места, где взорвалась бомба,  другие
бежали  к  нему, чтобы помочь раненым.  Среди последних были и они с Ягером,
они бежали, расталкивая мужчин и женщин, бегущих навстречу.
     Уши  заложило,  но  она  слышала  обрывки фраз  на идиш и на  польском:
"...повозка  перед...  остановилась  там... человек ушел прочь... взорвалась
перед..."
     Затем она подошла достаточно близко, чтобы  увидеть, где была  взорвана
бомба.  Здание  пожарной  команды  на Лутомирской улице превратилось  в кучу
обломков, сквозь которые начало пробиваться пламя.
     -- Боже мой, -- тихо сказала она.
     Ягер  смотрел  на  ошеломленные  и  истекающие кровью жертвы  с мрачной
решимостью на лице.
     --  Где же Анелевич? -- спросил он,  словно желая,  чтобы боевой  лидер
евреев возник из развалин. Затем добавил еще одно слово: -- Скорцени.


Глава 20

     Ящер по имени Ойяг кивнул головой, изображая покорность.
     -- Будет  выполнено, благородный господин, --  сказал он.  -- Мы  будем
выполнять все нормы, которые вы требуете от нас.
     -- Это хорошо, старший самец, -- ответил на языке  Расы Давид Нуссбойм.
-- Если так, ваши пайки будут увеличены до нормальных ежедневных норм.
     После смерти  Уссмака  ящеры из барака-3 стали работать,  так сильно не
дотягивая до нормы, что  голодали  --  а точнее,  стали еще более голодными.
Теперь наконец новый старший самец, хоть и не обладавший высоким статусом до
пленения, начал силой заставлять их выполнять норму.
     Ойяг, по  мнению  Нуссбойма, мог  бы  стать лучшим  старшим самцом  для
барака, чем Уссмак. Этот последний, может быть,  потому, что был мятежником,
старался вызвать возмущение и  в  лагере. Если бы полковник Скрябин не нашел
способа  сорвать  голодную  забастовку,  которую  начал Уссмак,  неизвестно,
сколько беспорядка и нарушений это вызвало бы.
     Ойяг повращал глазами во все стороны, убедившись, что никто из самцов в
бараке  не проявляет  ненужного внимания  к его  разговору с Нуссбоймом.  Он
понизил голос и заговорил на ломаном русском:
     --  Есть еще  одно  дело,  и  я  сделаю, если вы скажете,  что вам  это
нравится.
     -- Да, -- сказал Нуссбойм.
     Он  вышел  из барака и  направился  к штабу лагеря. Удача  была на  его
стороне.  Когда  он  подошел  к  кабинету   полковника  Скрябина,  секретарь
коменданта отсутствовал.  Нуссбойм остановился в двери  и стал  ждать, чтобы
его заметили.
     И  действительно,  Скрябин  поднял  взгляд от  донесения,  над  которым
работал.  После  того как  началось  перемирие, поезда  приходили  в  лагерь
регулярно.   И   бумаги   теперь  хватало,   поэтому   Скрябин   наверстывал
бюрократическую переписку, которую  ему пришлось отложить просто потому, что
не на чем было писать.
     -- Входи, Нуссбойм, -- сказал он по-польски, положив ручку.
     Чернильные  пальцы на  его пальцах показывали,  насколько он был занят.
Казалось,  он обрадовался возможности сделать перерыв. Нуссбойм  поклонился.
Он надеялся застать  полковника в  добродушном  настроении,  и  его  надежда
осуществилась. Скрябин указал на стул перед столом.
     -- Садись. Ты ведь пришел ко мне не без причины?
     "Лучше, чтобы ты не тратил зря моего времени" -- означали его слова.
     -- Да.  гражданин  полковник.  --  Нуссбойм  с  благодарностью  уселся.
Скрябин  был в  хорошем  настроении:  не каждый  раз он предлагал стул  и не
всегда  говорил по-польски, заставляя  в таких случаях Нуссбойма разгадывать
указания на русском. -- Я могу доложить, что налажено сотрудничество с новым
старшим самцом ящеров. У нас будет гораздо меньше неприятностей от барака-3.
чем было в прошлом.
     -- Хорошо. -- Скрябин сжал испачканные в чернилах пальцы. -- Это все?
     Нуссбойм поспешил ответить:
     -- Нет, гражданин полковник.
     Скрябин кивнул -- если бы его  прервали  только для такого  пустякового
доклада, он заставил бы Нуссбойма пожалеть об этом. Переводчик продолжил:
     --  Другой  вопрос,  однако,  настолько   деликатен,  что  я  колеблюсь
представить его вашему вниманию.
     Он был рад, что может говорить со Скрябиным по-польски: по-русски он бы
так выразиться не смог.
     --  Деликатный? -- Комендант лагеря поднял  бровь.  --  Мы редко слышим
подобные слова в этом месте.
     -- Я понимаю.  Однако...  --  Нуссбойм  оглянулся  через  плечо,  чтобы
убедиться, что стол  позади него все еще не занят, -- это относится к вашему
секретарю Апфельбауму.
     -- В  самом  деле?  -- Скрябин придал голосу  безразличие.  --  Хорошо.
Продолжай. Внимательно слушаю. Так что там насчет Апфельбаума?
     -- Позавчера, гражданин полковник, мы с Апфельбаумом и Ойягом шли возле
барака-3,  обсуждая  способы,  с  помощью  которых  пленные ящеры  могли  бы
выполнять  норму. -- Нуссбойм  подбирал слова с большой  осторожностью. -- И
Апфельбаум сказал, что жизнь каждого стала бы легче,  если бы великий Сталин
--  должен  сказать, он использовал  этот  титул  саркастически, --  если бы
великий Сталин так же беспокоился о том, сколько советские люди едят, как он
беспокоится о том,  насколько упорно они  работают для  него. Это в точности
то, что он сказал.  Он говорил на русском, а не на идиш, так что  и Ойяг мог
понять его,  а поскольку я понял с трудом, то попросил  его повторить Он это
сделал, и во второй раз это прозвучало еще более саркастически.
     -- В самом деле? --  спросил Скрябин.  Нуссбойм кивнул. Скрябин почесал
голову.  --  И ящер  тоже  слышал  это и  понял? -- Нуссбойм  кивнул  снова.
Полковник НКВД посмотрел на  дощатый потолок. -- Я полагаю, он может сделать
заявление об этом?
     -- Если потребуется, гражданин полковник,  я думаю,  что он сделает, --
ответил Нуссбойм. -- Вероятно, мне не следовало упоминать, но...
     -- Но тем не менее, -- тяжко сказал Скрябин. --  Я полагаю, ты считаешь
необходимым написать формальное письменное обличение Апфельбаума.
     Нуссбойм изобразил нежелание.
     -- Я бы не хотел. Как вы помните, когда-то я обличил одного из зэков, с
которым прежде работал, так вот теперь мне этого не хотелось бы делать. Меня
осенило, что так будет...
     -- Полезнее? -- предположил Скрябин.
     Нуссбойм посмотрел на него широко раскрытыми глазами, радуясь тому, что
тот  не  может  прочитать  его  мысли Нет,  Скрябина  не случайно  поставили
начальником лагеря. Полковник полез в свой стол и  вынул бланк с непонятными
указаниями, сделанными русскими буквами.
     --  Напиши,  что  он  сказал. Можно по-польски или  на  идиш.  Мы будем
хранить его в деле.  Я  полагаю,  что  ящер может  говорить  об этом  всем и
каждому. А ты, конечно, таких вещей допускать не должен.
     --  Гражданин полковник, эта мысль  никогда не  могла  бы  прийти мне в
голову. -- Нуссбойм блестяще изобразил потрясенную невинность.
     Он сознавал,  что лжет, как лжет и полковник Скрябин. Но здесь, как и в
любой другой  игре,  существовали свои  правила.  Он  взял ручку  и принялся
быстро писать. Поставив подпись в конце доноса, он протянул бумагу Скрябину.
     Он предположил, что Апфельбаум и  сам  придет с  доносом.  Но он выбрал
свою цель предусмотрительно. Клерку Скрябина придется туго,  когда он станет
переубеждать  своих  политических друзей, отвергая выдвинутые обвинения: они
недолюбливали его за то, что  он подлизывался к коменданту, и за привилегии,
которые он получал как помощник Скрябина.  Обычные зэки презирали его -- они
презирали всех политических. И он не знал никого из ящеров.
     Скрябин сказал:
     --  Если бы это  я узнал от другого человека, то мог  бы  подумать, что
цель этого изобличения -- занять место Апфельбаума.
     -- Вряд ли вы можете так говорить обо мне, -- ответил Нуссбойм. -- Я не
могу занять его место  и никогда не подумал  бы, что смогу. Если бы в лагере
использовался польский язык или идиш, то да,  вы  могли бы  так подумать обо
мне.  Но  я недостаточно знаю русский, чтобы делать эту работу.  Все,  что я
хочу, -- чтобы стала известна правда.
     --  У  тебя  добродетельная  душа,  --  сухо  сказал Скрябин. -- Однако
замечу, что добродетель не всегда является достоинством на пути к успеху.
     -- Именно так, гражданин полковник, -- сказал Нуссбойм.
     "Будь осторожнее",  --  намекнул ему комендант. Он  и  намеревался быть
осторожным.  Если он добьется  того,  что  Апфельбаума выгонят  с должности,
отправят с позором в более жуткий лагерь,  здесь все может  сдвинуться.  Его
собственное  положение  улучшится  Теперь,  когда он признан  таким же,  как
политические  [Автор  находится  в странной  уверенности,  что  политические
заключенные находились  в лагерях в  лучших условиях, нежели уголовники.  --
Прим. ред.],  и связался  с администрацией  лагеря, он задумался, как  лучше
использовать преимущества ситуации, в которой он находится.
     В конце  концов, если вы не позаботитесь о себе, кто позаботится о вас?
Он  чувствовал себя  жалким после  того, как  Скрябин заставил его подписать
первый донос -- против Ивана Федорова. Но на этот раз донос не беспокоил его
вовсе.
     Скрябин небрежно сказал:
     -- Завтра прибудет поезд с новой партией заключенных.  Мне дали понять,
что целых два вагона будет с женщинами.
     -- Это очень интересно, -- сказал Нуссбойм. --  Спасибо, что вы сказали
мне.
     Разумные  женщины  пристроятся к наиболее влиятельным людям в лагере: в
первую очередь к  администрации и охранникам, затем  к заключенным [Еще одно
странное заблуждение автора -- Прим. ред.], которые в силах сделать их жизнь
сносной...  или что-то в  этом  роде. Те, которые не сообразят,  что для них
хорошо, отправятся валить деревья и рыть канавы, как прочие зэки.
     Нуссбойм улыбнулся про себя. Наверняка человек такой... практичный, как
он, сможет найти такую же... практичную женщину для себя -- может быть, даже
такую, которая говорит  на идиш. Где бы вы ни были, вы делаете, что  можете.
Главное -- выжить.
     * * *
     Ящер с фонарем  приблизился  к  костру,  за  которым  Остолоп Дэниелс и
Герман Малдун тешились байками.
     -- Это  вы,  лейтенант  Дэниелс?  -- спросил он на приличном английском
языке.
     -- Это я, -- согласился Остолоп. -- Подходите ближе, лидер малой боевой
группы Чуук. Садитесь. Вы собираетесь завтра утром покинуть эти места -- это
верно?
     -- Истинно  так, -- сказал Чуук. -- Мы больше не будем в Иллинойсе.  Мы
двигаться  прочь,  сначала главная база в  Кентукки,  затем  прочь  из  этой
не-империи  Соединенные Штаты. Я говорю  вам  две веши,  лейтенант  Дэниелс.
Первая вещь есть: я не сожалею уходить.  Вторая вещь есть:  я пришел сказать
прощайте.
     -- Это очень любезно, -- сказал Остолоп. -- Прощайте и вы тоже.
     -- Сентиментальный ящер, -- сказал Малдун, фыркнув от смеха. --  Кто бы
подумал, а?
     -- Чуук -- неплохой парень, -- ответил Дэниелс. -- Как он сказал, когда
было заключено перемирие  с ним и с ящерами, которыми он командовал, у нас с
ним больше общего, чем с нашими же начальничками.
     --  Да,  это,  пожалуй,  правильно, -- ответил  Малдун  одновременно  с
Чууком, который снова произнес свое "истинно".
     Малдун не унимался:
     -- Было похоже на прежнюю войну,  не так ли? Мы  и немцы в окопах, и мы
были похожи друг на друга, будь я проклят, как это верно. Покажи этим парням
в чистеньком вошь -- и они упадут замертво.
     -- Я также имею для вас вопрос, лейтенант  Дэниелс, -- сказал Чуук.  --
Вам не будет досадно, что я спрошу вас это?
     -- Что именно? --  сказал Остолоп. Затем он сообразил, что  имел в виду
ящер.  Английский  Чуука  был приличным,  но  далеким  от  совершенства.  --
Валяйте,  спрашивайте,  о чем хотите. Вы  и  я, мы  оба  в  довольно хороших
отношениях, раз уж прекратили лупить друг друга по голове. Ваши заботы очень
похожи на мои, как в зеркале.
     -- Вот что я  хочу спросить тогда, -- сказал Чуук. -- Теперь, когда эта
война, эта битва сделана, что вы будете делать?
     Герман Малдун тихо присвистнул сквозь зубы. Остолоп тоже.
     -- Вот  это вопрос,  --  сказал  он. -- В первую очередь, я думаю, надо
посмотреть, сколько времени еще армия захочет содержать  меня. Меня ведь уже
не назовешь  молодым человеком. --  Он  потер  свой  щетинистый  подбородок.
Большая часть щетины была белой, а не каштановой.
     -- Что вы будете делать, если вы не солдат? -- спросил ящер.
     Остолоп объяснил, что, может быть, снова станет бейсбольным менеджером.
Он подумал, не следует ли ему рассказать о бейсболе, но не стал.
     Чуук сказал:
     --  Я  видел  тосевитов,  некоторые почти детеныши,  некоторые  больше,
играющие  эту игру.  Вам  платить за возглавление команды их? --  Он добавил
вопросительное покашливание. Когда Остолоп подтвердил, что так и будет, ящер
сказал: -- Вы должны быть очень искусен быть способным делать это за деньги.
Будете это снова во время мира?
     -- Не знаю, -- ответил Дэниелс. -- Кто  скажет,  что будет с бейсболом,
когда все выправится?  Я полагаю, что первое, что  я  сделаю, когда  уйду из
армии, так  это отправлюсь домой в Миссисипи, чтобы посмотреть,  остался  ли
кто-нибудь в живых из моей семьи.
     Чуук  издал звук, выражающий удивление. Он показал  на запад, в сторону
великой реки.
     -- Вы живете на лодке? Ваш дом есть на Миссисипи?
     Остолопу  пришлось объяснить  разницу  между  Миссисипи-рекой и  штатом
Миссисипи. Когда он закончил, ящер сказал:
     -- У  вас, Больших Уродов, временами для одного  места больше  чем одно
имя, иногда  у вас больше чем  одно место на одно имя. Это сбивает с толк. Я
скажу небольшой секрет, что одна или две атаки были неправильны из-за этого.
     -- Может быть,  нам стоило назвать каждый  город  в сельской  местности
Джоунсвиллем, -- сказал Герман Малдун и расхохотался собственной шутке.
     Чуук тоже расхохотался,  открыв  рот  так, что отражение пламени костра
заблестело на его зубах и змеином языке.
     -- Вы не удивили меня, вы, тосевиты, если вы будете делать эту вещь. --
Он показал на Дэниелса. -- Тогда прежде, чем вы стали солдат, вы командовать
бейсбольные люди. Вы есть лидер от детеныш?
     И снова Остолопу потребовалось время, чтобы понять ящера.
     -- Прирожденный лидер, вы имеете в  виду? --  И он снова расхохотался и
хохотал громко и долго. -- Я  вырос на ферме в  Миссисипи  сам по себе.  Там
были  негры-арендаторы, которые обрабатывали  поля больше,  чем были у моего
папочки.  Я стал  менеджером потому, что  мне  не хотелось  вечно ходить  за
мулом, а потому я  сбежал и стал играть в мяч. Я  никогда не был великим, но
был очень неплохим.
     -- Я слышать прежде такие рассказы о неповиновении властям от тосевиты,
-- сказал Чуук. -- Мне они очень странны. Мы не любим таких среди Расы.
     Остолоп  задумался  над этим:  целая планета ящеров,  каждый занимается
своей работой и  проживает свою  жизнь по указке. Получается очень похоже на
то, что хотели сделать с народом красные и  нацисты, только еще хуже. Но для
Чуука этот порядок вещей казался таким  же  естественным, как вода для рыбы.
Он не  задумывался  над  плохими  сторонами системы  просто потому, что  она
наполняла его жизнь порядком и значением.
     --  А как  насчет вас, лидер  малой боевой группы?  --  спросил Дэниелс
Чуука. -- После того как вы,  ящеры, уйдете  из США, что  вы  будете  делать
дальше?
     -- Я останусь быть солдат,  -- отвечал ящер. -- После этого перемирия с
вашей не-империей я отправляюсь в другую часть Тосев-3, где перемирия нет, я
воюю дальше с Большие Уроды, пока раньше или позже Раса победит там. Затем я
иду на новое  место  и делаю то же самое. Все  это  на годы до прибудет флот
колонизации.
     --  Значит,  вы  стали  солдатом,  как  только  вылупились? --  спросил
Остолоп. -- Вы не могли делать  что-нибудь  еще,  когда ваши  большие  боссы
решили захватить Землю и просто призвали вас на войну?
     -- Так было бы сумасшествие! -- воскликнул  Чуук. Может быть,  он понял
Остолопа слишком буквально,  а может быть, и нет. -- Сто и пять десятков лет
назад  Шестьдесят Третий  Император Фатуз,  который правил тогда,  а  теперь
помогает наблюдать за душами наших умерших, установил Солдатское Время.
     Остолоп смог по звучанию  почувствовать в словах заглавные буквы, но не
мог понять, что они означают.
     -- Солдатское Время? -- переспросил он.
     -- Да, Солдатское Время, -- сказал ящер. -- Время, когда Расе требуются
солдаты. Вначале подготовить самцов, которые пойдут  флот вторжения, потом в
моей группе  возраста и группа  до моей  --  самцы, которые  будут снаряжать
флот.
     -- Минутку. -- Остолоп поднял негнущийся скорченный указательный палец.
--  Вы хотите сказать мне,  что когда  у вас  не Солдатское Время, то у вас,
ящеров, нет солдат?
     --  Если  мы не строить  флот вторжения принести  новый мир в  Империю,
какая  нужда мы  имеем  солдаты?  -- Чуук обернулся. --  Мы не  воюем сами с
собой. Работевляне и халессианцы есть  разумные субъекты. Они  не  тосевиты,
буйствовать, когда  захотят. У нас есть данные делать  самцы-солдаты,  когда
Император, --  он опустил взгляд к  земле, -- решает: мы нуждаемся в них. За
тысячи лет времени  мы  не  нуждаемся.  У  вас, Больших  Уродов,  другое? Вы
воевали свою войну,  когда  мы прибыли.  Вы  имеете солдаты  во время  между
войны?
     Это  прозвучало  так, словно  он  спросил:  когда  вы  сморкаетесь,  то
вытираете руки о штаны?  Остолоп посмотрел на Малдуна. Малдун уже смотрел на
него.
     -- Да, когда мы не воюем, то содержим парочку-другую  солдат, -- сказал
Остолоп.
     -- На случай, если они нам понадобятся, -- сухо добавил Малдун.
     -- Это растрата ресурса, -- сказал Чуук.
     -- Еще  более  расточительно  -- не иметь  солдат  наготове,  -- сказал
Остолоп, -- на тот случай, когда их у вас нет, а у страны за соседней дверью
есть, и тогда они отобьют у вас имущество, возьмут то, что было вашим, чтобы
использовать для себя.
     У ящера язык выскочил наружу, метнулся в  воздухе  и снова спрятался во
рту.
     -- А, -- сказал  он. -- Теперь я имею понимание. Вы всегда имеете врага
у соседняя дверь. У нас в Расе вещь другая. После того как Императоры, -- он
снова посмотрел  в  землю, --  сделали весь  Родина  одним под их правление,
какая  нужда  нам солдаты? Мы  имеем нужда только во время завоевания. Тогда
правящий Император  объявил  Солдатское  Время.  После конец  завоевание  мы
больше солдаты не  нуждаемся. Мы  их на пенсию, дадим им умирать и  готовить
новых не будем до нового времени нужды.
     Остолоп  тихо  и  удивленно  присвистнул.  А  Герман  Малдун  пропел  с
удивительно хорошим акцентом кокни:
     --  Старые  солдаты  никогда  не умирают.  Они  только исчезают. --  Он
повернулся  к Чууку и  объяснил: -- У нас есть такая песня. Я  слышал ее  во
время последней большой войны. Но у вас, ящеров, получается так, будто вы на
самом деле поступаете, как в этой песне. Разве не чепуха?
     -- Мы  так поступаем на Родине.  Мы так поступаем на Работев-2. Мы  так
поступаем на Халесс-1, -- сказал Чуук. -- Здесь, на Тосев-3, кто  знает, как
мы поступаем? Здесь, на Тосев-3, кто знает, как поступать? Может быть,  один
день, лейтенант Дэниелс, мы воевать снова.
     -- Но только не со мной, -- сразу сказал Остолоп. -- Когда меня  уволят
из армии, то обратно уже не возьмут. А если они это сделают, результат им не
понравится. Все те  бои, через  которые я  прошел, выжали  меня. Лидер малой
боевой группы Чуук, вам надо выбрать кого-нибудь помоложе.
     -- Двоих помоложе, -- согласился сержант Малдун.
     -- Я желаю вы оба хорошей удачи,  --  сказал Чуук. -- Мы воевали один с
другим. Теперь мы не воюем, и мы не враги. Пусть остается так.
     Он повернулся и вышел из круга желтого света костра.
     -- В самом деле так? -- удивленно спросил  Малдун.  --  Я имею в  виду,
такое может быть на самом деле?
     -- Да, -- ответил Остолоп,  точно понимая, о чем тот говорит.  -- Когда
они не ведут войну, у них нет солдат.  Хотите, чтобы у нас было