он указал на приборную панель.
   - Они убивают наших мирных жителей, а мы - их, -  проворчал  пилот.  -  В
Африке и в России  каждый  день  гибнут  тысячи  солдат.  Японцы  продолжают
теснить янки в Тихом океане, а в Атлантике джерри  потопили  кучу  кораблей.
Похоже, что мы проигрываем эту проклятую войну.
   - Я бы не стал спешить с выводами, -  возразил  Бэгнолл.  -  Скорее,  это
похоже на состояние равновесия, а? Рано или поздно либо одна  сторона,  либо
другая в бешенстве  сотворят  какую-нибудь  большую  глупость  и  эта  самая
глупость решит исход войны.
   - Боже милостивый, в таком случае нам крышка! - воскликнул  Эмбри.  -  Ты
способен  представить  себе  что-нибудь  более  нелепое,  чем  англичанин  в
состоянии бешенства?
   Бэгнолл поскреб щеку у  нижнего  края  защитных  очков  -  эти  несколько
квадратных дюймов были единственным участком тела, не покрытым  одеждой.  Он
попытался придумать какой-нибудь достойный ответ, но времени на  размышление
не оставалось: в ушах зазвенели крики хвостового стрелка и стрелка  наверху,
почти оглушив его:
   - Вражеский истребитель справа по борту, внизу!
   - Джерри! Чтоб его!..
   Пулеметы принялись строчить, хотя пули триста третьего  калибра  вряд  ли
могли помочь в этой ситуации.
   Кен Энбри бросил "ланкастер" вбок и ускользнул от опасности,  маневрируя,
насколько возможно,  своим  большим  неповоротливым  самолетом  так,  словно
управлял истребителем. Корпус застонал, сопротивляясь, но Эмбри  не  обратил
на  это  внимания:  вероятность  быть  подбитым  немцем  куда  как  выше   -
вероятности оборвать крылья "ланка".
   Затем Эмбри перевел мощь моторов на одно крыло.
   "Ланкастер" камнем падал вниз. Вэгнолл зажал рукой  рот,  словно  пытался
удержать желудок, готовый выскочить из глотки.
   Крики стрелков достигли пика. Несмотря на  ледяной  воздух,  всех  прошиб
пот. Бэгнолл почти физически ощутил, как рвутся рядом с самолетом снаряды.
   Двухмоторный истребитель проревел над фонарем кабины и растаял  во  тьме,
преследуемый трассирующими пулями из пулеметов "ланка".
   Опытный пилот быстро выровнял "ланкастер": можно было перевести дух.
   - "Мессершмит-110", - дрожащим голосом произнес Бэгнолл.
   - Спасибо за сообщение, - ухмыльнулся Эмбри. - А то я был немного занят и
не заметил. - Он повысил голос:
   - Все целы? Отвечайте!
   Члены экипажа  отозвались  высокими,  срывающимися  голосами,  чертыхаясь
вслед немцу. Эмбри повернулся к Бэгноллу:
   - А как перенесла встряску наша развалюха? Бэгнолл поглядел на  показания
приборов.
   - Похоже, все нормально, - сказал он, удивившись, как  странно  прозвучал
его голос. - Мы могли бы потратить гораздо больше нервных  клеток,  если  бы
джерри напал на нас до того, как мы избавились от груза.
   - Еще бы, - согласился летчик. - Ну а раз уж мы от груза  избавились,  не
вижу особой нужды прохлаждаться здесь и дальше. Мистер Уайт, не будете ли вы
любезны сообщить нам курс для возвращения домой?
   - С удовольствием, сэр, - отозвался  Элф  Уайт  из-за  черной  занавески,
загораживающей его прибор ночного  видения.  -  На  какое-то  мгновение  мне
показалось,  что  вы  пытаетесь  вышвырнуть  меня  за  борт.  Держите   курс
два-восемь-три. Повторяю: два-восемь-три.  Тогда  примерно  через  четыре  с
половиной часа мы должны увидеть сигнальные огни Суиндерби.
   - Или другого Богом забытого местечка, но все равно в Англии,  -  заметил
Эмбри. Когда Уайт презрительно хмыкнул, летчик добавил:
   - Знаешь, мне все-таки следовало вышвырнуть тебя  за  борт.  С  таким  же
успехом можно ориентироваться по хлебным крошкам.
   Несмотря на свою тираду, Эмбри взял  указанный  штурманом  курс.  Бэгнолл
внимательно следил за показаниями приборов, по-прежнему проверяя, все  ли  в
порядке. Но  стрелки  оставались  там,  где  им  надлежало  быть,  и  четыре
"мерлина" несли самолет по воздуху со скоростью двухсот миль в  час.  "Ланк"
был надежной птицей, особенно в сравнении с "бленхеймами",  на  которых  они
начинали войну.
   И еще - все семеро членов экипажа  явно  родились  в  сорочке.  Лейтенант
посмотрел  через  стекла  кабины.  В  т„мном  небе  плыли   силуэты   других
"ланкастеров", "стерлингов" и "манчестеров".  Когда  горящий  К„льн  остался
далеко позади,  Бэгнолл  ощутил,  что  страх  начинает  уходить.  Дело  было
сделано, и он скорее всего доживет до нового рейда - и до нового страха.
   В шлемофоне звенели голоса членов экипажа, полные того же облегчения, что
испытывал Бэгнолл.
   - Отличную порку мы устроили джерри! - сказал  кто-то.  Бэгнолл  невольно
кивнул в ответ на эти слова. Да, были зенитки,  были  вражеские  истребители
(на мгновение тот "Мессершмит-110"  снова  всплыл  перед  глазами).  Но  ему
доводилось  бывать   в   передрягах   и   похуже.   Все-таки   массированная
бомбардировка почти наполовину парализовала оборону К„льна. Большинство  его
друзей (а если повезет, то и все) вернутся домой, в Суиндерби.
   Бэгнолл поудобнее устроился в кресле. "А теперь под  горку  и  домой",  -
подумал он.

***

   Людмила Горбунова летела менее чем в сотне  метров  от  земли.  Ее  "У-2"
казался не более чем игрушкой.  Любой  истребитель  мог  с  легкостью  сбить
"кукурузник". Однако с первых же дней Великой Отечествениой войны он показал
себя настоящей боевой машиной. Маленький и тихий, "У-2"  словно  был  создан
для того, чтобы незамеченным пересекать линию фронта.
   Девушка потянула на себя руль, чтобы набрать высоту.  Она  пролетала  над
теми местами, которые сперва были линией наступления советских войск,  затем
линией обороны и наконец, как бы унизительно это ни звучало, стали "ловушкой
для русских", оказавшихся в фашистском кольце. В темноте не  было  видно  ни
одной вспышки артиллерийского выстрела.
   Ни в прошлую ночь, ни в позапрошлую не  поступало  никаких  сообщений  об
окруженной советской артиллерии. Судя по всему, Шестая армия была  полностью
разгромлена. Но, отказываясь в  это  верить,  фронтовая  авиация  продолжала
посылать туда самолеты,  словно  пребывая  в  надежде,  что  мертвецы  могут
каким-нибудь чудом воскреснуть. За защитными очками слезы  обжигали  Людмиле
глаза. Как многообещающе начиналось наступление!.. Даже фашистское радио  не
скрывало опасений, что советские войска отобьют Харьков Но потом...  Людмила
так и не поняла, что именно случилось потом, хотя в  течение  всего  времени
боев совершала разведывательные полеты. Похоже, немцам  удалось  блокировать
важнейшие пути, по которым отступали советские войска, после  чего  сражение
превратилось в побоище.
   Ее рука  в  перчатке  сдавила  руль,  словно  тот  был  шеей  фашистского
захватчика. Людмила с  матерью  бежали  из  Киева  накануне  захвата  города
немцами. Оба ее брата и отец находились в армии, и ни от кого из них вот уже
несколько месяцев не  было  писем.  Иногда  Людмила  жалела,  что  не  умеет
молиться, хотя как может верить в Бога советская девушка,  родившаяся  через
пять лет после Октябрьской революции...
   Вдалеке появился огонек. Людмила Повернула  самолет  в  том  направлении.
Любой огонь в ночной темноте должен принадлежать немцам:  уцелевшие  русские
солдаты  не  решились  бы  привлекать  к  себе  внимание.  Летчица   снизила
"кукурузник" до высоты нескольких десятков  метров.  Самое  время  напомнить
фашистам, что они на чужой земле.
   Чувство радости от предстоящей мести смешивалось  у  Людмилы  с  чувством
страха.
   - Я не  боюсь,  я  не  боюсь,  я  не  боюсь...  -  твердила  она,  словно
гипнотизируя саму себя.
   За считанные секунды люди, сидевшие вокруг костра, выросли из муравьев до
обычных размеров. Никакого сомнения -  немцы.  В  грязных  серых  шинелях  и
касках, похожих на угольные ведерки. Они бросились врассыпную  за  мгновение
до того, как Людмила нажала гашетку в верхней части руля.
   Два пулемета, установленные под нижними крыльями самолета, добавили  шума
к тарахтению пятицилиндрового радиального двигателя. Людмила не  переставала
строчить, пока самолет низко пролетал над костром. Затем "У-2"  резко  взмыл
вверх. Когда огонь остался позади, девушка обернулась, чтобы  посмотреть  на
результат.
   На земле  остались  лежать  двое  немцев:  один  был  неподвижен,  другой
извивался, словно ящерица в лапах кота.
   - Хорошо. Очень хорошо! - довольно произнесла Людмила.
   Каждый удар по  фашистам  отбрасывал  их  назад  или,  по  крайней  мере,
затруднял им дальнейшее продвижение вперед.
   В темноте появились вспышки, сначала в двух  местах,  затем  в  трех.  Не
огоньки, а выстрелы.
   Ужас подкатил снова.
   Людмила выжимала  из  "кукурузника"  все,  что  можно.  Возле  ее  головы
просвистела пуля, словно подгоняя.  Сзади  продолжали  стрелять,  но  вскоре
самолет был уже вне досягаемости.
   Людмила набрала высоту, чтобы продолжить поиски новых целей.
   "И все ж фрицы -  неплохие  солдаты,  -  мысленно  отдала  должное  врагу
девушка. - В считанные секунды открыли ответный огонь!"
   Когда фашисты вероломно нарушили договор о мире и дружбе  и  вторглись  в
Советский Союз, Людмила была уверена, что Красная Армия быстро  отбросит  их
назад. Однако поражения и отступления следовали одно за другим.  Над  Киевом
появлялись бомбардировщики. Прилетали ширококрылые  "хейнкели",  долговязые,
похожие на летающие карандаши "дорнье", изящные "юнкерсы" и с  жутким  воем,
как ястребы, бросались на намеченные цели. Фашистские  самолеты  летали  без
страха. Ни один советский истребитель не поднимался им наперехват.
   После того как Людмила и ее мать бежали от немцев и оказались в  Россоши,
разговаривая  с  одним  занятым  по  горло   штабным   работником,   Людмила
обмолвилась  о  том,  что   прошла   обучение   летному   делу   на   курсах
ОСОАВИАХИМа. Через два дня ее призвали  в  Советские
Военно-Воздушные Силы. Ее до сих пор интересовало: заботился ли тот  человек
о защите отечества или просто решил снять с себя хлопоты по  размещению  еще
одной беженки?
   Теперь же целые женские авиаполки  совершали  дерзкие  ночные  налеты  на
фашистских захватчиков.
   "Когда-нибудь мне доверят  настоящий  истребитель",  -  мечтала  Людмила.
Несколько женщин стали  асами,  сбив  за  один  вылет  более  пяти  немецких
самолетов.
   Ну а пока что сгодится и старый надежный  "кукурузник".  Людмила  увидела
вдали еще один огонек. "У-2" сделал вираж  и  развернулся,  чтобы  лететь  к
новой цели.

***

   Моторы самолетов ревели на бреющем полете. Изображения красного солнца на
нижней части их крыльев и на боках фюзеляжей, должно быть,  были  нарисованы
кровью. Беспрестанно строчили пулеметы.  Пули  вздымали  пыль  и  вспенивали
воду, как первые крупные капли ливня.
   В тот момент, когда Лю  Хань  услышала  рев  японских  истребителей,  она
купалась. Вскрикнув от страха, женщина нырнула и поплыла под водой, пока  ее
ноги не ощутили скользкое  илистое  дно  реки.  Самолеты  исчезли  столь  же
быстро, как и появились. Но Лю знала: японские солдаты близко.  Вчера  через
их деревню проходили китайские части, отступая к Ханькоу.
   Сделав несколько быстрых взмахов, Лю Хань подплыла к берегу. Она  вылезла
из воды, поспешно вытерлась грубым хлопчатобумажным полотенцем, потом надела
кофту и сандалии и успела отойти на несколько шагов от реки...
   Но тут опять послышался гул  моторов:  эти  самолеты  находились  выше  и
дальше, чем истребители. Затем в воздухе раздался свист, но  так  ужасно  не
свистит ни одна птица-Бомба взорвалась  менее  чем  в  сотне  ярдов  от  Лю.
Взрывная волна подняла ее как пушинку и швырнула обратно в реку.
   Наполовину оглохшая, женщина билась  в  воде.  Задыхаясь  и  кашляя,  она
высунула голову из воды и срывающимся шепотом обратилась к Будде:
   - Амито-фо, помоги мне!
   Вокруг падали  все  новые  и  новые  бомбы.  Разлетающиеся  осколки  дико
визжали. Несколько упало в реку неподалеку от Лю.  Она  вновь  закричала  от
страха. В прошлом году осколком убило ее отца.
   Взрывы удалялись в направлении деревни. Лю  доплыла  до  берега  и  снова
выползла наружу. Она машинально подняла полотенце и двинулась домой, вознося
молитвы Будде о том, чтобы ее дом уцелел.
   Поля были усеяны воронками взрывов.  Возле  воронок,  то  здесь  то  там,
валялись  тела  убитых  мужчин  и  женщин,  искалеченные  и  скрючившиеся  в
предсмертных судорогах. Лю увидела, что грунтовая дорога осталась нетронутой
- бомбардировщики сохранили ее для продвижения японской армии.
   Лю захотелось курить. В кармане  у  нее  лежала  пачка  сигарет,  но  они
промокли. Вода стекала с волос прямо в глаза.  Однако  увидев  столбы  дыма,
поднимавшиеся к небу, Лю бросилась бежать.  Из  деревни  слышались  крики  и
вопли, но, поскольку у Лю по-прежнему звенело в ушах, слов разобрать она  не
могла.
   Когда Лю добежала до центральной площади деревни,  собравшиеся  там  люди
разом повернули к ней головы. Даже  посреди  случившейся  беды  она  тут  же
подумала о том, как плотно мокрая одежда прилипла к ее телу, и Лю  стало  не
по себе. Маленькие бугорки ее сосков отчетливо выделялись под тканью. "Плата
за созерцание  женского  тела"  -  так  китайцы  называют  посещение  шлюхи.
Вспомнив об этом, Лю покраснела.
   Однако в неразберихе, царившей после воздушного налета японцев,  ее  тело
никого не волновало. Странно, что  некоторые  жители  деревни  вместо  того,
чтобы испугаться, как то было с Лю, веселились, словно на празднике.
   Лю хотелось быстрее оказаться дома, рядом с мужем и сынишкой, но  она  не
удержалась, спросила у оказавшегося неподалеку деревенского портного:
   - Старец Сунь, скажи, у нас что, все вдруг сошли с ума?
   - Вовсе нет! - крикнул ей в ответ старик. - Знаешь,  куда  угодили  бомбы
восточных дьяволов? - Почти беззубый рот портного расплылся в широкой улыбке
- Едва ли не все бомбы попали в ямень.
   - В ямень? - удивилась Лю и тоже улыбнулась:
   - О, какая жалость!
   Окруженный  стенами,  ямень  был  резиденцией  главы   округа;   там   же
размещались тюрьма и суд. Тан Вэнь Лань был известный взяточник, наравне  со
своими чиновниками, секретарями и слугами.
   - Я вот думаю, не сходить ли домой и не  нарядиться  в  белое  по  случаю
похорон тана? - сказал старец Сунь,
   - Он мертв?! - воскликнула Лю. - Я думала, что такой  злой  человек,  как
он, будет жить вечно.
   - Он мертв! - с радостью подтвердил портной. - И дух смерти прямо  сейчас
несет его в мир иной. Одна бомба  угодила  прямо  в  кабинет,  где  он  брал
взятки. Больше никто не будет нить нашу кровь!
   Но Юм Минь, местный лекарь, был настроен не столь оптимистично:
   -  Подожди,  вот  появятся  японцы  и  натворят  такого,  что  покойничек
покажется щедрым, как сказочный принц, Тан хоть оставлял нам  немного  риса,
чтобы мы дотянули до следующего года. Японцы заберут себе все. Им наплевать,
живы мы или сдохли.
   Каким бы плохим ни было правительство Чан Кайши, в  деревнях,  захваченных
японцами, жилось еще хуже.
   - Может, нам стоит бежать отсюда? - спросила Лю.
   - Крестьянин без своего клочка земли - ничто, - ответил ей старец Сунь. -
Если уж мне суждено голодать, то я,  скорее  предпочту  голодать  дома,  чем
где-нибудь на дороге, вдали от могил моих предков.
   Несколько односельчан согласились с ним. Юи Минь спросил:
   - А если существует выбор между тем, чтобы остаться в живых на дороге,  и
смертью возле могил твоих предков? Что тогда, старец Сунь?
   Пока эти двое спорили, Лю Хань поспешила к своему дому.
   Ямень являл собой груду дымящихся развалин, и его стены  были  снесены  в
нескольких местах, словно по ним ударил какой-то великан. Сломанный флагшток
торчал, как прут веника. Тут же валялся изодранный гоминьдановский флаг белая звезда в  голубом  круге
на красном полотнище.
   Сквозь дыру в пробитой стене Лю Хань заглянула внутрь. Если глава  округа
находился здесь, когда  упала  бомба,  старец  Сунь  был  прав,  считая  его
погибшим. От здания не осталось ничего, кроме воронки в земле и сорванной  с
крыши соломы.
   Другая бомба упала на тюрьму. Какими бы  ни  были  преступления,  которые
совершили находившиеся там узники, все они получили  "высшую  меру".  Жители
деревни уже спешили к яменю,  расчищая,  где  возможно,  завалы  и  извлекая
погибших.  Тошнотворный  запах  крови   соперничал   с   запахами   дыма   и
развороченной земли. Лю Хань вздрогнула, представив, что сейчас односельчане
могли бы вдыхать запах и ее крови.
   Дом: Лю Хань стоял в двух кварталах от яменя.  Лю  увидела  поднимавшийся
оттуда дым, но не придала этому значения -  никто  не  верит  в  возможность
того, что несчастье произойдет с ним самим  или  его  близкими,  даже  когда
вокруг царит смерть.
   Когда Лю завернула за угол и увидела  там,  где  стоял  дом,  воронку  от
бомбы, то не поверила своим глазам. Здесь уцелело еще меньше, чем  на  месте
кабинета главы округа.
   "У меня нет дома", - Лю понадобилось немало времени, чтобы осознать  это.
Она опустила голову, не представляя, что теперь делать.
   Возле ее левой ноги валялось что-то маленькое и грязное. Она узнала,  что
это такое, и осознание пришло  к  ней  так  же  медленно,  как  и  мысль  об
утраченном доме. На земле лежала рука ее сынишки. Больше от малыша ничего не
осталось.
   Лю наклонилась и взяла ее так, словно брала за руку живого сына. Рука все
еще была теплой, и женщина ощутила это. Лю услышала громкий крик и не  сразу
поняла, что крик вырвался из ее собственного горла. Крик продолжался  помимо
ее воли: когда она попробовала остановить  его,  то  обнаружила,  что  не  в
состоянии это сделать.
   Но вскоре  крик  перестал  быть  единственным  звуком  в  мире  Лю,  туда
прорвался новый шум. Раздалось бодрое "поп-поп-поп", словно кто-то дергал за
нитки  хлопушек.  Только  это  были  не  звуки  увеселительных  хлопушек,  а
винтовочные выстрелы.
   К деревне приближались японские солдаты.

***

   На станции слежения в Дувре Дэвид Гольдфарб смотрел на  зеленое  мерцание
радарного экрана, ожидая появления роя движущихся пятен, которое означало бы
возвращение армады  британских  бомбардировщиков.  Он  повернулся  к  своему
напарнику, сидевшему рядом.
   -  Что  ни  говори,  а  мне  куда  приятнее   ждать   возвращения   наших
бомбардировщиков, чем, как в позапрошлом году, наблюдать за всякой  немецкой
швалью, держащей курс прямехонько на Лондон.
   - Согласен, - отозвался Джером Джоунз, потирая утомленные глаза. -  Тогда
нам приходилось несладко.
   - Да уж.
   Гольдфарб откинулся на спину своего неудобного стула и  расправил  плечи.
Что-то в его шее хрустнуло.  Ему  недавно  исполнилось  двадцать  три  года,
которые он прожил среди пресловутой британской сдержанности и даже  научился
ей подражать, хотя она по-прежнему казалась ему неестественной.
   Незадолго до начала Первой мировой  войны  его  только  что  поженившиеся
родители бежали из Польши в Лондон, спасаясь  от  погромов.  Уж  чем-чем,  а
сдержанностью его семья не отличалась. Родители постоянно  кричали  друг  на
друга, а потом и на Давида, на его братьев и сестру. Иногда родители кричали
сердито, чаще с любовью, но неизменно во все горло.
   Улыбка, ненадолго вспыхнувшая на лице Гольдфарба при этих  воспоминаниях,
быстро погасла. Судя по доходившим  сведениям,  погромы  вновь  катились  по
Польше, и при нацистах они были страшнее, чем прежде. Когда Гитлер проглотил
Чехословакию, Саул Гольдфарб написал в  Варшаву  своим  родным,  убеждая  их
убираться из Польши, пока еще есть возможность. Никто из  них  не  внял  его
совету. А через несколько месяцев ехать было слишком поздно.
   Пятно,  возникшее  на  радарном  экране,  оторвало  Дэвида  от  невеселых
раздумий.
   - Ну и ну! - выдохнул Джоунз, у которого  от  изумления  выпала  изо  рта
длинная сигарета. - Погляди-ка, что выделывает эта штука!
   - Вижу, - ответил Гольдфарб.
   Он тоже не спускал с экрана глаз, пока цель  не  исчезла.  Это  произошло
довольно быстро. Он вздохнул:
   - Т