й посол не ответил. Атвар продолжил:
     -- Вам, немцам,  следует  помнить, что у  вас наименьшая территория  из
всех участвующих в переговорах сторон. Понятно, что мы можем уничтожить вас,
не повреждая планету  Тосев-3 настолько,  чтобы  она стала не  пригодной для
флота колонизации. Ваша непримиримость в данном вопросе соблазняет нас пойти
на эксперимент.
     Отчасти это был блеф. У  Расы не имелось столько ядерного оружия, чтобы
превратить  Германию  в  радиоактивный  шлак,  какой  бы  притягательной  ни
казалась такая перспектива. Однако Большие Уроды не знали, что у Расы есть и
чего нет.
     Поэтому  Атвар надеялся,  что его  угроза  подействует. Маршалл и  Того
склонились  над  своими  бумагами  и принялись  неистово записывать. Адмирал
подумал, что это, вероятно, выдает их возбужденное состояние. Иден и Молотов
сидели неподвижно.  Атвар уже  привык к бесстрастному поведению  Молотова. С
Иденом  он  впервые  имел  дело длительное  время;  Иден  поразил  его своей
компетентностью, но имел на переговорах слабую позицию.
     Фон Риббентроп сказал:
     -- Значит, война может возобновиться, господин главнокомандующий. Когда
фюрер высказывает решимость в любом спорном  вопросе, следует принимать  то,
что он говорит как должное.  Должен ли я информировать  его, что вы  начисто
отвергаете его справедливые требования? Если так, я предупреждаю вас, что не
могу отвечать за последствия.
     Его короткий тупоконечный  язык высунулся и смочил вывернутые слизистые
оболочки,  окружавшие небольшой рот  тосевитов.  Это,  как утверждали ученые
Расы, являлось признаком нервного возбуждения у  Больших  Уродов. Но  почему
фон Риббентроп нервничает? Может быть, потому, что он сам блефует по приказу
своего  не-императора.  Или  потому,  что  германский  лидер  на самом  деле
возобновит  военные  действия,  если  его  требования  вернуть  Польшу будут
отвергнуты?
     Атвар подбирал слова с большей  тщательностью, чем  мог  ожидать жалкий
тосевит:
     -- Скажите этому самцу, что его требования на всю  Польшу  отвергаются.
Скажите  ему еще, что со  стороны  Расы  перемирие  между  нашими  силами  и
германскими  будет  соблюдаться,  пока  мы  занимаемся  другими  нерешенными
вопросами.  И  еще:  если немцы первыми нарушат  перемирие, то Раса  ответит
силой. Вы поняли?
     -- Да, господин адмирал, я  понял,  -- ответил фон Риббентроп, выслушав
Уотата. -- Как я сказал, у фюрера нет привычки угрожать попусту.  Я  передам
ему ваш ответ. Затем мы все будем  ждать его ответа.  -- Большой  Урод снова
облизал свои мягкие розовые  губы. -- Я сожалею,  высказывая  это, но думаю,
что долго ждать не придется.
     * * *
     Майор  Мори  вручил Нье Хо-Т'ингу чашку  чая,  над  которой  поднимался
легкий парок.
     -- Благодарю вас, -- сказал Нье, наклоняя голову.
     Японец, по его понятиям, действовал учтиво. Нье  по-прежнему считал его
восточным империалистическим дьяволом, который, однако, умел быть вежливым.
     Мори ответил полупоклоном.
     --  Я недостоин  вашей  благодарности,  --  ответил  он  на испорченном
китайском.
     Под маской  фальшивой униженности японец  скрывал  свою  наглость.  Нье
предпочитал иметь дело  с маленькими чешуйчатыми  дьяволами. Они без уверток
показывали себя такими, какие они есть.
     -- Вы уже решили, какой курс выгоден для вас? -- спросил Нье.
     Осматривая лагерь японцев,  он подумал, что решение очевидно. Восточные
дьяволы   были  оборваны,  голодны   и  начинали  испытывать  недостаток   в
боеприпасах,  которые  были  единственным  средством,  позволявшим  отнимать
продовольствие у местных крестьян. Нашествие  маленьких чешуйчатых  дьяволов
прервало движение поездов снабжения. Японцы были более дисциплинированы, чем
просто шайка бандитов, но разница постоянно уменьшалась.
     Однако их майор дал совсем не такой ответ, какого ожидал Нье:
     --  Я должен сказать вам, что мы не можем присоединиться к тому, что вы
называете народным фронтом. Маленькие дьяволы формально  не прекратили войну
против нас, но они и не ведут боев с нами. Если мы нападем на них, кто может
сказать, на что их это спровоцирует?
     -- Иными словами, вы  объединяетесь  с  ними  против  прогрессивных сил
китайского народа.
     Майор Мори рассмеялся ему в  лицо. Нье ответил пристальным взглядом. Он
думал о многих возможных реакциях японца, но такой не ожидал.
     Мори сказал:
     -- Думаю, вы заключили соглашение с гоминьданом. И это превратило их из
реакционных  контрреволюционных псов в прогрессивных. Прекрасный  магический
трюк, должен заметить.
     Москит  зажужжал и укусил Нье  в запястье.  Шлепая по  руке,  Нье успел
собраться с мыслями. Он  надеялся,  что, если  и покраснел, то не настолько,
чтобы японец это заметил. Наконец он заговорил:
     --  По   сравнению  с  маленькими  чешуйчатыми   дьяволами  реакционеры
гоминьдана  прогрессивны. Я отмечаю это, хотя и не люблю их. По сравнению  с
маленькими  чешуйчатыми  дьяволами  более  прогрессивны  даже  вы,  японские
империалисты. Я тоже отмечаю это.
     -- Аригато [Спасибо (яп.). -- Прим. перев.], -- сказал майор, вежливо и
сардонически поклонившись.
     -- Мы  раньше выступали вместе против чешуйчатых дьяволов. -- Нье знал,
что это,  мягко  говоря, преувеличение. Но  японцы,  все  вместе и каждый  в
отдельности,   были    гораздо   лучшими    солдатами,   чем    солдаты    и
Народно-освободительной армии,  и гоминьдана. Если бы  отряд Мори вступил  в
местный народный фронт,  то  маленьким чешуйчатым дьяволам не  поздоровилось
бы. Поэтому Нье сделал еще одну попытку:
     -- Артиллерийские снаряды, которыми вы снабдили нас. сослужили  хорошую
службу, и маленькие дьяволы понесли большие потери.
     -- Лично я рад, что это так, --  ответил Мори. -- Но в  то время, когда
вы  получали от меня эти  снаряды,  маленькие дьяволы и  Япония находились в
состоянии войны. Сейчас, похоже,  положение другое. Если мы присоединимся  к
нападениям  на чешуйчатых дьяволов  и  нас  опознают, то все шансы на мирный
договор  будут уничтожены.  Без  прямого  приказа с Родных Островов  я этого
делать не буду, что бы я ни чувствовал сам.
     Нье Хо-Т'инг поднялся на ноги.
     -- Тогда я возвращаюсь в Пекин.
     В этих  словах сквозило скрытое предупреждение: если японцы не позволят
ему  вернуться или застрелят его, то  целью китайских атак станут они, а  не
маленькие дьяволы.
     У Мори, хоть  он и  был всего лишь восточным  дьяволом, хватило  мозгов
понять предупреждение. Он тоже встал и поклонился Нье.
     --  Как я  сказал,  я лично  желаю вам удачи  в борьбе против маленьких
чешуйчатых  дьяволов. Но когда  речь  идет о  нуждах  страны, личные желания
должны отступить.
     Будь он марксистом-ленинцем, он выразился бы другими словами, но  смысл
остался бы прежним.
     -- Я тоже не испытываю к вам личной неприязни, -- попрощался Нье.
     Он  выбрался  из  японского  лагеря,  расположенного где-то в  сельской
местности, и направился в Пекин.
     Земля на дороге рассыпалась  под  его  сандалиями.  Стрекозы  пролетали
мимо,  выполняя маневры, недоступные  никакому  истребителю. Крестьяне  и их
жены  гнули  спины  на  пшеничных  и просяных  полях, занимаясь  бесконечной
прополкой.  Если  бы Нье был художником, а не солдатом,  он  остановился бы,
чтобы сделать наброски.
     Но он  думал вовсе  не  об искусстве. Он думал о том, что японцы майора
Мори слишком  долго  находятся  поблизости от  Пекина.  Маленькие чешуйчатые
дьяволы, если бы когда-нибудь им пришло такое  в  голову, могут использовать
японцев  против  народного  фронта  точно так же,  как гоминьдан использовал
войска ящеров против Народно-освободительной армии.  Это позволит  маленьким
дьяволам воевать с китайцами, не подставляя под пули свои войска.
     Он  ничего  не имел  против  японского майора, нет.  Он уважал его, как
солдата,  но это  лишь ухудшало  ситуацию:  потенциально  японец представлял
большую опасность.  Острая, как бритва, логика диалектики вела к неизбежному
заключению: гнездо Мори должно быть ликвидировано как можно скорее.
     -- Это даже к лучшему, -- громко сказал Нье.
     Никто его не слышал, кроме пары уток, плававших в пруду. Если маленькие
чешуйчатые  дьяволы  имеют достаточно соображения,  чтобы понимать косвенные
намеки, то  исчезновение возможных союзников  даст  им понять,  что народный
фронт ведет против них не только  пропагандистскую  кампанию, но  и  активно
действует.
     Он добрался  до Пекина  к полуночи. Вдали  слышались  выстрелы.  Кто-то
боролся за дело прогресса.
     --   Что   вы  делаете   здесь  в   столь  поздний  час?   --   спросил
охранник-человек у ворот города.
     -- Иду к своему кузену.
     Нье протянул фальшивое удостоверение личности и сложенную банкноту.
     Охранник вернул удостоверение, но не деньги.
     --  Тогда  проходите,  -- сипло  сказал он.  -- Но  если  я  увижу  вас
поблизости в поздний час, то подумаю, что вы вор. Тогда вам плохо придется.
     Он взмахнул дубинкой с шипами, наслаждаясь своей крохотной властью.
     Нье изо всех сил старался не рассмеяться в лицо охраннику. Вместо этого
он  нагнул голову, словно испугавшись, и поспешил мимо стража  в  город.  До
общежития было недалеко.
     Когда он пришел к себе, Лю Хань гонялась за Лю Мэй по  пустой столовой.
Лю  Мэй  визжала от восторга. Она  принимала  это за  веселую игру. Лю  Хань
выглядела так, словно вот-вот упадет. Она погрозила дочери пальцем:
     -- Ты  пойдешь  спать,  как  хорошая девочка, или  я отдам тебя обратно
Томалссу.
     Лю Мэй не обращала внимания. По усталому вздоху Лю Хань было видно, что
она не ожидала от Лю Мэй такого неповиновения.
     Нье Хо-Т'инг спросил:
     -- Что  ты собираешься делать  с маленьким чешуйчатым дьяволом по имени
Томалсс?
     -- Я  не  знаю,  --  сказала Лю Хань. --  Хорошо,  что  ты вернулся, но
трудные вопросы задашь в  другой  раз.  А сейчас я слишком устала  не только
чтобы думать, но даже  смотреть. --  Она подбежала и выдернула Лю Мэй из-под
опрокидывающегося стула. -- Невозможная дочь!
     Лю Мэй решила, что это забавно.
     -- Как там чешуйчатый дьявол, достаточно наказан? -- настаивал Нье.
     -- Он никогда не будет наказан достаточно за то, что он сделал со мной,
с моей дочерью, с Бобби Фьоре и другими мужчинами и  женщинами, имен которых
я  даже  не  знаю,  --  яростно выкрикнула  Лю  Хань.  Затем  она  несколько
успокоилась. -- Почему ты спрашиваешь?
     --  Потому что  вскоре может быть полезно предъявить самого  маленького
дьявола или его тело их властям, которые обосновались здесь, в Пекине.
     -- Это  должно быть решение центрального комитета, а не  только мое, --
сказала, нахмурившись, Лю Хань.
     -- Знаю.
     Нье  смотрел на нее с настороженностью. Она далеко ушла  от крестьянки,
горюющей  из-за  украденного  ребенка.  Когда  стирались классовые различия,
когда предоставлялись  и  поощрялись возможности  развить свои  способности,
занять  более  высокий пост в  Народно-освободительной армии,  --  случались
удивительные  вещи. Примером была сама Лю Хань. Вряд ли в  своей деревне она
вообще  знала  о  существовании  центрального  комитета.  Теперь  она  умела
манипулировать им не хуже, чем ветеран партии.
     -- Я  не стал  поднимать этот вопрос  перед комитетом. Я  хотел вначале
узнать твое мнение.
     --  Благодарю  за  заботу  о  моем  личном  мнении, --  сказала  она  и
посмотрела на  Нье,  размышляя.  -- Я не  знаю.  Полагаю,  что  я  могла  бы
согласиться с любым решением, если оно поможет нашему  делу против маленьких
чешуйчатых дьяволов.
     -- Говоришь как женщина партии! -- воскликнул Нье.
     -- Может быть, и так,  -- сказала Лю  Хань. --  Я должна согласиться  с
общим решением. Разве не так?
     -- Так,  -- согласился Нье Хо-Т'инг. --  Ты получишь инструкции, раз ты
этого хочешь. Я буду горд проинструктировать тебя лично.
     Лю Хань кивнула. Нье сиял. Вовлекая в партию нового члена, он испытывал
такие же ощущения, как миссионер, привлекший в лоно церкви новообращенного.
     -- Однажды, -- сказал он  ей, --  ты  займешь  достойное место и будешь
давать инструкции, а не получать их.
     -- Это было бы прекрасно, -- сказала Лю Хань.
     Она смотрела  сквозь него --  видимо,  заглядывая  в  будущее. От этого
взгляда Нье занервничал: не видит ли она, как приказывает что-то ему?
     Его улыбка  сползла  с  лица. Если она  будет прогрессировать с прежней
скоростью, такая перспектива не кажется совсем уж невероятной.
     * * *
     Топот конских  копыт  и стук  железных шин  двуколки  всегда возвращали
Лесли  Гровса во  времена  до  Первой  мировой  войны,  когда эти звуки были
обычными  при перемещении  из одного места  в другое.  Когда он отметил это,
генерал-лейтенант Омар Брэдли покачал головой.
     --  Не совсем так,  генерал,  -- сказал он.  -- В те времена дороги  на
удалении от городов не были замощены.
     -- Вы правы, сэр,  -- согласился  Гровс.  Он  нечасто уступал в  спорах
кому-либо,  даже атомным физикам, которые  временами приходили скандалить  в
управление  Металлургической  лаборатории,  но  на  этот   раз   должен  был
согласиться. --  Я вспоминаю, тогда маленькие городки считали себя средними,
а  средние города -- большими, если  у  них были  замощены  все  пригородные
дороги.
     -- Именно, -- сказал Брэдли. -- Ведь  когда я был мальчишкой, а вас еще
не  было,  никто  и не знал ни  об асфальте, ни о бетоне.  Грунтовые  дороги
гораздо лучше для лошадиных копыт.  Это было  более легкое  время  во многих
отношениях. -- Он  вздохнул, как любой  человек средних лет, вспоминающий  о
днях своей юности.
     Почти любой. Лесли Гровс был инженером до мозга костей.
     -- Грязь,  --  сказал  он,  --  Пыль.  Фартуки  на  коленях,  чтобы  не
измазаться по уши, пока добираешься до нужного места. Навоза столько, что не
отгребешь  палкой. А сколько  мух!  Мне бы  в то  в  старое  доброе время --
нормальный закрытый "паккард" на хорошем, ровном и прямом отрезке шоссе!
     Брэдли хмыкнул:
     -- У вас нет уважения к старым добрым временам.
     -- К черту  добрые старые  времена, -- сказал Гровс.  -- Если  бы ящеры
явились в старые добрые времена, они разметали бы нас на кусочки так быстро,
что и не заметили бы.
     -- Не стану спорить. А уж выходить среди зимы из домика с двумя дырками
и окошком в форме  полумесяца было совсем не забавно. -- Он наморщил нос. --
А если подумать, то и в жару тоже было не лучше.  -- Он громко расхохотался.
-- Да, генерал, к черту  старые добрые дни. Нам  и сегодняшних забот хватит.
-- Он показал вперед, поясняя, что он имеет в виду.
     Гровс никогда раньше  не посещал  лагеря  беженцев. Конечно,  он знал о
них,  но не больше. Он не чувствовал за собой вины: он  делал очень много  и
еще сколько-то сверх того. Если бы не он, США  к этому времени уже проиграли
бы войну  и  уж точно  не сидели бы  почти  как равные с  ящерами  за столом
переговоров.
     Но жизнь в лагерях легче  не становилась. Гровс был защищен  от тяжелой
жизни тех,  кто попал  в жернова войны.  Благодаря важности Металлургической
лаборатории  он всегда имел  в достатке еду и крышу над головой. Большинство
людей не были так удачливы.
     О  войне  часто  судят  по  кинохронике.  Но  в  ней худшее  обычно  не
показывают. Люди на экране -- черно-белые. И вы не ощущаете их запаха.
     Ветер  дул  им  в  спину, но  от  лагеря пахло так,  как от многократно
увеличенного домика, о котором вспомнил Брэдли.
     Люди в кадрах кинохроники не бегут к  вам, как стадо живых  скелетов, с
огромными глазами на  лице,  кожа на котором натянута, как на барабане, и  с
вытянутыми просящими руками.
     --  Пожалуйста,  --  звучало снова, снова  и снова. -- Еды, сэр? Денег,
сэр? Чего-нибудь, что у вас есть, сэр?
     От просьбы истощенной женщины у Гровса покраснели уши.
     -- Можем  ли мы сделать для этих людей хоть что-то в дополнение к тому,
что мы уже делаем, сэр? -- спросил он.
     -- Не  представляю,  --  ответил Брэдли.  -- Вода  им подается. Но я не
знаю, как снабжать их пищей, если у нас ее нет.
     Гровс посмотрел на себя. Его живот был по-прежнему объемистым. Все, что
поступало  сюда,  в  первую очередь шло армии, а  не  беженцам и не  жителям
Денвера, работа которых не имела значения для военной машины. Этого требовал
здравый,  холодный,  логический расчет.  Рациональный, как он знал. Но  быть
рациональным трудно, в особенности здесь.
     -- Но  ведь теперь  перемирие.  Как скоро  мы начнем  привозить зерно с
севера? -- спросил он.  -- Ящеры не станут  бомбить товарные поезда, как они
это делали раньше.
     -- Это так, -- согласился Брэдли,  -- но во время  наступления на город
они превратили железные дороги в кашу.
     Инженеры до сих пор стараются исправить положение.  Но даже если поезда
и пойдут, то возникает вопрос, где взять зерно. Ящеры до  сих пор удерживают
большую часть  нашей хлебной  корзины.  Может быть,  у канадцев есть запасы.
Чешуйчатые ублюдки, похоже, не так сильно тряхнули их, как нас.
     -- Им нравится  теплая погода, -- сказал Гровс. -- Есть  места получше,
чем север штата Миннесота.
     --  Вы  правы,  -- сказал Брэдли. --  Но наблюдать,  как умирают  люди,
здесь, в центре  Соединенных  Штатов,  это  самое  последнее дело,  генерал.
Никогда не  думал,  что доживу до дня, когда мы, для того чтобы доставить то
малое, что  можем, будем использовать вооруженную охрану против воров. И это
ведь на нашей территории! А что творится в районах, которые ящеры удерживали
последние  два года? Как  много  людей умерло только потому,  что ящеры и не
подумали накормить их?
     --  Слишком  много,  --  сказал Гровс.  --  Сотни тысяч?  Должно  быть.
Миллионы? Меня это не удивит.
     Брэдли кивнул.
     --  Если даже мы выдавим ящеров из США и они оставят нас на время одних
-- это  самое  большое,  на  что  мы  можем  надеяться,  -- какая страна нам
достанется?  Меня  это  очень беспокоит. Помните  Хуай Лонг, отца  Кофлина и
технократов? Человек  с пустым желудком будет слушать любого дурака, который
пообещает ему трехразовое питание, а у нас таких людей множество.
     Как бы иллюстрируя  его слова, к лагерю беженцев  подъехали три телеги,
запряженные лошадьми. Люди в хаки и  касках со всех сторон окружили  телеги.
Примерно у  половины  из  них  были  автоматы,  у  остальных --  винтовки  с
примкнутыми   штыками.  Волна  голодных  людей   остановилась  на  приличном
расстоянии от солдат.
     -- Трудно отдать приказ стрелять на поражение в голодающих людей, чтобы
предотвратить разграбление ваших телег с  продовольствием, --  угрюмо сказал
Брэдли. -- Если я такого приказа не отдам,  продовольствие получат быстрые и
сильные, а больше никто. Не могу этого допустить.
     -- Да, сэр, -- согласился Гровс,
     Под жесткими и внимательными  взглядами американских солдат их штатские
сограждане встали в очередь, чтобы получить по  пригоршне зерна  и бобов. По
сравнению  с  этой  пайкой  суповые  кухни  времен  Великой  депрессии  были
пятизвездочными ресторанами с фирменными блюдами на голубых тарелках.  Тогда
еда  была  дешевой  и простой,  но  ее было много --  если только  вы  могли
перебороть свою гордость и принять благотворительный дар.
     Теперь же... Глядя на  изгибающуюся  змеей очередь, Гровс задумался. Он
был так занят делом спасения страны, что высказанный генералом Брэдли вопрос
никогда не возникал у него: какую же страну он спасал?
     Чем  больше  смотрел  он на  лагерь  беженцев, тем меньше ему  нравился
ответ, к которому он пришел.
     * * *
     Впервые  в  жизни  Вячеславу  Молотову  понадобились  все  силы,  чтобы
сохранить каменное выражение лица.
     "Нет! -- хотелось  ему закричать  на Иоахима  фон Риббентропа. -- Пусть
все идет, как идет!  Нам  надо решить  так  много вопросов!  Если ты нажмешь
слишком сильно, то станешь  жадной собакой из сказки, той, чт