беда была в  том, что время-то
переживалось  самое   ненормальное,  а  требуемая  придирчивыми  законниками
безупречная  процедура оказывалась  слишком громоздкою  и потому  необходимо
отстающею от лихорадочного темпа жизни страны.
     Это  зло  было  усугублено  еще  тем,  что и  с  насаждением правильных
демократических  органов   самоуправления  правительство   --   т[о]  е[сть]
руководящая  им  к[онституционно]-д[емократическая]  партия  --  не спешила.
Закон   о  местном  самоуправлении  был   издан  только   вторым   Временным
правительством (коалиционного  состава)67.  При  огромности  России,  плохих
путях  сообщения  и слабой  культурности населения все  новые  законы вообще
очень туго входят в жизнь и воспринимаются массовым сознанием. Когда же речь
идет о  законах, по которым должно организоваться  на местах самоуправление,
что   предполагает   самодеятельность   и  демократическую   самоорганизацию
населения,  то  здесь требуются очень большие  промежутки  времени.  В  ряде
местностей  России,   кроме  того,  существовали  совершенно   специфические
трудности для введения в жизнь самоуправления. В целом ряде  мест аборигены,
глубоко некультурные инородцы, были трудно  соединимы с  пришлым,  высшим по
культуре русским населением.  В некоторых, средних по культуре местах -- или
даже  с  культурой  выше  среднего уровня  --  как в  Предкавказье,  земские
самоуправления долго  не могли привиться  вследствие  непопулярности  своего
имени:  "земское" самоуправление напоминало не только  о  старом, помещичьем
земстве, но  и о земском суде68, о земском начальнике69 и т.  п. учреждениях
старого режима, нелюбимых населением. И новое "земство" сначала натолкнулось
на что-то  вроде молчаливого,  пассивного, но  тем  более  упорного бойкота.
Словом, когда, после всех откладываний и запозданий, в  начале  второго года
революции,  Учредительное  собрание открыло свои  работы, во  многих  глухих
местностях  России  новые  демократические органы самоуправления  так  и  не
успели еще организоваться.
     Опоздание  с  выработкой   и  опубликованием  закона  о  новом  местном
самоуправлении, рикошетом предопределившее еще большую запоздалость в созыве
Учредительного  собрания,  на   первый  взгляд   представляется   совершенно
необъяснимым. В  самом  деле,  еще  в доконституционный  период  либеральные
земства  выступали  с   проектами  своей  демократической  реорганизации;  в
Государственной   думе   кадетская  партия   одно  время,   по   тактическим
соображениям  избегая конфликта с правительством  по  острым  вопросам  дня,
сосредоточилась на разработке,  так  сказать, "впрок", в запас для будущего,
целого ряда самых различных законопроектов, среди которых видное место занял
законопроект о местном самоуправлении. Имея за своей спиной такой длительный
опыт, кадетское Временное правительство  могло бы уже  через несколько  дней
дать стране вполне разработанное положение о местных земствах и думах. И оно
тем  более должно было  бы  это  сделать,  что без такого закона  на  местах
водворился изрядный хаос  и пестрота. Старые  думы70, мещанско-купеческие, и
старые  земства,  дворянско-земледельческие,   с  революцией  теряли  всякий
авторитет и всякое признание. Поэтому их либо совсем объявляли распущенными,
либо предоставляли  им  право избрать  из  себя  некоторое  количество  лиц,
попадавших  в  местное  революционное  самоуправление,  либо, наконец,  думу
оставляли,  но  довыбирали  к  ней   --   часто  на  началах  "паритета"  --
представителей советских, профессиональных,  партийных и  т. п. организаций.
Дело не всегда  обходилось  гладко, и  случалось  даже,  что  в  одном месте
разными способами выбиралось и составлялось одновременно два  органа местной
власти, чтобы  затем  оспаривать друг у  друга  правомочия  и  даже пытаться
справиться с конкурентом посредством ареста.
     Так "самотеком" создавалось на  местах не подлинное самоуправление,  но
более  или  менее  случайный  неустойчивый суррогат  его. Понятие о праве  и
власти в населении  систематически подрывалось. Впоследствии,  когда  пришли
правильные  органы  местной  власти,   они  застали  укоренившуюся  привычку
самочинного, самоуправного проявления власти любой  едва-едва организованной
группы; и сами новые  органы  самоуправления были встречены как  еще одна из
многих этого рода  групп,  к тому же не могущая равняться с другими в "праве
давности".
     Казалось  бы,  что  именно  партия   кадетов  более  всех  должна  была
восставать против  этого положения, более всех должна была стремиться скорее
создать  прочный  правовой порядок  на  место самочинного  и  самоуправного.
Спрашивается:  почему  этого  не случилось? Почему  кадеты  так  опоздали  с
местным самоуправлением и многократно добивались откладывания Учредительного
собрания?
     Здесь  действовали  мотивы частью бессознательные,  частью  же  очень и
очень обдуманные и расчетливые.
     К  бессознательным мотивам  принадлежали  настроения  "медового месяца"
революции. В это время Временное правительство до такой степени заваливалось
всевозможными выражениями сочувствия, адресами, поздравлениями, изъявлениями
преданности  и благодарности за совершенный переворот (которого оно вовсе не
совершало,  но лишь шло в хвосте событий, часто против воли и упираясь), что
у него просто не  было никаких  побуждений укорачивать  это "именинное" свое
состояние.  Затем  подошел  -- вернее, как-то незаметно подкрался  -- период
осложнений, и правительство тяжело  ощущало не себе непостоянство настроений
"улицы", "толпы", и не только простонародья, но и так называемой "культурной
черни". В это  время господствующая в правительстве партия кадетов и  должна
была найти линию поведения, которая вывела бы власть  из тупика, снискала ей
точку  опоры  в  соответствующих общественных  слоях и  на  соответствии  ее
поведения их интересам возвысила бы ее авторитет.
     Партия  кадетов  этого  сделать  не сумела.  И  неудивительно.  События
застали ее  врасплох.  К  революции партия отнюдь не  готовилась,  напротив,
боялась  ее. Если когда-то, на заре  своего  возникновения, партия кадетов и
ощущала некоторое  обаяние  раньше ее  окрепшего  и  успевшего  закалиться в
героически-неравной борьбе революционного  движения, то уже в течение первой
русской революции 1905--1906 гг. она успела радикально излечиться  от всяких
революционных симпатий и  социалистических влияний на ее идеологию. Умнейший
и последовательнейший  из ее  лидеров, П.Н. Милюков71,  твердо  заявил,  что
партия  к[онституционалистов]-д[емократов]  представляет собою  не оппозицию
Его Величеству, а оппозицию Его Величества. И с  тех пор вся тактика  партии
сводилась к тщательному отгораживанию  себя от всего, что не  укладывалось в
рамки  царской  легальности,  и  к  не менее  старательному  "обволакиванию"
династии и ее влиятельнейших  слуг.  Она ставила свою ставку на  превращение
старой  царской  бюрократии в "отработанный  пар",  на необходимость  влития
свежей крови в дряхлеющий режим; словом, на то, что сама династия  подпустит
ее  людей  к  власти  и  поступится в их пользу --  в пользу  представителей
благоразумной и умеренной общественности -- некоторыми своими прерогативами.
Война давала партии возможность сыграть на приподнятом национальном чувстве;
во главе деятелей земско-городских72 и  военно-промышленных учреждений73 она
пробивала  себе путь  к  власти доказательствами, что бюрократические методы
управления  ведут страну  к  поражению  и  что приход  партии к власти  есть
единственный шанс  избавиться  от поражения  и восстановить шансы на победу.
Максимум революционных дерзаний партии в это  время заключался в  сочувствии
дворцовому перевороту, который искал бы себе оправдания в либеральном режиме
и политике доверия к "организованной общественности".
     Но партия оказалась  лицом к лицу с совершенно иною ситуацией. Династия
пала,    вместе     с    нею    пал     и    весь    монархический    режим.
К[онституционно]-д[емократическая] партия попробовала бодро идти в уровень с
жизнью  и   из  партии  конституционной   монархии  превратилась   в  партию
республиканскую. Она "приняла" и революцию и республику и попыталась даже их
возглавить.  Но  оправдывать  и  республику и революцию она  умела лишь  как
средство   для  победы  в  мировой  войне.  Поэтому  она  требовала  полного
подчинения всех заявлявших о себе интересов и чаяний одному высшему интересу
-- интересу войны, войны до победного конца.
     Но массы  --  как  солдатские  и рабочие,  сделавшие революцию,  так  и
крестьянство, к ней присоединившееся, -- делали  революцию вовсе  не  во имя
войны;  скорее наоборот,  затяжная, кровавая,  неудачная, непосильная  война
толкнула их к революции. Часть этих масс дошла до того, что вообще ничего не
желала  слышать  о  войне; другая часть,  более спокойная, уравновешенная  и
организованная,  принимала  войну  скрепя   сердце,  не   видя   возможности
немедленно  прекратить  ее. Чтобы оставаться в  контакте с массами, чтобы не
порвать с ними, нужно было по крайней мере доказать им, что правительство не
позволяет себе ни шага, ни жеста, способного затянуть войну  хотя бы на день
дольше,  чем то безусловно неизбежно; что, напротив того, оно ищет  малейшей
возможности  придвинуть  дело  мира,  --  наивозможно более  справедливого и
демократического  мира; что  и  союзников своих власть  новой  России  всеми
мерами пытается склонить именно к этой тактике.
     К[онституционно]-д[емократическая] партия не могла  найти  общего языка
ни с  тою,  ни с  другою  частью массы.  И  скоро она  убедилась, что ей нет
никаких шансов  стать массовою партией. Только деятели  трудовой демократии,
только   революционеры  и  социалисты  встречали  в   массах   сочувственный
отголосок.   Более   того,   эти   массы   заставляли   самих   социалистов,
приспособляясь к политической акустике момента, поднять тон своих объяснений
с представителями буржуазной демократии. При самодержавии, когда социализм и
революция    ютились   глубоко    в   подполье,   кадетская   партия   почти
монополизировала   в  своих  руках   гласное,  публичное   представительство
реформаторских  и освободительных идей.  И, предаваясь  иллюзии,  она  порою
говорила:  "мы не партия, мы -- всенародная оппозиция". Она, казалось, могла
рассчитывать, что при нарождении демократического  режима и представительных
учреждений она окажется не только  самой парламентски-опытной и талантливой,
но  и самой многочисленной  партией. Вот  этой-то естественной иллюзии жизнь
прежде всего нанесла сокрушительный удар.
     Теснимая  социалистами  по  всему  фронту,   терпя  поражение  на  всех
муниципальных и  земских выборах, отброшенная настроением аудитории  от всей
"митинговой" жизни, играющей столь  видную роль в революции,  партия кадетов
сразу  приобрела психологию обиженной, оттертой, непонятой, не оцененной  по
достоинству,  и  даже  более того  --  очерненной  в  глазах  народа партии.
Неспособная разглядеть в  этом обстоятельстве  хотя  бы крупицу  собственной
вины, партия стала явно болеть болезнью  озлобленности и  раздражения против
общего режима и общего хода событий.
     Надежды  победить  на  выборах  и  даже просто  сыграть  сколько-нибудь
значительную роль  в Учредительном собрании  разлетелись  как дым. День этих
выборов был уже не желанный день, а  день гласного объявления банкротства. К
нему  идти  можно было  только против воли,  со  стиснутыми зубами.  На этой
психологической почве в рядах  кадетской партии вырос и расцвел взгляд,  что
сейчас страна  больна, что военные потрясения  и тяготы, туго натягивая  все
социальные  связи  и  перегружая  тяжестью своею выносливость  масс, создали
народную политическую  лихорадку,  пароксизм которой  необходимо  переждать.
Иными словами,  выборы в Учредительное  собрание надо во  что бы то ни стало
отсрочить до конца войны. Если война кончится победою Антанты74, то  участие
в ней России будет широко вознаграждено  приобретением  новых  территорий  и
денежным вознаграждением за произведенные войною разрушения. Такой блестящий
результат неминуемо  будет  сопровождаться подъемом национального чувства, и
под знаком победоносного патриотизма выборы  дадут  результаты, убийственные
для социалистического интернационализма и пацифизма.
     Таковы  были соображения, которые заставили  партию  кадетов как  можно
дольше оттягивать созыв Учредительного  собрания. Однако,  раз  торжественно
отказавшись   от   "использования   военных   обстоятельств   для   отсрочки
Учредительного   собрания",   кадетская   партия  была  лишена   возможности
декларировать публично истинные мотивы  своего поведения (а может быть, даже
и  самой  себе  сознаться)75.  Отсюда  ее доктринерское  требование отсрочки
Учредительного  собрания  для  большего  совершенства  формальной  процедуры
подготовки выборов, что в условиях революции выглядело  упрямым и комическим
педантизмом.
     Однако такие  люди,  как  Керенский  и сплотившиеся  вокруг  его  имени
скороспелые  новобранцы  трудовой  демократии  (так  называемые  "мартовские
социалисты"76) из среды интеллигенции и средних классов,  практикою коалиции
с  кадетскими  элементами  были  приведены  к  незаметному  для   них  самих
пропитыванию  настроениями  кадетских  и  кадетствующих  кругов.  Отсюда   и
получилось, что  после первого  обещания собрать Учредительно собрание летом
почти  тотчас  же  начались   разговоры  о  необходимости  более  длительной
подготовки выборов, а затем новые и новые отсрочки намеченного дня выборов и
дня открытия Собрания.
     А так как  не было ни одного  крупного социального вопроса, указания на
неотложность разрешения  которого  кадетская партия не парировала бы ссылкой
на   неправомочность  его  решения   Временным   правительством  без   и  до
Учредительного собрания, то оттягивание  последнего вместе с тем становилось
и  оттягиванием удовлетворения законнейших  и  элементарнейших  потребностей
революционной страны.
     В  вопросе об Учредительном собрании, как в некоем узле, сходились нити
всех прочих "проклятых вопросов" того исторического момента.
     Ультимативное  требование от лица с[оциалистов]-р[еволюционеров] "долее
ни  в  каком  случае созыва  Учредительного собрания  не  откладывать"  было
некоторым  частичным реваншем  левоцентрового  течения  партии за целый  ряд
решений ЦК,  явившихся  продуктом  союза между  его  правым  крылом и правым
центром.  Решение,  однако,   оказалось  запоздалым;  к  тому  же  Временное
правительство   вовсе   не  собиралось  капитулировать  перед   ультиматумом
с[оциал]-р[еволюционной] партии, зная, что по крайней  мере в ЦК большинство
согласилось на эту  ультимативность  лишь для  того, чтобы смягчить  остроту
своих  отношений с  левым  центром  и избежать полного с  ним разрыва. То же
относится  и к признанию, впредь до созыва Учредительного собрания, принципа
ответственности  Временного правительства  перед  будущим "Предпарламентом".
Правая,  а  частью  и правоцентровая  группа  в среде Центрального  комитета
стремилась  не   столько   к   скорейшему  устранению   бесконтрольности   и
безответственности  Временного  правительства,   сколько  к  тому,  чтобы  в
созываемом ради этого Демократическом совещании смягчить  позицию  советских
элементов давлением  на  них  более промежуточных элементов  (в  особенности
кооператоров), настроенных гораздо более умеренно. Так как, с одной стороны,
в советах сильно возрастала  большевистская группа, а  с другой,  в  партиях
небольшевистских все сильнее  становилось левое крыло,  то  явно приближался
открытый конфликт Временного правительства с советами. Правоцентровая группа
старалась во что бы то  ни стало избежать этого конфликта до  Учредительного
собрания, когда конфликт сам собою исчез бы: во-первых, потому что Временное
правительство сложило бы с себя власть, и родилось бы новое правительство --
из  парламентского большинства; во-вторых, потому что  --  как  предполагали
правые социалисты -- с созывом Учредительного собрания миссия советов так же
кончается,   как  и   миссия   Временного   правительства,  и   они   кончат
самороспуском.  При  такой  оценке  положения  понятно,  что  правые  крылья
социалистических партий  стали мечтать о Предпарламенте, в котором вхождение
представителей  муниципалитетов, кооперативов, продовольственных организаций
и  т. п. дало  бы  им  новую точку опоры взамен  их ослабевавшего  влияния в
советах. Левоцентровое и левое  течения в Центральном комитете  не возражали
против Предпарламента, потому  что  считали его, при условии ответственности
перед  ним  Временного  правительства, все же  меньшим злом  сравнительно  с
установившимся  положением. А  так как  и  оно  искало  возможности  мирного
перехода  к   Учредительному  собранию,  то  и  готово  было  примириться  с
Предпарламентом как переходной к Собранию фазой.
     На заседании  12 сентября  разбирался между прочим вопрос об округах, в
которых  будет выставлена  кандидатура лидера  партии, В.М. Чернова.  Списки
кандидатов партии  в Учредительное собрание, по общему правилу, составлялись
на местах, но первое место в каждом списке  должны были  занимать  указанные
Ц[ентральным] к[омите]том лица; на практике  они принимались  по соглашению.
Без  прений  была принята Тамбовская губерния  как та, в которой В.М. Чернов
начал во второй половине 90-х годов прошлого века работу в  деревне, заложил
(в селе Павлодаре)  первое в России  крестьянское братство и  созвал  (в  г.
Тамбове,  в  1899  г.)  первый  небольшой  крестьянский  съезд.  Затем  была
утверждена   кандидатура   по  соседней  Воронежской  губернии,  на  которую
простиралась в  те  же  времена  работа В.М. Чернова  и где  левонастроенная
крестьянская  организация  считала  своим неотъемлемым правом поставить  имя
В.М. Чернова во главе своего списка,  и по  Екатеринославской  губернии, где
того же самым  настоятельным образом  добивалась сильная рабочая организация
ПСР; затем  по Харьковской, по соображениям  объединяющей  роли  имени  В.М.
Чернова  для  русских и украинских  эсеров, и временно был оставлен открытым
вопрос о пятом месте (по  закону об Учредительном собрании один  человек мог
выставлять свою  кандидатуру не  более,  чем в  5 местах). С одной  стороны,
специально  приезжавший  делегат   из   Киева  заявил,  что   шансы   списка
социалистов-революционеров по Киевской губернии невелики, и что единственный
способ поднять их --  это возглавить список популярным именем лидера партии.
Комиссия по составлению списков  при  ЦК, в согласии с  самим В.М. Черновым,
была  очень  склонна удовлетворить  Киевское  ходатайство,  но  этому  мешал
возникший конфликт  с Петроградской  организацией, в  которой  в  это  время
сложилось сильное  крайне левое большинство, и  которая отвергала  одного за
другим всех тех  кандидатов, которых им рекомендовал Ц[ентральный] к[омите]т
для постановки во  главе  списка.  Выяснилось, что  кроме  В.М.  Чернова нет
другого  имени, которое бы обладало для них бесспорным авторитетом. В  конце
концов,  чтобы избежать конфликта с  Петроградской организацией, было решено
уступить имя В.М.  Чернова для их списка и пожертвовать для этого интересами
Киевской  организации.  Все  это  характерно  в том смысле, что левое  крыло
партии, впоследствии выделившееся из нее в самостоятельную партию под именем
"партии  левых  с[оциалистов]-р[еволюционеров]  интернационалистов"77, в  то
время еще переживало  колебания.  Его  члены упорно  называли себя истинными
учениками и последователями В.М. Чернова,  горько сетовавшими, что "учитель"
почему-то не с ними.
     Но ничего случайного в отказе учителя от этой части учеников не было.
     Они   не   замечали,   что  постепенно   подвергаются   идеологическому
воздействию большевиков, начинают разделять их недоверие к  демократическ