чущимся среди развалин:
   - Ребята, не стреляйте в этого! Он хороший!
   Шатаясь под тяжестью второго раненого. Остолоп отнес  его  к  стене,  где
лежал первый. Тем временем ящер медленно вышел за пределы фабрики. Никто  не
выстрелил в него.
   Это  крошечное  перемирие  длилось  где-то  полминуты.  Остолоп   опустил
раненого солдата на землю и тут обнаружил, что  тот  не  дышит.  Он  схватил
парня за руку, палец нащупал точку на сухожилии. Пульса не  было.  Когда  он
выпустил руку солдата, та безжизненно упада.
   - М-да, вот дерьмо,  -  упавшим  голосом  сказал  он.  Момент  необычного
товарищества  пропал  впустую,  затерявшись  среди  отбросов,   называющихся
войной.
   В здании снова появились ящеры. Они с  бедра  палили  из  автоматического
оружия, никуда конкретно не целясь, но заставляя  американцев  не  поднимать
головы. В ответ раздались лишь несколько винтовочных  выстрелов.  "Тот,  кто
стреляет первым, имеет преимущество",  -  подумал  Дэниелс.  Он  усвоил  эту
истину в окопах, и она по-прежнему казалась верной.
   Неожиданно Дэниелс осознал: "теперь, когда Шнейдер мертв, среди солдат он
- старший по званию. Будучи тренером, он отвечал и за большее  число  людей,
но ставки там не были столь высоки. Там никто не  убивал  тебя  за  крученый
мяч, как бы на трибунах ни орали об этом.
   Первый раненый подавал явные признаки жизни.
   - Ложись! - крикнул Остолоп.
   Он начал выбираться  ползком,  таща  раненого  за  собой.  Сейчас  только
попробуй встать, и шальная пуля тебе гарантирована.
   Позади него рухнула балка. Пламя затрещало, затем загудело у самой  спины
Дэниелса. Он попробовал ползти быстрее.
   - Сюда! - крикнул кто-то.
   Он изменил направление. Навстречу потянулись руки, чтобы помочь  затащить
раненого за большой сейф. Металлические стенки и  кипы  высыпавшихся  бумаг,
наверное, могли бы  выдержать  даже  попадание  снаряда  из  танковой  пушки
ящеров. Остолоп тоже забрался за сейф и лег, шумно дыша, словно пес в летний
день где-нибудь на Миссисипи.
   - Смитти там еще жив? - спросил солдат, помогавший ему забраться сюда.
   - Сдается мне, что он был мертв уже тогда, когда я взвалил его на  плечи,
- покачал головой Дэниелс. - Жалко парня.
   Он ничего не сказал про ящера, опустившего свое оружие. У  Остолопа  было
странное чувство, что заговори он об этом - и пропадет все волшебство, будто
бы оберегавшее развалины фабрики и их самих от гибели.
   Солдат - его звали Бак Рисберг - махнул рукой в сторону огня:
   - Пожар сдерживает ящеров.
   - Хорошо, хоть что-то может их сдержать. - Дэниелс поморщился. В этом бою
он быстро становился циником. "Старею, - подумал он. - Старею?! Черт побери,
я уже стар". Но как бы там ни было,  теперь  командовать  ему.  Он  заставил
мысли вернуться к непосредственным заботам. - Давай-ка, вытаскивай Хэнка  из
этой дерьмовщины, - приказал он Рисбергу. - Где-то в двух кварталах к северу
отсюда должен быть фельдшер, если только ящеры не укокошили его. Но  ты  все
равно попытайся.
   - Хорошо, Остолоп.
   То неся на себе, то волоча  потерявшего  сознание  Хэнка,  Рисберг  начал
выбираться с  передовой.  Горящая  балка  освещала  путь  и  заодно  служила
преградой, которую ящеры не решались преодолеть.
   На фабрику и прилегающую улицу с визгом сыпались снаряды, но  уже  не  из
танковых пушек, а с западной стороны. Это продолжали стрелять  остающиеся  в
строю американские батареи, что находились на острове Столпс-Айленд, посреди
Фокс-Ривер.  Артиллеристы  обрушивали  огонь  на  головы  своих  же  солдат,
надеясь, что одновременно бьют и по врагу. Дэниелс восхищался их решимостью,
но ему не хотелось оказаться "принимающим" в этой игре.
   Артобстрел заставил ящеров, сунувшихся было на фабрику, прекратить  огонь
и затаиться. "Фактически, - рассуждал Остолоп, - они  сейчас  делают  то  же
самое, что и я".
   Приставив  к  плечу  винтовку  Спрингфилда,   Остолоп   чувствовал   свою
неполноценность. Должно быть, такое же ощущение было и у деда Дэниелса, если
тому когда-нибудь приходилось сражаться против янки, вооруженных магазинными
винтовками Генри, паля по ним из своей древней однострелки,  заряжавшейся  с
дула.
   Неожиданно сзади раздалась длинная очередь. Неужели за  какую-то  чертову
секунду ящеры успели обойти его с тыла? Но дело здесь было не только в  том,
что  стрельба  ящеров  отличалась  большей  упорядоченностью.  То,  из  чего
стреляли, по звуку не  походило  на  оружие  пришельцев.  Когда  же  Дэниелс
сообразил, в чем тут дело, то крикнул:
   - Эй, парень с пулеметом! Двигай свою задницу сюда! Через минуту рядом  с
ним плюхнулся незнакомый солдат.
   - Откуда они лупят, капрал? - спросил он.
   - Вот оттуда. Во всяком случае последний раз стреляли  с  того  места,  -
ответил, махнув рукой. Остолоп.
   Ручной пулемет начал  строчить.  Этот  солдат  был  не  из  подразделения
Дэниелса. Он выпустил длинную  очередь,  не  менее  полусотни  пуль,  словно
боялся, что ему придется  платить  за  весь  неизрасходованный  боекомплект.
Где-то  сзади,  слева  от  Дэниелса,  ударил  другой  пулемет.  Усмехнувшись
недоуменному выражению на лице Остолопа, солдат сказал:
   - У нас, капрал, весь взвод имеет такие штучки. Лупят достаточно  хорошо,
чтобы заставить этих чешуйчатых сукиных сынов дважды  подумать,  прежде  чем
переть на нас.
   Ручной пулемет, стрелявший револьверными патронами сорок пятого  калибра,
имел точность попадания лишь в радиусе около двухсот ярдов. Однако в уличном
бою или при стрельбе среди зданий, как сейчас, кучность огня значила намного
больше, чем точность. Поскольку  американское  стрелковое  оружие  не  могло
сравниться с автоматами ящеров, ручные пулеметы, вероятно,  были  лучшим  из
того, что есть.
   - Да, во Франции  штурмовые  отряды  немцев  иногда  тоже  таскали  такие
штучки. Но я без особых раздумий бил и по ним.
   Пулеметчик повернулся к нему: .
   - Так, значит, ты бывал там? Мне кажется, здесь похуже.
   - Пожалуй, да, - после  короткого  размышления  ответил  Дэниелс.,  -  Не
думай, что там было весело, но  всегда  легче  хвататься  за  длинный  конец
палки. А все эти пиф-паф среди фабричных развалин - прежде мне казалось, что
они ничем не отличаются от окопов. Но сейчас я  все  больше  убеждаюсь,  что
ошибался.
   Где-то почти над самой крышей послышался рокот самолета.
   - Наши, - с радостным изумлением произнес пулеметчик.
   Дэниелс разделял его чувства: американских самолетов сейчас  было  крайне
мало. В течение нескольких секунд самолет обрушивал  на  наступающих  ящеров
шквал  пулеметного  огня.  В  ответ  с  земли  раздался   почти   столь   же
оглушительный грохот вражеских пулеметов.  Двигатель  самолета  осекся,  его
пулеметы смолкли. Самолет рухнул, и от такого удара наверняка повылетали  бы
стекла, если бы в Авроре они еще сохранились.
   - Проклятье, - в один голос вырвалось у пулеметчика с Остолопом.
   - Надеюсь, что он упал в самое скопище этих придурков.
   - Я тоже, - сказал пулеметчик. - Вообще-то я хотел, чтобы  он  невредимым
убрался отсюда, чтобы завтра прилететь снова и опять вдарить по ним.
   Дэниелс кивнул. Иногда ему казалось, что никому из американских  летчиков
не удается сделать против ящеров больше одного вылета. Если терять  с  такой
скоростью пилотов и самолеты - долго не провоюешь.
   Солдат дал очередь по ящерам.
   - Капрал, если хочешь слинять отсюда, я тебя прикрою.  От  тебя  с  твоим
стариной "спрингфилдом" не ахти сколько проку в этом бою, - сказал он.
   Если бы не вторая фраза, Дэниелс, может, и принял бы это предложение.  Но
сейчас он понимал: гордость  не  позволит  ему  оставить  это  место.  Можно
сколько угодно думать, что  ты  стар,  а  твоя  винтовка  годится  лишь  для
антикварной лавки.  Но  он  не  намерен  допускать,  чтобы  этот  желторотый
мальчишка говорил, будто он, Дэниелс, не способен выдержать бой.
   - Я останусь, - коротко бросил Остолоп.
   - Ну раз тебе так хочется, - пожав плечами, ответил пулеметчик.
   Остолопу подумалось, что лишь его сержантские нашивки не позволили  этому
юнцу добавить "папаша".
   Ящеры устремились вперед, стреляя на ходу. Языки пламени, полыхающие  над
горевшей балкой, помогали следить за их движениями. Дэниелс выстрелил.  Один
из наступавших кувырнулся. Остолоп испустил клич времен  Гражданской  войны,
который наверняка понравился бы его деду.
   - Кто сказал, что я плох в бою? Пулеметчик недоуменно уставился на него:
   - Разве я что-то говорил?
   Мальчишка привстал на одно колено, чтобы выстрелить, затем упал на  спину
почти что с изяществом  циркового  акробата.  На  Дэниелса  брызнуло  что-то
горячее и мокрое. В колеблющемся свете пламени он различил у  себя  на  руке
серую с красными прожилками массу. Он лихорадочно обтер руку о брюки.
   Бросив взгляд в сторону пулеметчика, Дэниелс увидел, что у  того  верхняя
часть черепа снесена, словно топором. Оттуда текла густая лужа крови.
   У  Дэниелса  не  было  времени  позволить  своему   желудку   вывернуться
наизнанку, хотя тот был бы не прочь это сделать. Насколько Дэниелс  понимал,
он сейчас сражался на самой передовой позиции  американских  войск.  Сержант
выстрелил в одного из ящеров - думал,  промахнулся,  но  маленькое  чудовище
рухнуло вниз. Затем  он  развернулся  на  четверть  оборота  и  выстрелил  8
другого.
   Остолоп совершенно не представлял, куда попала вторая пуля  и  попала  ли
вообще. Он отлично понимал, что,  если  и  дальше  стрелять  из  винтовки  с
затворам по тем, кто палит из автоматов, ему очень скоро прострелят  задницу
и все остальные части тела.  Дэниелс  схватил  ручной  пулемет.  У  мертвого
пулеметчика остались еще две ленты. На какое-то время хватит.
   Когда он нажал на курок, отдача ударила в плечо, словно сердитая  лошадь.
Пули брызнули, как струя воды из шланга.  Долгая  вспышка  на  конце  ствола
почти ослепила его, прежде чем он прекратил  стрелять  и  снова  забрался  в
укрытие. "Повоюй тут с такой чертовой игрушкой, - подумал он. - Плюешься  из
нее свинцом и надеешься, что эти чешуйчатые сволочи угодят под твои пули".
   "И поле боя - тоже картинка из ада", - пришло Остолопу в  голову.  Кругом
мрак, только сполохи пожара и вспышки от выстрелов, шум  стрельбы  и  крики,
эхом  отдающиеся  от  полуразрушенных  стен.  А  в  воздухе  -  запах  гари,
сливающийся с запахами пота, крови и страха. Если это не ад, то  что  вообще
тогда называется адом?

***

   Корабль-госпиталь "Милосердный тринадцатый Император Поропсс" должен  был
бы показаться Уссмаку островком Родины. В какой-то степени так оно  и  было;
нормальная температура, привычный свет, а не та  чрезмерная  голубизна,  что
простиралась  над  Тосев-3.  И  самое  главное  -  никаких  Больших  Уродов,
постоянно пытающихся тебя убить. Даже пища была лучше, чем та  пастообразная
дрянь, которую он ел на фронте. Уссмак должен был бы испытывать счастье.
   Наверное, так бы оно и было, если бы  он  чувствовал  себя  хоть  чуточку
лучше.
   Но когда Большие Уроды  снесли  башню  его  танка,  он  выбросился  через
водительский люк... прямо на участок с  повышенной  радиоактивностью.  Позже
Уссмака обнаружили солдаты в защитных костюмах; их дозиметры бешено  стучали
на этом месте. И теперь он находился на борту космического госпиталя  -  его
чинили, чтобы вернуть на поле боя  и  позволить  тосевитам  изобрести  новые
способы превратить Уссмака в куски пережаренного рубленого мяса.
   Поначалу лучевая болезнь вызывала у него сильную  рвоту,  не  позволяющую
получать  у  довольствие  от  хорошей  госпитальной  пищи.  Но  когда  рвота
поутихла,  его  стало  тошнить  уже  от  лечения.  Уссмаку  сделали   полное
переливание крови и ввели клеточный  трансплантат  для  замены  поврежденных
кроветворных желез. Лекарства, угнетающе действующие на иммунную систему,  и
другие препараты, вызывающие подавление злокачественных  генов,  терзали  не
меньше, чем полученная доза радиации.  Уссмак  провалялся  на  койке  немало
дней, ощущая себя по-настоящему несчастным.
   Теперь дело шло на поправку. Однако его душа продолжала сражаться  против
самого коварного заболевания, встречающегося в  любом  госпитале,  -  скуки.
Уссмак прочел все, что смог,  наигрался  во  все  компьютерные  игры,  какие
способен был выдержать. Ему хотелось снова вернуться в настоящий  мир,  даже
если этим миром был Тосев-3, полный больших уродливых врагов с  их  большими
уродливыми пушками, минами и прочими гадостями.
   И в то же время Уссмак страшился возвращаться. Командование снова сделает
его  частью  какого-нибудь   наспех   собранного   экипажа   (снова   полная
неизвестность характеров) и пошлет в те места, где он  не  слишком-то  уютно
себя чувствовал. На цго  глазах  погибли  уже  два  экипажа.  Сможет  ли  он
выдержать такое же в третий раз и не сойти с ума?  Или  и  его  теперь  ждет
гибель? Это решило бы его проблемы, но не так, как хотелось бы Уссмаку.
   В Палате послышалось  шуршание:  появился  санитар,  толкающий  уборочную
машину. Как и множество других самцов, выполняющих подобную грязную  работу,
у него на руках были нарисованы зеленые кольца, означающие, что  он  наказан
за нарушение дисциплины. Скуки ради Уссмак  стал  раздумывать,  в  чек  этот
санитар провинился. Сейчас подобные праздные мысли были для него едва ля  не
единственным занятием.
   Санитар сделал перерыв в своих бесконечных кружениях по палате и повернул
одни глаз в сторону Уссмака.
   - Знаешь, приятель, я видел тех, кто выглядит более счастливым, - заметил
он.
   - В самом  деле?  -  отозвался  Уссмак.  -  Я  что-то  не  слышал,  чтобы
главнокомандующий издал приказ, обязывающий всех постоянно быть счастливыми.
   - Чудак ты, приятель. - Рот санитара широко раскрылся. Они были вдвоем  в
палате, но санитар все равно  обшарил  глазами  все  помещение,  прежде  чем
спросил:
   - Скажи-ка, хочешь на какое-то время стать счастливым?
   - Как это ты  можешь  сделать  меня  счастливым?  -  иронично  усмехнулся
Усемак.
   "Разве что уберешься отсюда", - мысленно добавил  он.  Если  этот  мелкий
нарушитель дисциплины не перестанет ему докучать, он выскажет это вслух.
   Глаза  санитара  вновь  забегали  по  комнате.  Голос  его  понизился  до
таинственного полушепота:
   - То, что тебе нужно, приятель, у меня с собой. Можешь мне верить.
   - Что? - насмешливо спросил Уссмак. - Холодный сон и корабль, летящий  на
Родину? И все это - в твоей сумке, да? Расскажи мне что-нибудь поинтереснее.
   Но его сарказм не обидел санитара.
   - То, что у меня есть, приятель, лучше полета на Родичу, и, если  хочешь,
я с тобой поделюсь.
   - Ничего не может быть лучше полета на  Родину,  -  убежденно  проговорил
Уссмак. Между тем болтливый санитар  подогрел  в  нем  любопытство.  Больших
усилий  это  не  составляло:  среди  отупляюще  нудной  госпитальной   жизни
чего-либо отличавшегося от монотонного течения времени уже было  достаточно.
Поэтому Уссмак спросил:
   - Ну и что же у тебя там?
   Санитар снова оглянулся по сторонам, словно ждал,  что  откуда-нибудь  из
стены выпрыгнет начальник дисциплинарной  комиссии  и  предъявит  ему  новые
обвинения. После этой последней меры предосторожности санитар  раскрыл  одну
из сумок, висящих на поясе, вытащил маленький пластиковый  пузырек  и  подал
Уссмаку.  Пузырек  был  наполнен  мелким,  как  пыль,   желтовато-коричневым
порошком.
   - Вот то, что тебе нужно.
   - Что это?
   Уссмак подумал, что санитар каким-то образом исподтишка ворует лекарства,
но ему еще не доводилось видеть  лекарства,  напоминающего  по  запаху  этот
порошок.
   - Узнаешь, приятель.  Этот  порошок  заставит  тебя  забыть  про  Больших
Уродов, можешь мне поверить.
   Уссмак подумал, что  ничто  не  способно  заставить  его  забыть  Больших
Уродов; тому способствовали и жалкий мир, который они населяли,  и  убийство
ими его друзей и соратников. Но он внимательно следил,  как  санитар  открыл
пузырек, высыпал немного порошка  себе  на  руку  и  поднес  ладонь  к  лицу
Уссмака.
   - Давай, приятель. Пробуй, и побыстрее, пока никто не видит.
   В голове Уссмака снова всплыл вопрос: за что санитар носит зеленые кольца
на руках - уж не отравил ли он кого-то этим зельем? И вдруг  ему  стало  все
равно. В конце концов, врачи постоянно пытаются отравить его. Он принюхался.
Запах поразил Уссмака: сладкий, пряный... "Соблазнительный", - пронеслось  у
него в голове. Его язык сам собой слизывал и слизывал мельчайшие крупинки  с
чешуек руки санитара.
   Вкус... нет, такого вкуса Уссмак никогда не знал. Порошок  впился  ему  в
язык словно мельчайшими острыми зубками. Потом  аромат  заполнил  весь  рот.
Спустя мгновение он как будто заполнил и весь  мозг.  Уссмак  ощутил  тепло,
громадную ясность  ума  и  такую  силу,  как  будто  был  главнокомандующим.
Одновременно он словно покоился на груди  всех  почивших  Императоров  Расы.
Уссмаку  захотелось  выйти  отсюда,  вскочить  в  танк  и  давить  проклятых
тосевитов.  Он  чувствовал,  что  одновременно  способен  управлять  танком,
командовать и вести огонь. Он  был  способен  смести  Больших  Уродов  с  их
планеты, чтобы Раса могла ее заселить, как и надлежало. Уничтожить тосевитов
казалось не сложнее, чем произнести слова "Будет исполнено".
   - Нравится, приятель? -  лукаво  спросил  санитар.  Он  убрал  пузырек  с
порошком обратно в сумку.
   Глаза Уссмака безотрывно следили за его действиями.
   - Нравится! - сказал Уссмак.
   Санитар вновь рассмеялся. "Он действительно забавный парень",  -  подумал
танкист.
   - Я так и знал, что тебе понравится, - промолвил санитар. - Рад,  что  ты
понял: здесь совсем не обязательно хандрить.
   Санитар еще несколько раз ткнул по  сторонам  шлангом  уборочной  машины,
затем вышел в коридор и отправился убирать следующую палату.
   Уссмак испытывал бурный восторг от силы и могущества,  которые  дало  ему
тосевитское зелье. Наверное, это какая-то их  трава.  Ему  безумно  хотелось
выбраться отсюда и действовать,  а  не  сидеть  взаперти  и  жиреть,  словно
готовясь быть сваренным и съеденным. Уссмак жаждал  опасностей,  трудностей,
но все это оставалось, до тех пор пока...
   Пока чувство непобедимости не  начало  пропадать.  Чем  отчаяннее  Уссмак
хватался за это чувство, тем быстрее  оно  ускользало.  Вскоре  оно  исчезло
совсем, оставив грустное  ощущение,  что  Уссмак  снова  стал  прежним  (оно
делалось еще грустнее оттого, что он так живо помнил, каким только что  себя
ощущал), и страстное желание снова испытать такую же силу и уверенность.
   От этого короткого  яркого  воспоминания  монотонная  госпитальная  жизнь
показалась  еще  противнее.  День  еле  тянулся.  Даже  часы  приема   пищи,
занимавшие вплоть до сегодняшнего утра особое место  в  распорядке  Уссмака.
показались едва достойными внимания. Санитар, убирающий его поднос (это  был
другой самец, а не тот, кто подарил ему моменты наслаждения), неодобрительно
зашипел, когда обнаружил половину еды нетронутой.
   В ту ночь Уссмак плохо спал. Он проснулся еще до  того.  как  на  потолке
зажглись яркие дневные лампы. Он ворочался, лежа в темноте и воображая,  как
время капает с часов... до того момента, пока снова не появится санитар.
   Но когда этот момент наступил, Уссмака в палате не  было.  Врачи  повезли
его  в  лабораторию  для  новой  серии  анализов   по   обмену   веществ   и
кровообращению. Пока Уссмак не попробовал тосевитской травы, он не возражал,
что  в  него  засовывают  медицинские  зонды,  колют,  обследуют  с  помощью
ультразвука и рентгена. Ни одна из процедур  не  причиняла  особой  боли,  и
сдавать  анализы  было  все  интереснее,  чем  весь  день  валяться,  словно
давным-давно забытый документ в компьютерной памяти.
   Однако  сегодня  Уссмак  яростно  ненавидел  эти  процедуры.  Он  пытался
подгонять операторов, огрызался  и  в  конце  концов  добился  их  ответного
раздражения.
   - Простите, водитель танк