рассказывал о себе. Но у
немца, наверное, имелась особенно веская причина держать рот на замке.
     -- Товарищи по  оружию. -- Теперь  еврей сплюнул под ноги Мордехаю.  --
Послушай меня,  "товарищ".  --  Он произнес это  слово с  таким презрением и
ненавистью, которые пристали разве  что библейскому  пророку. --  Меня зовут
Пинхас Сильверман. Я...  был зеленщиком в Липно. Если ты не оттуда,  значит,
ты никогда не слышал про наш городок, расположенный к северу от Лодзи. Там и
сотни  евреев не  набралось бы --  человек пятьдесят, не больше.  Мы неплохо
ладили со своими соседями-поляками.
     Сильверман замолчал и окинул Фридриха мрачным взглядом.
     --  Однажды, после  того как немцы захватили Польшу,  к нам заявился...
взвод -- кажется, это так называется? -- полицейского батальона. Они собрали
нас, мужчин,  женщин и детей... меня, мою Йетту, Арона, Йосселя и  маленькую
Голду... и  отвели нас в лес. Он, твой  драгоценный товарищ,  был среди  тех
немцев. Я не забуду его лицо до самой смерти.
     -- Ты был в Липно? -- спросил Анелевич у Фридриха.
     -- Понятия не имею, -- равнодушно ответил тот. -- Я побывал в  огромном
количестве польских городов.
     -- Услышь глас ангела смерти! --  пронзительно взвизгнул Сильверман. --
"Я побывал в огромном количестве польских городов". Так он говорит. Конечно,
побывал. И убивал евреев. В живых не оставался никто -- разве что  по чистой
случайности.  Например,  я  --  такая  случайность. Он  застрелил мою  жену,
застрелил  нашу  дочь,  которую она  держала на  руках,  он  застрелил  моих
мальчиков, а потом он выстрелил в меня. Я получил тяжелое ранение головы. --
Сильверман  прикоснулся  рукой  к  лицу.  --  Наверное,  поэтому  он  и  его
дружки-убийцы решили, что я умер вместе  со своей семьей,  имеете  со  всеми
остальными. Они ушли. Я сумел встать и добраться до Плока, он побольше Липно
и  расположен неподалеку.  Я  почти вылечился,  когда немцы  начали зачищать
Плок. Там они убивали не всех. Некоторых, тех, кто мог работать,  отправляли
сюда,  в Лодзь.  Я  оказался  среди  несчастных, кому выпала судьба стать их
рабами. Но Бог ко мне  добр, и  я могу отомстить мерзавцу, уничтожившему мою
семью.
     --  _Полицейский_  батальон?  --  Анелевич  посмотрел   на  Фридриха  с
нескрываемой ненавистью.
     Немец  всегда вел себя как солдат. Он  сражался  не хуже любого другого
солдата, и Анелевич решил, что он из вермахта. Плохо, конечно, но он слышал,
да и  был знаком  с некоторыми приличными  парнями из  немецкой армии еще до
того, как появились ящеры. Они делали свою работу, и все. Но те, кто служили
в полицейских батальонах...
     Самое  лучшее, что  про  них  можно  сказать, -- это то, что они иногда
убивали не _всех_ евреев в городах и деревнях, в которых побывали. Некоторых
они оставляли в живых и отправляли  на тяжелые работы. И он, еврей, сражался
рядом с Фридрихом, спал, делил пищу, бежал из лагеря! Его затошнило.
     -- Что ты можешь сказать в свою защиту? -- спросил он.
     Из-за  того,  что он  делил  с  Фридрихом тяготы партизанской  жизни, и
потому, что  до  определенной степени  был  обязан ему  жизнью, Анелевич  не
позвал  вооруженных  парней сразу.  Он  хотел  услышать,  как Фридрих  будет
оправдываться.
     -- Мне сказать, что я сожалею  о содеянном? --  пожав  плечами, спросил
Фридрих. -- Мне это поможет? -- Он снова пожал плечами, явно не рассчитывая,
что кто-нибудь отнесется  серьезно ко второму вопросу.  Он помолчал немного.
-- Не могу сказать, что я страшно сожалею о случившемся. Я выполнял приказы.
Офицеры говорили нам, что  вы, евреи, враги рейха и вас  нужно уничтожать. И
потому... -- Он еще раз пожал плечами.
     Анелевич  уже  слышал  подобные слова  от нацистов, попавших  в  плен к
евреям, когда помогал ящерам изгнать немцев из Варшавы. Прежде чем он  успел
как-то отреагировать, Пинхус Сильверман зашипел:
     --  Моя Йетта,  мои  мальчики,  моя малышка  были  вашими  врагами? Они
представляли опасность для вас, ублюдков? --  Он  хотел  плюнуть  Фридриху в
лицо, но промахнулся, и слюна медленно сползла по кирпичной  стене  пожарной
станции.
     -- Отвечай ему! -- крикнул Анелевич, потому что Фридрих молчал.
     -- Яволь,  герр  генерал-фельдмаршал!  -- сказал Фридрих  и залихватски
щелкнул  каблуками. --  Ты  меня  поймал. Вы  поступите  со  мной  так,  как
посчитаете  нужным, как  это делал я, выполняя приказы  своего командования.
Когда Англия сбросила на нас свои бомбы и погибло множество женщин и  детей,
английские  летчики считали их своими  врагами. И  еще -- прежде чем вы меня
пристрелите -- должен заметить, что, когда _мы_ сбрасывали  бомбы на Англию,
мы  тоже  убивали  мирных  жителей.  Ну,  и   чем  я  отличаюсь   от  пилота
бомбардировщика, если не считать  того, что у  меня в руках была винтовка, а
не целый самолет, начиненный бомбами?
     --  Но  евреи, которых ты убивал, не  сделали тебе ничего  плохого,  --
сказал  Мордехай, который  уже  обсуждал это  с Фридрихом раньше.  --  Часть
Польши входила в  состав  Германии,  и некоторые  евреи сражались на стороне
кайзера в прошлой войне. Зачем же убивать их сейчас?
     -- Офицеры  говорили нам, что они враги. Если бы я обращался с ними  не
как с врагами, кто знает, что было бы со мной сейчас? -- спросил Фридрих. --
И еще один  вопрос, Шмуэль... если бы ты мог сделать громадный омлет из всех
яиц ящеров, ты бы его поджарил, чтобы они больше никогда нас не беспокоили?
     -- Нам твоя нацистская  болтовня  ни  к чему, -- заявил Сильверман.  --
Скажи мне вот что,  нацистский подонок, что бы ты стал делать, если бы нашел
человека, убившего твою  жену и  детей? Что бы ты сделал, если бы оказалось,
что он даже _не помнит_, как убил их?
     -- Я бы прикончил ублюдка, -- ответил Фридрих. -- Но я ведь всего  лишь
нацистский  подонок  и  в  жизни  не  разбираюсь.  Сильверман  посмотрел  на
Мордехая.
     -- Ты его слышал. Он сам себя приговорил -- если бы он этого не сделал,
я бы ему помог.
     Фридрих  тоже  взглянул  на  него,  словно  хотел  сказать: "Мы  вместе
сражались, а  теперь ты собираешься  меня убить?  Ты ведь давно знал,  кто я
такой  -- по крайней мере частично. Ты же сознательно от себя отталкивал это
знание, чтобы мы не вцепились друг другу в глотки?"
     --  Фридрих, -- вздохнув, проговорил  Анелевич,  -- я думаю,  нам нужно
пойти на рыночную площадь Балут.
     На   площади   располагался   не    только    рынок;   там   находились
административные  учреждения лодзинского гетто. Кто-нибудь  наверняка узнает
Мордехая Анелевича. Не исключено, что это поможет Фридриху. Впрочем,  другим
наверняка захочется открыть  его  настоящее имя  Хаиму  Румковскому  --  или
ящерам.
     --  Значит, ты  тоже решил  сказать  им,  что меня нужно  повесить?  --
поинтересовался Фридрих.
     -- Нет, -- ответил Анелевич.
     Пинхас Сильверман  издал сердитый стон. Не  обращая на  него  внимания,
Анелевич продолжил:
     -- Сильверман расскажет  о том, чем ты занимался до появления ящеров. А
я --  о том, как ты себя вел после их прихода, точнее все, что мне известно.
Чаша весов должна склониться...
     Фридрих рассмеялся ему в лицо.
     --  Неужели ты думаешь, что сейчас,  когда  обстоятельства  изменились,
когда евреи смогли поднять голову, меня ждет что-нибудь хорошее?
     --  Мы верим в  понятие, о  котором  вы, нацисты, вероятно, никогда  не
слышали. Это справедливость, -- ответил Анелевич.
     -- Чушь собачья,  -- сказал Фридрих. -- Итак, именем справедливости  ты
собираешься...
     Не договорив, даже не  изменив направления взгляда, он ударил Анелевича
в живот и побежал.
     -- Уф! -- выдохнул Мордехай и сложился пополам.
     "Проклятье",  -- подумал  он,  пытаясь набрать  воздуха  в  непослушные
легкие. Возможно, Фридрих и начинал свою карьеру в полицейском батальоне, но
с тех пор  он  стал настоящим солдатом и  партизаном -- со всеми вытекающими
последствиями. Враг не должен знать, что  ты собираешься сделать в следующую
минуту,  --  первый пункт в списке  необходимых умений  хорошего  солдата  и
партизана.
     Однако немец  не взял  в расчет Пинхаса Сильвермана. Еврей из  Липно  с
громким криком "нацистский убийца!" бросился вслед за ним. Анелевичу удалось
встать на колени в тот момент, когда Сильверман догнал Фридриха и повалил на
землю.  В  этой схватке у  Сильвермана шансов не было, но раньше чем Фридрих
избил  его  до потери  сознания, появились вооруженные  пистолетами  люди  и
громко приказали им прекратить драку.
     Сильверман,  задыхаясь, изложил им свою  историю.  Один  из вооруженных
парней задал Фридриху короткий вопрос:
     -- Ну?
     -- Да, -- так же коротко ответил Фридрих.
     Два выстрела  прозвучали одновременно. Прохожие, которые не  знали, что
происходит,  испуганно  закричали.  Сильверман  разрыдался.  От  радости или
ярости? Или его охватила  печаль, оттого что  еще одна смерть  не вернет его
уничтоженную семью? "Наверное, он и сам не знает", -- подумал Анелевич.
     -- Слушай, Арон, давай избавимся от этих отбросов.
     Парни схватили  Фридриха за  ноги  и  потащили тело прочь.  На асфальте
осталась кровавая дорожка.
     Мордехай медленно поднялся  на ноги. Он еще не  мог толком разогнуться;
Фридрих  отличался огромной  силой,  и удар  получился  безжалостным. Он был
хорошим  спутником,  но если  знать, чем он  занимался...  Анелевич  покачал
головой.  Немец,  возможно,  получил  по  заслугам,  но  если  бы все  люди,
заслужившие  смерть  за  свои поступки  во  время войны, неожиданно попадали
замертво  на землю, в  живых осталось бы так мало, что даже Ной  не  смог бы
снарядить  свой ковчег. А мир перешел бы к ящерам,  у которых руки  тоже  по
локоть в крови.
     Анелевич покачал головой и  медленно, тяжело побрел  по улице. Он снова
остался  совершенно один. И почему-то чутье ему  подсказывало,  что его ждут
серьезные проблемы.
     * * *
     --  Господи,  как мне  жаль пехоту, --  сказал  Генрих  Ягер, который с
упрямой целеустремленностью  заставлял себя идти вперед. -- Думаю,  во время
этого проклятого похода я потерял килограммов десять.
     -- Перестань ныть, -- отбрил Отто Скорцени. -- Ты на юге  Франции, друг
мой, здесь самые лучшие в мире курорты. Чем тебе не отдых?
     -- А теперь спроси меня, как  я к этому отношусь. А  я отвечу, что  мне
плевать, -- сказал.  Ягер. -- По мне, так твой  "курорт" ничем не отличается
от русских степей. Там тоже было страшно жарко.
     Он отер лоб рукавом  грязной  рубашки. Его простая  одежда ни за что не
обманула бы  французов,  никто из них не принял бы  его  за своего, но ящеры
такой проницательностью не обладали.
     --  Зато  здесь не так  холодно, как в  степях  зимой,  уж  можешь  мне
поверить. --  Скорцени демонстративно  поежился. -- К  тому же  тут не такие
уродливые  пейзажи.  А  теперь  прибавь-ка  шагу.  Мы  должны  добраться  до
следующей остановки до захода солнца. -- И он пошел быстрее.
     Тяжело вздохнув, Ягер поплелся за ним.
     --  Мы вчера прошли мимо базы ящеров, потому что ты так сильно спешишь,
-- проворчал он.
     -- Мы прошли мимо  базы,  и никто к нам не привязался. Так что прекрати
стонать, -- ответил Скорцени.  --  Когда  имеешь дело с ящерами, лучше всего
действовать  напрямую. Они такие расчетливые и осторожные, что не могут себе
представить  нахальных идиотов,  которые  попытаются  провернуть  что-нибудь
рискованное прямо у  них под носом. Сами  они  никогда в жизни  не совершают
глупостей и потому не ожидают ничего подобного от других.  Мы  уже множество
раз этим пользовались.
     -- Ну,  хорошо, предположим, ты прав. Только ты ведь  не  собираешься в
ближайшее время преподнести им свою задницу в подарок, а заодно и мою  тоже?
Нас не интересует их база.
     -- Ты  так думаешь? А какая тебе польза от  твоей задницы? -- со смехом
спросил  Скорцени  и повернулся в  сторону базы.  --  А ты заметил,  с каким
удивлением  нас  разглядывал  их  пилот?  --  Скорцени попытался  изобразить
уставившегося на них ящера.
     Ягер невольно расхохотался, но уже в следующую минуту веселье слетело с
него, точно шелуха с лука.
     -- А с чего ты взял, что тот ящер пилот?
     -- Золотые с синим полосы на груди и животе,  желтые на руках и красные
с  малиновым пятна  на  голове.  Думаю, он  офицер  среднего  ранга... иначе
малиновых пятен было бы меньше. Я внимательно изучал их раскраску, приятель.
И, можешь не сомневаться, знаю, о чем говорю.
     -- А я и не сомневаюсь, -- насмешливо заметил Ягер.
     Они шли дальше,  справа  весело  несла свои воды река Тарн, овцы щипали
траву,  растущую  по  берегам,  иногда  раздавался лай  собак.  В  крошечной
деревушке работал кузнец, и грохот его молота гулким эхом носился по улицам,
совсем как тысячу лет назад.
     -- Я скажу тебе, что мне здесь нравится, -- неожиданно проговорил Ягер.
--  Впервые за прошедшие  четыре года я попал в края, которых  не  коснулась
война.
     -- Естественно,  -- ответил Скорцени. -- А когда мы найдем какое-нибудь
кафе, ты сможешь заказать себе вина.
     --   Вина?  --  удивленно  переспросил  Ягер.  --  Ах,   да.   Французы
капитулировали, прежде чем мы  сюда добрались, и  эта часть Франции так и не
узнала тягот оккупации. Потом  заявились ящеры, и французы сдались им. У них
это  неплохо  получается.  -- Он  фыркнул.  -- В  результате многие  из  них
остались  живы,  а  могли  бы  погибнуть,  если  бы  оказали  сопротивление.
Получается, что они трусы? Или просто умнее нас?
     --  И то и другое, -- сказал Скорцени. -- Но лично я предпочитаю стоять
на ногах,  а  не валяться в пыли, разрешая всем желающим пинать меня ногами.
Впрочем, если бы  кому-нибудь  и  удалось меня свалить, я  бы  утащил  его с
собой.
     Ягер задумался над этими словами, а потом  медленно  кивнул.  У него за
спиной  раздался  звон  колокольчика, и  он  отступил  в сторону,  пропуская
французского полицейского на  велосипеде. Маленькие усики  и кепи делали его
похожим  на персонаж из фильма. В корзинке, прикрепленной чуть ниже руля, он
вез длинные батоны и бутылку  красного вина. Судя по тому, как напряженно он
смотрел  на  свою поклажу, она  интересовала  его  значительно  больше,  чем
какие-то грязные путники.
     Они  миновали  деревушку  под названием Амбиале.  В стародавние времена
владелец этих земель выстроил замок на небольшом холмистом  уступе, нависшем
на Тарном. Замок превратился в руины, а деревушка выжила.
     Чуть  дальше  они  заметили небольшой дом, прячущийся  за  раскидистыми
ивами. Рядом в пруду плескались утки, в  сарае хрюкали  свиньи. Невысокий, с
поникшими  плечами француз в  соломенной  шляпе,  делавшей  его  похожим  на
американского  фермера,  увидев  приближающихся немцев,  поставил  ведро  на
землю.
     --  Здравствуйте,   месье,  --  проговорил  Ягер,  с  трудом   подбирая
французские слова. -- Не найдется ли у вас сигаретки? А лучше двух?
     --  К сожалению,  месье, у  меня нет даже  одной.  -- Крестьянин  пожал
плечами так по-французски,  что Ягер тут же забыл об американских  фермерах.
-- Вы от дядюшки Генри? -- спросил крестьянин.
     --  Да,  -- ответил Ягер, сообразив, что дядюшка  Генри, скорее  всего,
французская версия имени Генрих Гиммлер.
     -- Заходите, -- пригласил их крестьянин, махнув  рукой  в сторону дома.
-- Моя  жена и дочь, они уехали к ее брату на пару дней. Тут неподалеку. Они
и сами не могут внятно объяснить почему, но они ужасно любят ездить к Рене в
гости. -- Он помолчал немного. -- Кстати, меня зовут Жак.
     Ягер  решил, что это  вовсе не означает, что крестьянина  на самом деле
звали Жак. Тем не менее он сказал:
     -- Спасибо, Жак. Меня зовут Жан, а моего приятеля Франсуа.
     Скорцени фыркнул,  услышав  свое  новое  имя, которое  больше подходило
напомаженному парикмахеру, а не солдату с изуродованным шрамом лицом.
     Под  глазами  Жака  лежали  темные  круги  и  мешки,  но,  несмотря  на
усталость, глаза светились умом.
     --  Значит, вы Иоганн  и Фриц? -- спросил он на ломаном немецком сродни
французскому Ягера.
     -- Если вам так больше нравится, -- ответил по-немецки Скорцени.
     Глаза Жака смотрели на него совершенно серьезно, он тоже  умел отличать
фальшивое имя от настоящего.
     Внутри  домик  оказался мрачным,  хотя Жак сразу включил  свет. И снова
Ягер напомнил себе, что в  этой части Франции никто не сражался на войне вот
уже несколько поколений; и  все, что у  них  работало  до  1940 года, должно
работать и сейчас.
     -- Вы, наверное,  проголодались? -- спросил Жак.  --  Мари  приготовила
жаркое, сейчас я его подогрею.
     Он развел огонь  в очаге и  повесил  над ним  котелок. Почти сразу же в
воздухе  растекся восхитительный аромат. Потом  Жак налил  вино из  большого
кувшина в три разных стакана и поднял свой.
     -- За ящеров .. дерьмо!
     Они  дружно выпили.  Вино  оказалось сухим и  немного резковатым.  Ягер
решил, что язык у него  обязательно превратится в кусок жесткой  кожи. Затем
Жак  начал раскладывать  жаркое:  морковь, лук,  картошка  и кусочки  мяса в
приправленном  специями  соусе. Ягер  чуть  не  проглотил  единым духом свою
порцию, однако  Скорцени  все  равно  закончил трапезу  первым. Они запивали
жаркое вином, и оно больше не казалось им слишком кислым.
     -- Замечательно. -- Ягер  посмотрел на  Жака.  -- Если вы все время так
хорошо питаетесь, удивительно, что вы не весите сто килограммов.
     --  Работа  на  земле отнимает  много сил, -- ответил  француз.  -- А в
последние  годы  стало еще  труднее,  бензина  больше  ни у  кого  нет.  Да,
крестьянин может поесть вволю, только вот земля не дает ему растолстеть.
     -- А что за мясо мы  ели? -- спросил Скорцени и бросил печальный взгляд
на котелок, висящий над очагом.
     --  Заяц.  -- Жак  развел руки в  стороны. -- Вы  же знаете, как сейчас
обстоят дела. Домашний скот  забивают только в самом крайнем случае -- чтобы
не  умереть с  голоду  или  на  праздник вроде свадьбы. Но  я  умею  неплохо
обращаться с капканами, и вот...
     Он  не предложил им добавки,  и  даже такой  бесцеремонный человек, как
Скорцени,  не  решился  встать  и  взять  еще жаркого  без  приглашения.  Он
наверняка  сообразил, что  другой  еды  у  Жака  нет,  а  крестьянину  нужно
продержаться до возвращения жены.
     -- Спасибо, что разрешили нам переночевать.
     -- Да не за что. -- Жак поднес руку ко рту, словно в ней была сигарета.
За последний год Ягер много раз видел подобный жест Через пару минут француз
сказал: -- Жизнь странная  штука,  правда?  В молодости я  сражался с  вами,
бошами, с _немцами_, под Верденом и даже  представить себе  не мог, что вы и
мы станем союзниками.
     --  Маршал Петен тоже сражался под  Верденом, -- заметил Скорцени. -- А
потом сотрудничал с немецкими властями.
     Ягер не знал, как хозяин отреагирует на эти  слова.  Некоторые французы
хорошо  относились к  Петену,  в  то время как для других  он  стал символом
коллаборационизма. Жак только пожал плечами и сказал:
     -- Уже поздно. Я принесу вам одеяла.
     Он  посчитал само собой разумеющимся, что солдаты лягут спать  на полу.
Впрочем, сейчас Ягер мог бы спокойно проспать всю ночь на кровати, утыканной
гвоздями.
     Одеяла из грубой шерсти  оказались толстыми и кусачими. То,  в  которое
завернулся Ягер, пахло женским потом и немного -- розовой водой. "Интересно,
кто под ним  спал -- жена или  дочь  Жака?"  -- подумал  он, понимая, что не
стоит задавать такой вопрос хозяину дома.
     Скорцени  уже  громко  храпел.  Ягер полежал  немного без сна,  пытаясь
вспомнить, когда в  последний  раз  спал  с женщиной. Периодические визиты в
бордель в счет не шли, они помогали только снять напряжение и выпустить пар.
     Последней  женщиной,  которая для  него  что-то значила,  была  Людмила
Горбунова. С тех пор прошел почти год. Как много!
     На следующее  утро они позавтракали большими кусками хлеб