на что
оно теперь похоже!
     Он никогда  не играл на Ригли-Филд  --  его команде "Кубз"  нечего было
делать на  площадках прежнего  Вест-Сайда  в  те времена, когда он  поступил
кетчером  в команду  "Кардиналов", еще перед Первой мировой войной. Но руины
спортивного  парка --  словно  внезапный  удар в зубы --  сделали  очевидной
реальность   обрушившейся   на  него   войны.  Иногда  такое  происходит  со
свидетелями грандиозных событий,  иногда  -- из-за какой-нибудь  ерунды:  он
вспомнил пехотинца,  который сломался и зарыдал, как  дитя, при виде куклы с
оторванной головой, принадлежавшей неизвестному французскому ребенку.
     Глаза Малдуна скользнули по развалинам Ригли.
     -- Должно  пройти немало  времени,  прежде чем "Кубз" завоюет очередное
знамя, -- произнес он в качестве эпитафии и парку, и городу.
     К югу от  Ригли-Филд Дэниелсу встретился крупный мужчина с сержантскими
нашивками. Он небрежно отсалютовал, лицо почему-то выглядело смущенным.
     -- Идемте, лейтенант, -- сказал он. -- Я провожу ваше подразделение  на
передовую.
     -- Хорошо, вперед, -- ответил Остолоп.
     Большинство его подчиненных были  желторотыми  сосунками. Многие  из-за
этого  гибли. Но подчас не  помогал никакой  опыт.  У  Остолопа и самого был
внушительный шрам --  к счастью, сквозная  рана не задела  кости. А  пролети
пуля ящеров на два или три фута выше -- могла попасть и в ухо.
     Сержант  повел их от  эпицентра  взрыва через  северную окраину к  реке
Чикаго. Большие здания  стояли  пустые и разбитые, такие  же безразличные  к
происходящему, как некогда -- куча костей динозавров. При  условии, конечно,
что в них не прятались снайперы ящеров.
     -- Нам бы  надо отогнать их  подальше, -- сказал сержант, с отвращением
сплюнув. -- А какого черта собираетесь делать вы?
     -- Ящеров и в самом деле трудно отогнать, -- мрачно согласился Дэниелс.
     Он осмотрелся.  Большая бомба не затронула  эту часть  Чикаго, но здесь
оставили  свои  следы  несчетное  количество мелких  бомб  и  артиллерийских
снарядов,  а также огонь и пули. Руины служили идеальной защитой для любого,
кто выбрал бы их в качестве укрепления или засады.
     -- Это самая вшивая часть города, чтобы сражаться с этими гадами.
     -- Здесь действительно вшивая часть города, сэр, --  сказал сержант. --
Здесь  жили даго [Презрительная кличка. Так американцы  называют итальянцев,
испанцев  и  португальцев. --  Прим.  ред.], пока ящеры их не выгнали.  Хоть
что-то полезное они сделали.
     -- Придержи язык насчет даго, -- сказал ему Дэниелс.
     В  его  подразделении  таких  было двое.  Если  бы  сержант  завелся  с
Джиордано и Пинелли, то вполне мог бы расстаться с жизнью.
     Чужак бросил на Остолопа недоверчивый взгляд, явно удивившись отповеди.
Такой мордастый  краснорожий мужик с говором Джонни Реба никак не может быть
даго, так чего ради он их защищает?
     Но Остолоп был лейтенантом, и потому сержант молчат всю дорогу, пока не
привел подразделение на место назначения.
     --  Вот это  Оук, а это  Кливленд, сэр. Это называется "Мертвый Угол" в
память  их отцов --  итальянские парнишки имели  привычку убивать здесь друг
друга,  еще во время сухого закона. Каким-то образом получалось, что никогда
не было свидетелей. Забавно, не правда ли?
     Он откозырял и удалился.
     Подразделением, которое  должны были сменить люди Дэниелса,  командовал
щуплый светловолосый парень по имени Расмуссен. Он показал на юг.
     -- Ящеры располагаются примерно в четырех сотнях ярдов отсюда, вон там.
Последние дня два довольно тихо.
     -- Хорошо.
     Дэниелс  поднес  к  глазам  бинокль  и  стал всматриваться  в указанном
направлении. Он заметил пару ящеров. Значит, и вправду затишье --  иначе они
не  вышли  бы  наружу.  Ящеры  были  ростом  с  десятилетнего  мальчика,  их
коричнево-зеленую кожу украшали узоры,  означавшие  то же  самое, что  знаки
различия и нашивки с  указанием рода войск. Глаза на выступающих  бугорках и
способны поворачиваться. Туловище  наклонено вперед; походка карикатурная --
такой нет ни у одного существа на Земле.
     -- Уродливые маленькие гады, -- сказал  Расмуссен.  -- Мелочь  поганая.
Как существа такого размера создают столько неприятностей?
     -- Им удается, это факт, --  ответил Остолоп. -- Вот чего я не понимаю,
так это  почему они здесь -- и как мы  от них избавимся. Они  пришли,  чтобы
остаться, вне сомнения.
     -- Полагаю, что надо перебить их всех, -- сказал Расмуссен.
     -- Удачи вам! -- сказал Остолоп.  --  Они, наоборот, склоняются к тому,
чтобы проделать то же самое с  нами. Это вполне реально. Если бы вы спросили
меня -- не  то, что вы  спросили,  а  другое, -- я сказал бы, что надо Найти
какой-то  совсем  другой  путь.  --  Он  почесал  щетинистый подбородок.  --
Единственная  неприятность в  том,  что  у  меня  нет ясности,  какой  путь.
Надеюсь, что  у кого-то она есть. Если  ее нет ни у кого, то  надо искать  и
найти побыстрее, иначе нас ждут разнообразнейшие неприятности.
     -- Как вы и сказали, я вас об этом не спрашивал, -- ответил Расмуссен.


Глава 2

     Высоко  над  Дувром прошумел реактивный самолет. Не  видя его, Дэвид не
мог определить, был ли это  самолет ящеров или британский  "Метеор". Толстый
слой серых клубящихся облаков закрывал все небо.
     -- Это один из наших, -- объявил капитан Бэзил Раундбуш.
     -- Пусть, раз уж  ты так говоришь, -- ответил Гольдфарб, задержав слово
"сэр" чуть дольше, чем полагалось.
     -- Именно это я и сказал, -- закончил Раундбуш.
     Бэзил был  высокий, красивый, светловолосый и  румяный,  со щегольскими
усиками  и множеством наград,  из  которых первые  он  получил  в  битве  за
Британию, а последние -- за недавние бои с ящерами. Что до Гольдфарба, то он
мог похвастаться лишь  медалью за ранение --  собственно, только за то,  что
выжил при нападении ящеров на остров. Даже "Метеоры" были легкой добычей для
машин, на которых летали ящеры. Кроме  того, Раундбуш отнюдь  не  был боевой
машиной,  у которой больше амбиций, чем  мозгов.  Он помогал Фреду Хипплу  в
усовершенствовании двигателей, которые устанавливались  на "Метеоры", он был
остроумен, женщины  перед ним так  и падали.  А в  результате  у  Гольдфарба
развился жестокий комплекс неполноценности.
     Он делал  все,  чтобы скрыть его, поскольку Раундбуш --  с поправкой на
манеры -- был весьма приятным парнем.
     --  Я  всего лишь скромный  оператор радарных установок, сэр, -- сказал
Гольдфарб, убирая  со  лба несуществующую челку.  -- Я  не могу знать  таких
вещей, не могу.
     -- Ты всего лишь скромная свалка комплексов,  вот  ты  кто, -- фыркнув,
сказал Раундбуш.
     Гольдфарб   вздохнул.   Раундбуш  к   тому   же   великолепно   говорил
по-английски, в  то время как его акцент, несмотря  на  все  усилия и долгую
учебу, выдавал происхождение из лондонского Ист-Энда, как только он открывал
рот.
     Пилот протянул руку:
     -- Оазис перед нами. Вперед!
     Они ускорили шаг. Гостиница "Белая лошадь" располагалась неподалеку  от
Дуврского  замка,  в  северной  части города. Это была  неплохая прогулка от
Дуврского  колледжа,  где  они  оба  трудились  над  превращением  трофеев в
устройства,  которые могли использовать королевские ВВС и  другие британские
войска.  Гостиница  располагала  еще и лучшей в  Дувре  пивной, и не  только
благодаря горькому пиву, но и благодаря своим официанткам.
     Неудивительно,  что  она  была набита  битком.  Мундиры  всех видов  --
авиация,  армия, морская пехота, королевский  военный флот -- перемешались с
гражданским твидом и фланелью. Обогревал всех огромный камин в дальнем конце
помещения, как делал  это  всегда, еще с  четырнадцатого столетия. Гольдфарб
благодарно вздохнул.  Лаборатории  Дуврского  колледжа, где он проводил дни,
были чистыми, современными -- и чертовски холодными.
     Словно  регбисты, они  проложили себе  локтями путь к  стойке. Раундбуш
поднял руку, когда они приблизились к желанному берегу.
     -- Две  пинты  лучшего горького,  дорогая,  --  крикнул  он рыжеволосой
девушке за длинным дубовым прилавком.
     -- Для тебя, дорогой, все что угодно, -- сказала Сильвия.
     Все   мужчины,   услышавшие   ее  слова,  по-волчьи  взвыли.  Гольдфарб
присоединился  к  этому  вою,  но только  для  того,  чтобы  не  выделяться.
Некоторое время назад они с Сильвией были любовниками. Это не означало,  что
он  сходил по  ней с  ума, и даже не означало, что в  это время он у нее был
единственным, хотя она по-своему была честна и не старалась накручивать  его
историями  про  соперников.  Но,  увидев  ее  теперь,  после  того  как  они
расстались, он почувствовал себя уязвленным -- не в последнюю очередь  из-за
того, что он по-прежнему страстно жаждал сладкого тепла ее тела.
     Она подтолкнула  пинтовые  кружки новоприбывшим.  Раундбуш  швырнул  на
стойку серебряную монету. Сильвия взяла ее и начала отсчитывать сдачу, но он
покачал головой. Она улыбнулась широкой обещающей улыбкой.
     Гольдфарб поднял свою кружку.
     -- За группу полковника Хиппла! -- провозгласил он.
     Они  с  Раундбушем  выпили. Если бы не  Фред Хиппл,  то королевские ВВС
продолжали бы сражаться с  ящерами  на "харрикейнах" и "спитфайрах", а не на
реактивных  машинах.  Но Хиппл  пропал,  когда ящеры  -- во время  атаки  на
Британию -- захватили исследовательскую  станцию  в Брантингторпе. Возможно,
этот тост был единственной данью памяти, доставшейся на его долю.
     Раундбуш с уважением посмотрел на напиток цвета темного золота, который
он пил большими глотками.
     -- Чертовски хорошо,  --  сказал он. -- Это  самодельное  горькое часто
превосходит то, что продают пивоварни по всей стране.
     -- В этом ты прав, -- причмокнув, подтвердил Гольдфарб. Он  считал себя
знатоком  горького.  -- Хороший  хмель,  пикантный  вкус... -- Он сделал еще
глоток, чтобы освежить в памяти нюансы.
     Кружки быстро опустели. Гольдфарб поднял  руку,  чтобы заказать  второй
круг. Он поискал глазами  Сильвию,  какое-то  время  не мог найти ее,  потом
увидел: она несла поднос с пивом к столу возле камина.
     Как по волшебству, за стойкой материализовалась другая женщина.
     -- Хотите еще пинту? -- спросила она.
     -- Две -- одну для  моего приятеля, -- автоматически ответил  он, затем
посмотрел на нее. -- Эй! Вы  здесь новенькая.  Она кивнула, наливая  пиво из
кувшина.
     -- Да. Меня зовут Наоми.
     Ее  темные  волосы  были  зачесаны  назад,  придавая   лицу  задумчивое
выражение. Тонкие черты лица,  бледная  кожа -- без  намека на розовый цвет,
узкий подбородок и широкие скулы, большие  серые глаза,  элегантно изогнутый
нос.
     Гольдфарб заплатил  за горькое, продолжая изучать новенькую. Наконец он
рискнул спросить ее не по-английски:
     -- Yehudeh?
     Она  пристально посмотрела  на  него.  Он  понял,  что  она изучает его
внешность.   Его  вьющиеся  каштановые  волосы  и   громадный  нос  выдавали
происхождение  явно не  от  англичан.  Через  мгновение  она  с  облегчением
ответила:
     --  Да, я еврейка. Да и  вы  тоже  еврей,  если не ошибаюсь. Теперь  он
уловил  ее  акцент  -- такой же, какой был  у его родителей, хотя далеко  не
такой сильный. Он кивнул.
     -- Не отпираюсь, -- сказал он, вызвав настороженную улыбку на ее лице.
     Он дат ей такие же чаевые, как Бэзил  Раундбуш Сильвии, хотя мог дать и
меньше. Он поднял кружку в приветствии, а затем спросил:
     -- А что вы делаете здесь?
     -- Вы  имеете  в  виду -- в  Англии? --  спросила  она,  вытирая стойку
тряпкой. --  Моим родителям повезло -- или, если вам  больше нравится, у них
хватило ума -- сбежать  из Германии в тридцать седьмом году. Я была вместе с
ними, мне было тогда четырнадцать.
     Значит,  теперь  ей 20  или 21: прекрасный возраст, с уважением подумал
Гольдфарб. Он пояснил в свою очередь:
     -- Мои родители приехали из Польши перед Первой мировой войной, так что
я родился здесь.
     Он подумал, стоило ли говорить  ей  об этом:  немецкие  евреи временами
задирали носы перед своими польскими кузенами.
     Но она сказала:
     -- Значит,  вам повезло  больше.  Уж через что  мы прошли... а  ведь мы
сбежали еще до того, как началось самое худшее.  А в  Польше,  говорят, было
даже хуже.
     --  Все, что говорят,  -- правда, --  ответил Дэвид, -- Вы когда-нибудь
слышали передачи  Мойше  Русецкого?  Мы с  ним кузены, я  разговаривал с ним
после того, как он сбежал из Польши. Если бы не ящеры, то в Польше сейчас не
осталось бы ни одного еврея. Мне противно чувствовать себя благодарным им за
это, но так уж вышло.
     -- Да, я слышала, -- ответила Наоми. -- Ужасные вещи. Но там по крайней
мере они кончились, а в Германии продолжаются.
     -- Я  знаю, --  сказал  Гольдфарб  и медленно  отпил свое горькое. -- И
нацисты нанесли ящерам столько же ударов, как и  любой другой, а может быть,
и больше. Мир сошел с ума, он становится колодцем, полным крови.
     Бэзил   Раундбуш  разговаривал  с   блондином,  офицером   Королевского
военно-морского флота. Теперь он обернулся  и  обнаружил свежую пинту  возле
локтя --  и Наоми  за стойкой. Он выпрямился.  Он  умел включать свои двести
ватт шарма так, как большинство мужчин включают свет.
     -- Прекрасно,  прекрасно, --  сказал он, улыбаясь во  весь рот. -- Вкус
нашего трактирщика, несомненно, повысился. Где он нашел вас?
     "Это  уже  не  смешно",  --  подумал  Гольдфарб. Он ожидал,  что  Наоми
вздохнет, или  захихикает, или сделает еще что-то, чтобы  показать,  как она
поражена. Он еще ни разу не видел, чтобы Раундбуш терпел поражение.
     Но девушка ответила довольно холодным тоном:
     -- Я искала работу,  и он  был  достаточно  добр,  чтобы  счесть, что я
подойду.  Теперь,  если вы меня  извините... И она  поспешила  к  очередному
жаждущему посетителю. Раундбуш вдавил локоть в ребра Гольдфарба.
     -- Это  не  спортивно,  старик.  По-моему,  ты нечестным путем  получил
преимущество.
     Черт побери,  наверное,  его резкость  вызвана тем,  что он заметил  ее
акцент или быстро оценил внешность.
     -- Я? -- сказал  Гольдфарб. -- Тебе ли говорить о преимуществах,  когда
ты поимел всех, кто носит юбку, отсюда до острова Уайт.
     -- О чем это ты, мой дорогой приятель? -- сказал Раундбуш и подпер щеку
языком, показывая,  что его не  следует воспринимать всерьез. Он  допил свою
пинту, затем толкнул  пустую кружку Сильвии,  которая наконец  вернулась  на
место. -- Еще один круг для Дэвида и меня, пожалуйста, дорогая.
     -- Сейчас, -- ответила она.
     Раундбуш  снова  повернулся   к  морскому  офицеру.  Гольдфарб  спросил
Сильвию, показав глазами в сторону Наоми:
     -- Когда она начала здесь работать?
     --  Несколько  дней  назад, -- ответила  Сильвия.  --  И  если ты  меня
спросишь, она слишком чистая, чтобы заниматься этим. Приходится ведь терпеть
пьяных,  всякий  сброд, и  всем  от тебя -- или  в тебе -- все время чего-то
надо.
     -- Спасибо, -- сказал Гольдфарб. -- Ты  подняла  мое настроение на  два
дюйма.
     -- Подумать только, ты ведь порядочный человек, не то что эти  негодяи,
--  сказала Сильвия.  Это  была похвала, не  лишенная оттенка осуждения.  --
Наоми  делает  вид, что  не замечает тех,  кто пристает к ней, и  как  бы не
понимает,  чего от нее хотят. Но это  ненадолго.  Раньше или позже -- скорее
раньше  -- кто-нибудь попытается сунуться  ей под блузу или под платье.  Вот
тогда мы и...
     Она  не успела сказать  "увидим", как звук пощечины, словно винтовочный
выстрел, перекрыл шум болтовни в "Белой лошади". Капитан морских  пехотинцев
сидел, прижав  руку к щеке. Наоми невозмутимо поставила перед ним пинту пива
и пошла дальше.
     --  Хорошо  совпало,  хотя я просто  говорила,  что думаю, --  заметила
Сильвия с очевидной гордостью.
     -- Да, именно так, -- согласился Гольдфарб.
     Он  посмотрел  на  Наоми.  Их  взгляды  на  мгновение  встретились.  Он
улыбнулся. Она пожала плечами, как  бы говоря: на работе  всякое бывает.  Он
повернулся к Сильвии.
     -- Хорошо у нее получилось, -- сказал он.
     * * *
     Лю  Хань  нервничала.  Она  замотала  головой.  Нет,  она   больше  чем
нервничала.  Она была перепугана одной только  мыслью о встрече с маленькими
чешуйчатыми  дьяволами.  Она  слишком  долго  находилась  под их  контролем:
вначале в  самолете, который никогда не садится на  землю,  где ее случали с
другими людьми, чтобы узнать, как люди ведут себя в интимной жизни, и потом,
когда она  забеременела, в тюремном лагере неподалеку от Шанхая. После  того
как она родила ребенка, они украли его. Она хотела вернуть ребенка, хотя это
была всего-навсего девочка.
     С  учетом прошлого опыта  она беспокоилась,  уверенная,  что чешуйчатые
дьяволы с  ней  возиться  не  станут --  она  не  стоит их внимания.  И она,
женщина, ничего не  могла сделать, чтобы облегчить  свое положение. Доктрина
Народно-освободительной  армии гласила, что женщины были и должны быть равны
мужчинам.  Где-то  в  глубине сознания  она  начинала верить  в  это,  но  в
повседневной  жизни  ее мысли  -- и страхи -- по-прежнему  формировал  опыт,
полностью противоречивший новой доктрине.
     Вероятно, чувствуя это, Нье Хо-Т'инг попробовал ее успокоить:
     --  Все будет хорошо.  Они ничего не сделают  вам,  тем  более  на этих
переговорах. Они знают,  что у нас есть  их пленные, которые ответят, если с
нами что-нибудь произойдет.
     -- Да, я понимаю, -- автоматически сказала она, но все же посмотрела на
него с благодарностью.
     Он служил политическим комиссаром в  Первом  полку  революционной армии
Мао,  командовал дивизией во  время Великого  похода, был  начальником штаба
армии. После нашествия  ящеров  он возглавил  борьбу против них  -- и против
японцев, и  контрреволюционной гоминдановской  клики -- сначала в Шанхае,  а
затем  в  Пекине.  И он был ее любовником.  Хотя  по происхождению  она была
крестьянкой,  ее  сообразительность и  горячее  желание отомстить  маленьким
дьяволам за  все, что они  ей причинили, сделали ее революционеркой,  причем
делавшей быструю карьеру.
     Чешуйчатый  дьявол явился  из  палатки,  которую  это  отродье  возвело
посредине  Пан-Дзо-Сиан-Тай --  Благоуханной  Террасы Мудрости. Палатка была
подобием пузыря из неведомого оранжевого блестящего материала, а  не обычным
сооружением из парусины  или шелка. Она дисгармонировала не только  с  видом
террасы, стен и утонченных лестниц по обе стороны, но и со всем Чун-Хуа-Тао,
Островом Белой Пагоды.
     Лю Хань подавила нервный смех. В те времена, когда маленькие чешуйчатые
дьяволы  еще  не успели захватить  и  испортить ее  жизнь, она была  простой
крестьянкой  и  даже  представить себе  не  могла, что окажется не  только в
Императорском  Городе, сердце Пекина, но на том самом острове, где  отдыхали
старые китайские императоры.
     Маленький дьявол  повернул  один глаз в сторону Лю Хань,  другой  --  в
сторону Нье Хо-Т'инга.
     -- Вы люди из Народно-освободительной армии? -- спросил он на  неплохом
китайском, добавив хрюкающее покашливание в конце предложения,  обозначавшее
вопросительный знак: особенность, перешедшая из его родного языка. Поскольку
никто из людей не возразил, чешуйчатый дьявол сказал: -- Вы пойдете со мной.
Я -- Эссафф.
     Внутри  палатки  лампы  сияли  почти как  солнце,  хотя  и  с  оттенком
желто-оранжевого.  Этот  оттенок  не  имел  ничего общего  с  материалом, из
которого  была  сделана палатка: Лю Хань заметила, что  он  присутствовал  в
любом   свете,   которым  пользовались  чешуйчатые  дьяволы.   Палатка  была
достаточно большой, чтобы в ней  поместилась еще и отдельная прихожая. Когда
женщина направилась к входу, Эссафф схватил ее когтистой лапой.
     -- Обожди! -- сказал  он  и  снова  кашлянул, но  иначе, в знак  особой
важности сказанного. -- Мы обследуем вас нашими приборами,  чтобы убедиться,
что вы не носите с собой взрывчатк