льное и добросовестное применение ленинизма. Вот это я и хочу  сейчас
показать на главных вопросах спора.
     Особенно  поразительным,   потому  что  слишком   уж  ложным,  является
утверждение, будто я. в  своем изложении  октябрьского переворота, игнорирую
партию. Между тем, центральная мысль предисловия и та задача, во имя которой
оно  написано,  целиком  построены  на  признании  решающей  роли  партии  в
пролетарском  перевороте.  "Основным  инструментом  пролетарского переворота
служит  партия"(стр,  XIV).  Я иллюстрирую  эту  мысль  на  опыте  поражений
послевоенного  революционного  движения ряда  стран. Наша  ошибка,  говорю и
повторяю  я,   поскольку  мы   преждевременно   ждали   победы  европейского
пролетариата  на  исходе  войны,  состояла  именно  в  том, что мы  все  еще
недостаточно оценивали значение партии для пролетарской  революции. Немецкие
рабочие не могли победить ни в 1918,  ни в 1919  годах, потому что у  них не
было   основного  орудия  победы   -  большевистской  партии.   Я  двукратно
подчеркиваю в предисловии, что буржуазия при захвате власти пользуется целым
рядом своих преимуществ, как класса,  пролетариату же эти преимущества может
заменить только революционная партия.
     Если есть вообще мысль,  которую я,  со  времени  поражения  германской
революции, повторяю, подчеркиваю и развиваю с удесятеренной  настойчивостью,
так это именно мысль, что даже самые благоприятные


     революционные условия не могут  дать  победы пролетариату, если  им  не
руководит  настоящая  революционная  партия,  способная  обеспечить  победу.
Такова  главная  мысль  моего  тифлисского  доклада  "На  путях  европейской
революции" (11 апреля 1924 года), как и моих докладов "Перспективы и  задачи
на  Востоке" (21  апреля  1924 года), "Первое мая на  Западе и Востоке"  (29
апреля  1924  года),  "На  новом переломе" (предисловие  к  книге "Пять  лет
Коминтерна"), "Через какой этап мы проходим?" (21 июня 1924 года) и прочее и
прочее.*Так,  в названной выше  тифлисской  речи, разбирая причины поражения
германской революции, я говорю: "Почему же все-таки в Германии нет победы до
сих пор? Я думаю, что ответ может быть только один: потому что в Германии не
было  большевистской  партии  и  не  было  у  нее вождя,  какого мы  имели в
октябре... Не хватало партии с  таким закалом, какой имеет наша партия. Это,
товарищи,  центральный вопрос, и  из  этого  опыта должны будут учиться  все
европейские  партии, и мы  с вами  должны будем учиться  еще яснее и  глубже
понимать и  ценить  характер,  смысл  и  природу нашей  партии, обеспечившей
пролетариату победу в октябре и ряд побед после октября". ("Запад и Восток",
стр. 11). Повторяю, это основная,  руководящая мысль  всех  моих  докладов и
статей, связанных  с вопросом  о пролетарской революции,  особенно же  после
прошлогоднего  поражения  в  Германии.  Я  мог  бы  привести десятки  цитат,
доказывающих это. Мыслимо ли допустить, что эту главную мысль, главный вывод
из всего исторического опыта, особенно же из опыта последнего десятилетия, я
внезапно  забыл,  устранил или исказил, работая над  "Уроками Октября"? Нет,
это немыслимо, и этого не было. Этого не было и в  помине. Наоборот, все мое
предисловие построено на том стержне, который я обрисовал в своем тифлисском
докладе:  "мы с вами  должны будем  учиться  еще яснее  и  глубже понимать и
ценить характер,  смысл  и  природу нашей партии,  обеспечившей пролетариату
победу  в  октябре и ряд побед после  октября". Разумеется, я  не  доказываю
заново  этой  мысли,  потому  что этот  "урок"  октября  считаю  доказанным,
проверенным, бесспорным  и  несомненным.  Но именно  мысль о  решающей  роли
партии  и  ее  руководства  составляет  стержень  моего  предисловия.  Чтобы
доказать  это,  надо было  бы просто  процитировать все предисловие, выделив
жирным  шрифтом  его  руководящие мысли. К  сожалению,  это невозможно.  Мне
остается только просить заинтересованного читателя прочитать или перечитать,
под указанным углом зрения, предисловие с карандашом в руках, и в частности,
обратить особое внимание на страницы: XII, XIII и XIV, сс. XLI, XLIII, XLVI,
главу "Еще  раз о Советах и партии  в  пролетарской революции"  (стр- LVII).
Здесь я ограничусь одним только примером. В заключительной главе предисловия
я восстаю против всплывшей за последний год в нашей печати мысли о  том, что
в  Англии  революция может  войти "не  через  ворота партии, а через  ворота
профсоюзов". Я  говорю по  этому  поводу в своем  предисловии: "Без  партии,
помимо партии, в обход партии, через суррогат партии  пролетарская революция
победить не может. Это есть главный

     * См. в частности: Л. Троцкий, "Запад и Восток", Москва, 1924 г.


     урок  последнего  десятилетия.  Верно, что  английские  профсоюзы могут
стать могущественным рычагом пролетарской революции; они могут,  например, в
известных условиях и на известный период даже заменить собою рабочие Советы.
Но сыграть  такую роль они  могут не  помимо коммунистической партии  и  тем
более против  нее,  а лишь при том  условии, если коммунистическое влияние в
профессиональных  союзах станет решающим. За этот вывод -- относительно роли
и значения партии для пролетарской революции - мы  слишком дорого заплатили,
чтобы так легко от него отказываться или только ослаблять его"  (стр. IX), А
меня как  раз  обвиняют в том, что я отказываюсь  от  него или ослабляю его!
Достаточно, после всего сказанного выше, этой одной цитаты,  чтобы показать,
что   мне   приписывают,    под   именем   "троцкизма",   тенденцию,   прямо
противоположную не только духу и  букве моего предисловия,  но и всему моему
пониманию пролетарской революции. С этой точки зрения указания  на то, что я
забываю или сознательно замалчиваю роль в перевороте Петроградского Комитета
нашей партии,  представляются уже  совсем неуместной придиркой.  Предисловие
мое не  есть рассказ о роли отдельных учреждений или организаций партии,  не
есть вообще изложение событий,  а есть попытка выяснения общей роли партии в
ходе пролетарского переворота. Я не излагаю фактов, а предполагаю их в общем
и целом известными. Я  исхожу из руководящей роли партии, разумеется, в лице
ее  живых  и действующих  организаций, -  как  из основного положения. Я  не
игнорирую и не  замалчиваю то, что по ходу изложения предполагаю  само собою
разумеющимся. Никакие  натяжки,  никакие софизмы  не  смогут опрокинуть того
факта,  что  центральное  обвинение, выдвинутое  против меня  -  в  умалении
значения  партии - ложно в корне и находится в вопиющем противоречии со всем
тем, что я на деле говорю и доказываю.
     Столь  же  неправильны утверждения, будто в  оценке  партии я  переношу
внимание с партийной  массы - на "верхи", на вождей. По этому поводу кое-где
болтали даже о теории "героев" и "толпы". Но ведь вся  суть дела в том, что,
определив общее значение партии в ходе пролетарского переворота  и определив
это  с такой  категоричностью, к которой вряд ли  что можно  прибавить,  - я
ставлю особый, частичный, но исключительно важный вопрос о роли центрального
руководства в период революции.  Сюда, конечно, включается  и так называемый
вопрос о  "вождях". Характеризуя работу Ленина в октябре, я дважды указываю,
что сила его  противодействия  всяким шатаниям состояла в том, что он всегда
мог в решающий момент опереться на "партийца-массовика". Если б я сводил всю
проблему революции или хотя бы только всю проблему партийного руководства  к
вопросу о  "вождях", это в корне противоречило  бы марксизму. Но когда я, на
основе марксистского  определения  роли партии  в  пролетарском  перевороте,
выдвигаю,  как  специальный,  но  крайне  для  революции  важный  вопрос   о
соотношении  между руководящим  центром  партии, партией в  целом и рабочими
массами, то такая постановка вполне законна, а после прошлогоднего немецкого
поражения-- вдвойне обязательна. Об этом, впрочем, будет еще речь впереди.


     Но, говорят мне, партия нужна не только для захвата власти,  а и для ее
удержания,   для   социалистического   строительства,   для   международного
маневрирования. Неужели же я об этом  не догадывался.  Суть, однако, в  том,
что  перед европейскими партиями  стоит  еще во всем своем гигантском объеме
задача  овладения властью. На  ней они должны  сосредоточиться, ей подчинить
все усилия. После захвата  власти  откроются новые трудности. Можно  и здесь
заранее сказать с уверенностью,  что  переход от победоносного  вооруженного
восстания к "органической" работе с  ее по необходимости  замедленным темпом
будет неизбежно  вызывать  во всех или почти во всех  партиях новый кризис -
обособление недовольного левого крыла. В разных  странах это будет, конечно,
происходить по-разному. Но это опасность и трудность следующего этапа. С ней
коммунизм справится: нужно только взять власть.
     Такой  же  характер, то  есть  характер явно  пристрастной,  вымученной
натяжки, имеет обвинение меня в том, будто  в своем изложении уроков октября
я игнорирую  прошлое  нашей  партии,  то  есть  историю  ее  до  войны  и до
революции. Но  уже сказано:  весь ход  моего  изложения  ведет  к  тому, что
пролетариат   не  может   использовать  самой   благоприятной  революционной
ситуации,   если   в   предшествующий,  подготовительный   период   авангард
пролетариата   не   сложился  в   действительно   революционную,   то   есть
большевистскую  партию. Это центральный урок октября. Этому уроку  подчинены
все  остальные. Партию нельзя  импровизировать для  потребностей момента, то
есть  создать наспех для вооруженного  восстания:  это слишком неопровержимо
обнаружилось  на опыте европейского  пролетариата после  войны.  Этим  одним
значение всей  дооктябрьской истории  нашей партии определяется полностью  и
целиком,  даже если  бы я непосредственно не  говорил об  этой дооктябрьской
истории  ни слова.  Но на самом деле я вполне конкретно и точно говорю о тех
условиях развития партии,  которые  подготовили ее для ее  роли  в октябре и
после  октября.  Вот  что  сказано  по этому поводу  на 62 стр. предисловия:
"История  обеспечила  нашей  партии  совершенно  несравненные  преимущества.
Традиции  героической борьбы  с царизмом,  навыки  и  приемы  революционного
самоотвержения,  связанные  с   условиями  подполья,  широкая  теоретическая
переработка  революционного опыта всего человечества, борьба с меньшевизмом,
борьба с народничеством, борьба с примиренчеством, величайший опыт революции
1905   года,   теоретическая  проработка  этого   опыта   в   течение  годов
контрреволюции,  подход  к  проблемам международного  рабочего  движения под
углом зрения  революционных уроков 1905 года,  вот что, в совокупности, дало
нашей  партии исключительный закал, высшую  теоретическую  проницательность,
беспримерный революционный размах". Где же тут "игнорирование" партии или ее
дооктябрьской подготовки? Не только общий ход мышей предисловия направлен на
выяснение  решающего значения  подготовки и закала  партии для пролетарского
переворота, но  имеется и совершенно точная, конкретная и, несмотря на  свою
кратость, почти  исчерпывающая  характеристика  тех условий развития партии,
которые сделали ее тем, что она есть. Разумеется, я не


     рассказываю  на страницах предисловия  всей истории партии, потому  что
темой книги  является  не  история партии, а октябрь,  то  есть определенный
период   в  этой   истории.  Но  я  не  знаю,  что  можно  возразить  против
характеристики  тех  условий  развития  партии,  которые  обеспечили  ей  ее
"совершенно несравненные революционные преимущества"
     Но  и  это  еще  не все.  Обвинение в том,  будто я "замалчиваю" борьбу
большевизма  с той тенденцией,  которую я  лично в прошлом отстаивал,  можно
было бы вполне основательно  отвести в  данном  случае тем соображением, что
речь идет  опять-таки  не  о предшествующей  истории,  не  о  борьбе  против
примиренчества до  революции,  а  об  октябре.  Но  и  в  таком  доводе  нет
необходимости. Ибо в перечислении тех условий, которые сообщили нашей партии
исключительный закал, высшую  теоретическую проницательность и  беспримерный
революционный  размах, у  меня  указаны не только  борьба  с меньшевизмом  и
народничеством, но и борьба с примиренчеством.
     У меня нет нигде и намека на ту мысль, будто большевизм, каким он вышел
из   предреволюционной   истории,  нуждался  в  изменении  своего   существа
посредством  "троцкизма"; наоборот, у  меня прямо  сказано, что  необходимой
составной  частью формирования  большевизма была борьба  с теми тенденциями,
которые были известны под именем троцкизма. Другими словами, у меня  сказано
прямо  противоположное  тому, что мне приписывают.  Без  умаления  мною роли
партии,  без  игнорирования  мною  значения   и   смысла   ее   беспримерной
дооктябрьской  подготовки  все  построение возрожденной  опасности троцкизма
лишается  главного своего устоя. Между тем,  ни такого умаления,  ни  такого
игнорирования у  меня нет и в помине. Главная моя мысль, вокруг  которой все
остальное  вращается, как  вокруг своей  оси, приведена выше,  и  я ее здесь
снова повторяю, "мы с вами должны будем учиться еще  яснее и глубже понимать
и  ценить характер, смысл и  природу нашей партии, обеспечившей пролетариату
победу в октябре и ряд побед после октября". ("Восток  и  Запад",  стр, 11).
Это есть мысль ленинизма. Я ее не подмениваю и не разжижаю. Я ее отстаиваю и
проповедую.
     "Демократическая диктатура пролетариата и крестьянства"
     Как обстоит дело с "троцкистским" пониманием роли партии, мы видели. Но
мою критику  ленинизма  выводят  еще и  другими,  при  том  двоякими путями.
Во-первых,  там  где  я  характеризую "октябрьскую" позицию тов.  Каменева и
других товарищей, выступавших против восстания, я будто бы под видом критики
тогдашних  противников  Ленина,  борюсь с  самим Лениным.  Вторая линия моей
критики ленинизма состоит будто бы в моем прямом изображении "ошибок" Ленина
в  октябре  и моих  будто  бы  поправок  к этим  ошибкам.  Надо  внимательно
остановиться на этом вопросе.
     В чем была суть октябрьских разногласий между тов Каменевым  и Лениным?
В том, что тов. Каменев стоял за завершение буржуазной


     революции   под   лозунгом  демократической  диктатуры  пролетариата  и
крестьянства, в то время, как Ленин, на основе уже развернувшейся буржуазной
революции, подготовлял и призывал к социалистической диктатуре пролетариата,
ведущего за  собою деревенские низы. Таково самое существо двух  тенденций в
октябре.  Ленин  выступает  со   всей   решительностью   против  каменевской
постановки,  отметая  формулу   демократической  диктатуры  пролетариата   и
крестьянства, как  пережившую себя. "Надо  равняться,  - говорит он, - не по
старым  формулам,   а   по   новой  действительности".   Ленин   спрашивает:
"Охватывается  ли  эта  действительность старобольшевистской  формулой  тов.
Каменева:  "буржуазно-демократическая   революция  не  закончена"?  "Нет,  -
отвечает  он, - формула устарела. Она никуда не годна.  Она мертва. Напрасны
будут  усилия воскресить ее". Значит ли это,  что Ленин попросту "отрекался"
от  формулы  демократической  диктатуры  пролетариата и  крестьянства?  Нет,
нисколько.  Такого отречения я ни мало не  навязываю ему. Наоборот,  я прямо
говорю (стр.  XVII), что Ленин, -  в  противовес всей шаблонно-западнической
традиции русской социал-демократии, начиная с  Группы Освобождения Труда,  -
дал своеобразию русской истории и русской революции политическое выражение в
формуле  демократической диктатуры  пролетариата и  крестьянства, причем эта
формула имела  для  него -как и  все  другие политико-тактические  формулы -
насквозь динамический, действенный и, следовательно, конкретно-обусловленный
характер.  Она  была  не догмой, а  руководством к  действию. Я  спрашиваю в
предисловии:  осуществилась  ли  демократическая  диктатура  пролетариата  и
крестьянства в условиях революции  1917 года,  и отвечаю, твердо опираясь на
Ленина,   что  она  осуществилась  в  виде  полувластных  рабоче-солдат-ских
советов, которые не хотели полной власти. Ленин узнал  свою формулу и в этой
очень измененной  и преломленной действительности. Он установил, что  дальше
этого  половинчатого  осуществления  старая формула  в  данной  исторической
обстановке не пойдет. В то время, как противники захвата власти считали, что
нам нужно "завершение" демократической революции, Ленин отвечал: все, что по
"февральской" линии  можно  было сделать,  уже сделано,  уже  осуществилось;
старая формула уже пережила себя; нужно из развития действительности вывести
новую формулу  действия.  Ленин обвинял своих противников  в том, что они не
узнали "демократической диктатуры" в том ее  виде, в каком она осуществилась
в  условиях  февральской  революции. Уже  с  начала  апреля  Ленин неутомимо
разъясняет:  "Кто говорит только  о  революционно-демократической  диктатуре
пролетариата и крестьянства", тот отстал от жизни, тот в  силу этого перешел
на деле к мелкой буржуазии  против пролетарской классовой  борьбы, того надо
сдать  в архив  "большевистских"  дореволюционных редкостей - можно назвать:
архив "старых большевиков" (XIV, ч. 1, стр, 29). Ленин настойчиво повторяет,
что его противники,  противопоставляющие изжившую  себя формулу потребностям
революции, тем  самым "сдаются беспомощно мелкобуржуазной  революционности".
Вот ленинская постановка вопроса. В таком именно виде я ее и излагаю. Почему
моя солидаризация с Лениным, а не с тов. Каменевым, в этом краеуголь-


     ном вопросе октябрьского переворота,  оказывается  ревизией  ленинизма?
Почему понятие  ленинизма в отношении к октябрю охватывает Каменева, который
принципиально  противостоял Ленину, и исключает меня, который шел с Лениным?
Не слишком ли гибким и услужливым становится тут слово ленинизм?
     Чтобы  построить  подобие моста  к  такому  совершенно  неожиданному  и
невероятному   противопоставлению  ленинизма  и   антиленинизма  в  октябре,
понадобилось изобразить дело так, будто я ошибку Каменева и других вижу в их
большевистской  последовательности;  будто  я  говорю:  "смотрите,  вот  эти
товарищи действительно пошли до конца по пути  ленинской формулы и попали  в
плен  к мелкобуржуазной  революции". Но  у  меня не было и речи о том, будто
ошибка   октябрьских   противников  Ленина   состояла   в   том,   что   они
"последовательно"  применяли ленинскую  формулу. Нет.  Ошибка их состояла  в
том, что они относились к  ленинской формуле не по-ленински,  они не  узнали
своеобразного противоречия этой  формулы в действительности:  в том, что они
не поняли переходного этапного характера формулы 1905 года; в том, что  они,
говоря   словами  Ленина,   заученные  формулы   противопоставляли  изучению
действительности; в том, другими словами, что они понимали ленинскую формулу
не по-ленински. Это констатировал сам Ленин и дал исчерпывающий  анализ этой
ошибки.
     Все для той же цели,  то  есть для  того, чтобы мою  (вернее ленинскую)
критику  тов.  Каменева  и  других  превратить  в  критику   мною  ленинизма
понадобилась цитата из моей статьи 1909 года, не из предисловия 1924 года, а
из статьи 1909 года, где я говорил,  что  формула  демократической диктатуры
пролетариата и крестьянства угрожает на известном этапе революции обнаружить
свои антиреволюционные  черты. Да, я это  писал в 1909 году  в  журнале Розы
Люксембург.  Статья эта вошла в  состав моей  книги "1905", которая  не  раз
переиздавалась после 1917  года и  на русском и  на иностранных языках,  без
протестов или возражений с чьей бы то ни было стороны, ибо все понимали, что
статью  надо  брать  в  условиях  времени,  когда  она  писалась.  Фразу  из
полемической статьи 1909 года нельзя,  однако, вклеивать в  предисловие 1924
года. Можно по поводу цитаты 1909 года с полным правом  сказать, что когда я
писа