завернул  за  угол.  Ягер  и Людмила бежали  рядом  с ним.  Внезапно
Мордехай  остановился.  В  горящем  здании  находились  конюшни,  в  которых
содержались ломовые лошади, на которых он собирался перевезти бомбу в случае
необходимости. Огонь превратил стойла в ловушки. Их ужасные крики, еще более
печальные, чем крики раненых женщин, эхом отдавались в его ушах.
     Он хотел помочь животным, но заставил  себя пройти  мимо. Люди, которые
не  знали, что он делал, старались вывести лошадей  из конюшни. Он убедился,
что среди них нет его людей,  охранявших бомбу. К  своему облегчению,  он их
действительно  не обнаружил, но знал, что они вполне могли  оказаться здесь.
Когда эта мысль мелькнула в его голове, он вдруг понял, что Скорцени взрывал
здания не просто так. Он старайся отвлечь, выманить охранников с их постов.
     -- Этот ваш эсэсовский друг -- настоящий "мамзер", не так ли? -- сказал
он Ягеру.
     -- Что? -- переспросил танкист.
     -- Ублюдок, -- сказал Анелевич, заменив слово на идиш немецким.
     -- Вы не  знаете  и половины, -- сказал Ягер. -- Боже, Анелевич,  вы не
знаете даже десятой части.
     -- Я узнаю, -- ответил Мордехай. -- Идемте, обогнем последний угол -- и
мы на месте.
     Он  скинул винтовку с плеча,  снял  с предохранителя и загнал патрон  в
патронник. Ягер мрачно кивнул. Его "шмайссер" уже был готов  к бою.  Людмила
тоже на бегу не выпускала свой маленький автоматический пистолет. В целом не
так много, но лучше, чем ничего.
     У последнего угла они задержались. Поторопившись, они рисковали попасть
прямо под  циркулярную  пилу. С большой предосторожностью Мордехай посмотрел
вдоль улицы в сторону разрушенной фабрики.  Он не увидел никого, даже бросив
беглый взгляд,  а он знал, куда  надо смотреть. В конце концов, если бы даже
он и увидел кого-то, это не имело бы значения. Все равно им требовалось идти
вперед. Если  Скорцени опередил  их... Если повезет,  он  все  еще возится с
бомбой. А если не повезет...
     Он обернулся к Ягеру.
     -- Как вы думаете, сколько дружков Скорцени может быть вместе с ним?
     Губы полковника-танкиста сжались в безрадостной улыбке.
     -- Единственный способ узнать -- посмотреть самим.  Я иду первым, затем
вы, потом Людмила. Будем двигаться перебежками, пока не доберемся до нужного
места.
     Мордехая  возмутило  то, что  немец  взял  на  себя  командование, хотя
предложенная им тактика казалась разумной.
     -- Нет, я пойду первым, -- сказал он и затем, убеждая себя и Ягера. что
это не бравада, добавил: -- У вас оружие более мощное. Вы прикроете меня.
     Ягер нахмурился, но через мгновение кивнул. Он слегка хлопнул Анелевича
по плечу.
     -- Тогда вперед.
     Анелевич  рванулся  к   стене,  готовый  мгновенно  укрыться  за  кучей
обломков, если начнется стрельба.  Стрельбы не было. Он  быстро спрятался  в
дверную нишу, которая отчасти прикрыла его. Едва он спрятался в ней, как тут
же  к нему побежал Ягер, согнувшись и  прыгая из стороны  в сторону. Хотя он
был танкистом, но  где-то научился и приемам пехотного боя. Анелевич почесал
голову. Немец был достаточно стар, чтобы быть участником последней  войны. А
кто, кроме него самого, знал, что довелось ему сделать в войне нынешней?
     Людмила побежала вслед за ними. В качестве укрытия  она выбрала дверную
нишу  на  противоположной  стороне  улицы.  Затаившись там,  она  переложила
пистолет в левую руку, чтобы при необходимости стрелять из этой  позиции, не
высовываясь навстречу огню противника. Она тоже знала свое дело.
     Анелевич  промчался  мимо  нее и  остановился в  десяти  или двенадцати
метрах от  дыры в  стене, служившей входом  на  разрушенную фабрику. Он стал
вглядываться внутрь,  пытаясь  проникнуть взглядом в темноту.  Кто-то  лежит
неподвижно, неподалеку от входа? Он не был уверен, но было похоже.
     Позади  него по  мостовой  прогрохотали сапоги. Он свистнул  и  помахал
рукой: Генрих Ягер присоединился к нему.
     -- В чем дело? -- спросил немец, тяжело дыша.
     Анелевич   показал.   Ягер  прищурился.   Складки   на   лице,  которые
обнаружились при этом, наглядно показали, что он вполне мог воевать в Первую
мировую войну.
     --  Это  труп, --  сказал он  в тот  самый  момент, когда Людмила  тоже
втиснулась в тесную нишу перед дверью. -- Бьюсь об заклад на что угодно, что
его зовут не Скорцени.
     Мордехай  глубоко  вздохнул. Дыхание у него никак не восстанавливалось.
"Нервы", -- подумал он. И давно не бегал так далеко. Он сказал:
     -- Если мы сможем подойти к этой стене, то проникнем внутрь и доберемся
до бомбы по прямому пути, ведущему в середину здания. Как только мы окажемся
у  стены,  никто не  сможет  открыть по нам огонь  так,  чтобы  мы не смогли
ответить.
     -- Тогда вперед, -- сказала Людмила и побежала к стене.
     Ругаясь  про  себя,  Ягер  последовал  за  ней.  За  ним  --  Анелевич.
По-прежнему  настороженно  он  заглянул внутрь.  Да,  там  неподвижно  лежал
охранник -- и его винтовка рядом.
     Мордехай попытался  сделать еще  один  глубокий  вдох. Казалось, легкие
отказываются работать.  В грудной клетке колотилось сердце. Он  повернулся к
Ягеру  и Людмиле.  Внутри разрушенной  фабрики  было  сумрачно,  к этому  он
привык. Но здесь, на ярком солнце, он видел своих товарищей очень смутно. Он
поднял взгляд на  солнце. Яркий свет  не слепил глаз.  Он снова посмотрел на
Людмилу.  Он подумал,  что  глаза ее  очень голубые, а затем понял,  почему:
зрачки сжались настолько сильно,  что он едва мог  рассмотреть  их вообще. С
большим трудом он сделал еще один прерывистый вдох.
     -- Что-то неладно, -- выдохнул он.
     * * *
     Генрих Ягер видел, что день померк  вокруг него, но не понимал причины,
пока  не заговорил  Анелевич.  После этого Ягер  выругался, громко и грязно,
охваченный страхом. Он мог убить себя, и любимую женщину, и всю Лодзь только
из-за собственной  глубочайшей глупости.  Нервно-паралитический газ не имеет
запаха. Он невидим. Неощутим на вкус. И  совершенно незаметно он может убить
вас.
     Генрих  откинул крышку  аптечки,  бинтом  из  которой  он  пользовался,
перевязывая  раненого  старого еврея. У него должно быть пять шприцев,  один
для  себя  и по одному на  каждого члена экипажа  его  танка. Если  эсэсовцы
забрали  их, когда  арестовали его... Если они сделали  это, он  мертв, и не
только он.
     Но  чернорубашечники  оплошали.  Они  не  подумали  отобрать аптечку  и
посмотреть, что внутри. Он благословил их за такой промах.
     Он вытащил шприцы.
     -- Антидот, -- сказал он Людмиле. -- Стой спокойно.
     Для того чтобы сказать несколько  слов, ему тоже потребовались  усилия:
газ делал  свое дело. Еще несколько минут, и он тихо повалился бы и умер, не
понимая даже отчего.
     Удивительно, но  Людмила не стала  спорить.  Может быть,  и ей уже было
трудно говорить и дышать. Он воткнул шприц ей в ногу, как его учили, и нажал
на плунжер.
     Затем взял второй шприц.
     -- Теперь вы, -- сказал он Анелевичу, сдергивая защитный колпачок.
     Еврейский лидер кивнул. Ягер поспешил сделать ему инъекцию  -- тот  уже
начал синеть. Легкие и сердце явно отказывались работать.
     Ягер выронил пустой шприц.  Его стеклянный корпус разлетелся на кусочки
по мостовой. Он это слышал, но практически не видел. Действуя скорее ощупью,
чем с помощью зрения, он вытащил еще один шприц и воткнул себе в ногу.
     Он  почувствовал себя так, как будто  в мускул  вонзился  электрический
провод  под  током. Укол  не  принес облегчения: он просто ввел себе  другую
отраву, которая  должна была  противостоять действию  нервно-паралитического
газа. Во рту пересохло.  Сердце заколотилось  так громко, что  он  отчетливо
слышал каждый  удар.  И улица, которая была  тусклой и  неразличимой,  когда
сжались  под  действием газа его  зрачки, теперь  сразу  стала  ослепительно
яркой. Он  замигал. Глаза  наполнились слезами. Убегая  от болезненно-яркого
света,  он  нырнул  внутрь  фабрики.  Здесь,  во мраке,  свет  казался почти
терпимым. Мордехай Анелевич и Людмила последовали за ним.
     -- Что за  дрянь вы  нам вкололи? -- спросил еврей голосом, упавшим  до
шепота.
     -- Это  антидот против нервно-паралитического  газа  -- вот все,  что я
знаю, --  ответил  Ягер. --  Его  выдали  нам  на  случай, если  понадобится
двигаться  по территории,  залитой газом при  атаке,  или  на  случай,  если
изменится направление ветра. Скорцени мог взять с собой  газовые  гранаты, а
может быть, просто бутылки, наполненные газом. Достаточно бросить ее,  чтобы
она  разбилась,  сделать себе  укол, подождать, а затем можно идти и делать,
что надо.
     Анелевич посмотрел на мертвое тело охранника.
     -- У нас тоже есть нервно-паралитический газ, вы  знаете, -- сказал он.
Ягер кивнул. Анелевич помрачнел. -- Мы должны работать с ним еще осторожнее,
чем раньше, -- у нас были  пострадавшие. -- Ягер снова кивнул: при обращении
с этим газом никакая осторожность не может быть излишней.
     -- Хватит, -- сказала Людмила.  -- Где бомба? Как  добраться  до нее  и
остановить Скорцени, не погубив себя?
     Это были  хорошие  вопросы.  Если  бы можно  было подумать  над ответом
неделю, получилось бы лучше, но у него не было недели на пустые размышления.
Он   посмотрел   на   Анелевича.   Решать   предстояло   лидеру   еврейского
Сопротивления.
     Анелевич показал в глубь здания.
     --  Бомба  там,   меньше  чем  в  сотне  метров.  Видите  отверстие  за
перевернутым  столом? Путь туда  не прямой, но он свободен. Одному из вас, а
может быть, обоим  надо пойти  туда. Это единственный путь,  по  которому вы
сможете  добраться туда  достаточно  быстро,  чтобы  что-то  еще можно  было
сделать. Я пока побуду здесь. Есть еще один путь к бомбе. Я пойду по нему --
и посмотрим, что получится.
     Ягеру и Людмиле предстояло сыграть  роль  приманки. Он не  мог спорить,
хотя бы потому, что Анелевич знал это место,  а он нет. Но еще он знал, что,
если  начнется стрельба, наиболее вероятна  гибель именно тех, кто отвлекает
на себя внимание. Во рту пересохло.
     Анелевич не стал дожидаться возражений.  Как любой хороший командир  он
считал повиновение само собой разумеющимся.  Показав еще раз на перевернутый
стол, он скрылся за кучей мусора.
     -- Держись позади меня, -- прошептал Ягер Людмиле.
     -- Вежливость  -- реакционна, -- сказала она. -- У тебя лучше оружие. Я
должна идти первой и отвлечь огонь на себя.
     С чисто военной точки зрения она  была права. Он никогда не думал,  что
чисто военная точка зрения может быть применима к женщине, которую он любил.
Но если здесь он  поддастся любви или вежливости или еще  чему-то подобному,
он проиграет. С неохотой он жестом разрешил Людмиле идти впереди.
     Она этого не видела, потому что уже ушла. Он последовал за ней, держась
как  можно  ближе.  Как сказал  Анелевич,  путь  был довольно извилистым, но
простым. Расширившиеся от  антидота  зрачки позволяли  видеть,  куда ставить
ногу, чтобы шуметь поменьше.
     Когда  он решил, что они прошли примерно  полдороги, Людмила  замерла и
показала за угол. Ягер подошел  поближе. Еврей-охранник лежал мертвый, одной
рукой все еще держась  за свою винтовку.  Так же осторожно  Людмила  и  Ягер
перешагнули через него и пошли дальше.
     Откуда-то  спереди  до Ягера донесся звон инструментов,  ударяющихся  о
металл, звук,  который ему был хорошо знаком по  обслуживанию танков. Обычно
это  был  приятный  звук,  сообщающий,  что  нечто  сломанное  вскоре  будет
починено. И  здесь тоже нечто сломанное торопливо чинили. Но здесь от  звука
ремонта волосы у него на затылке встали дыбом.
     И  тут он сделал ошибку -- пробираясь мимо кучи обломков, задел кирпич.
Кирпич упал