ам же, стр. 5).
     Свердлова, указ. соч., стр.368. Кроме того, из соображений общей
     безопасности в дни съезда к театру не подпускались посторон
     ние, а трамвайная остановка у Большого театра была отменена.
     Трамвай проходил тогда по Театральной площади (ныне площадь
     Свердлова).


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ РАЗГРОМ ПАРТИИ ЛЕВЫХ ЭСЕРОВ
     В   первые  пятнадцать   минут  после   убийства  в  посольстве  царила
неразбериха. Полковник Шуберт, глава  комиссии по репатриации военнопленных,
взял на себя организацию защиты здания,  которое довольно скоро превратили в
небольшую крепость.  (По накалу  тех  дней немцам следовало считать убийство
Мирбаха  лишь началом и  ожидать  погрома). Попытки сообщить  представителям
советской власти о случившемся остались безрезультатны: телефон  посольства,
всегда  исправно  работавший, был отключен.  (И  этот  факт  немцам  не  мог
показаться  случайным совпадением).  Тогда,  в  начале четвертого, сотрудник
посольства Карл  фон Ботмер и переводчик Мюллер на посольской машине поехали
в наркомат иностранных дел, находившийся на Театральной площади, в гостинице
"Метрополь". Там они встретили заместителя наркома иностранных дел Карахана.
     Ботмер вспоминает, что когда он и Мюллер в возбужденном состоянии вошли
к   Карахану,  тот   вскочил   со  своего   кресла  и   выбежал  в   комнату
секретаря.1 Почему? Либо Карахан знал  о  предстоящем убийстве  и
испугался, что  немцы пришли мстить (именно  так и показалось Ботмеру), либо
просто предчувствовал кровавую развязку, так как о возможном убийстве  немцы
его  предупреждали, а  по  необычно возбужденному  виду  пришедших  немецких
дипломатов понял, что покушение состоялось, и тоже испугался мести.
     Поддавшись, однако, первому  инстинктивному движению и  убежав, Карахан
скоро оправился. Взволнованный и извиня-


     ющийся, он вернулся  в свой кабинет, где ожидавшие его Ботмер и  Мюллер
сообщили ему об  убийстве германского посла.  Карахан выслушал их и заверил,
что  представители советского правительства немедленно прибудут в германское
посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот -- управляющему делами Совнаркома
В. Д. Бонч-Бруевичу:
     "--Говорит  Чичерин... Бомбой убит  германский посол граф Мирбах; прошу
вас сейчас же сообщить об этом Владимиру Ильичу...
     - Известны подробности?
     -- Пока ничего не известно.. ."2
     Бонч-Бруевич  позвонил  Ленину, который  приказал ему поехать с отрядом
латышей  в  германское  посольство  и обо  всем, что он  узнает, сообщить по
телефону. Тем временем Ленин позвонил Дзержинскому. Дзержинский по некоторым
данным  "находился на Съезде  Советов",3  т.е.  в Большом театре.
Содержание беседы Ленина с  Дзержинским неизвестно.  Но  редакторы  сборника
статей Дзержинского  пишут  об этом первом  сообщении  Дзержинскому  как  об
"известии о мятеже".4
     Ленин  затем  вызвал  к  себе Свердлова;  позвонил  Троцкому в  военный
комиссариат  и уже по телефону сказал ему, что "левые  эсеры бросили бомбу в
Мирбаха", серьезно его  ранив. Вот с этого момента и приступили большевики к
разгрому  ПЛСР, начали принимать "срочные  меры по подавлению  и  ликвидации
мятежа",5 хотя  никак  не могли  знать  в  те часы, кто стоит  за
убийством Мирбаха.  О постановлении ЦК ПЛСР от 24 июня никто из большевиков,
судя по всему, не знал,  так как о  нем  не  имели представления даже  такие
видные левые  эсеры  (не  члены  ЦК),  как Саблин.6  О  партийной
принадлежности  и  именах  террористов  мог  знать  только Дзержинский,  как
соучастник преступления, но в этом  случае он вряд  ли немедленно раскрыл бы
имя Блюмкина (и  свое соучастие  в заговоре) Ленину. Из  подробностей, таким
образом, Ленину, если никакого отношения к  покушению  он  не имел, известно
было  единственно  то,  что Мирбах еще жив, хотя ранен смертельно. Но  Ленин
твердо знал уже тогда: в Мирбаха  стреляли  левые эсеры. И этих левых эсеров
Ленин теперь собирался громить.


     Через несколько  минут  к  Ленину приехал  Троцкий; затем  и  Свердлов,
"такой  же,  как всегда".7 А  еще  через  какое-то  время  пришло
сообщение, что Мирбах  умер. Важно было не  увязнуть в создавшейся ситуации.
Немцев  нельзя  было  провоцировать  на  выступление   до  того,  как  будет
разгромлена ПЛСР: в противном  случае условия  для уничтожения партии  левых
эсеров  могли  бы  исчезнуть.  Поэтому,  по  признанию  Ленина,  важно  было
"повлиять  на  характер  немецкого  донесения  в  Берлин".8  Было
решено, что Ленин, Свердлов и Чичерин отправятся в германское посольство для
выражения соболезнования по поводу убийства посла. Троцкого от этого ритуала
освободили.  Он  должен  был  оставаться  на  месте  и  руководить  военными
приготовлениями по  разгрому ПЛСР.  Ленин же согласился пойти  в посольство,
добавив цинично:  "Я  уж  с  Радеком об  этом  сговаривался.  Хотел  сказать
"Mitleid", а надо сказать "Beileid".9 Троцкий продолжает:
     "Он чуть-чуть  засмеялся,  вполтона, оделся и  твердо сказал Свердлову:
"Идем". Лицо  его  изменилось,  стало  каменно серым.  Недешево давалась эта
поездка в гоген-цоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу
гибели  графа Мирбаха. В смысле  внутренних  переживаний  это был, вероятно,
один из самых тяжелых моментов его жизни".10
     Троцкий, таким образом, не скрывал, что сочувствия  большевиков  смерть
Мирбаха   не   вызвала.  Их  заботила  только  необходимость,  вопреки  духу
радикализма, гримасничать в посольстве, выражая соболезнование.
     Однако  в германское посольство  Ленин  и  Свердлов  поехали  не сразу.
Прежде  всего  они  начали  принимать меры  по  подавлению  "левоэсеровского
мятежа".11  Вот  что  вспоминает  об  этом  комендант  Кремля  П.
Мальков:
     "Я пришел в Большой  театр в два пополудни. Проверил  посты, на которых
стояли  латышские  стрелки...  Вдруг,  когда  часовая  стрелка  подползла  к
четырем, ко  мне подбежал запыхавшийся Стрижак: -- ...Только что звонил Яков
Михайлович  и  велел тебе немедленно  явиться  в Кремль, прямо к нему. Через
пять минут я уже был в Кремле, благо машина стояла наготове... Из отрывочных


     фраз, которыми я  успел на  ходу обменяться со  встречными сотрудниками
ВЦИК и Совнаркома,  мне  стало  ясно, что левые эсеры  подняли  мятеж... Все
делалось  удивительно  быстро,  четко,  слаженно.  Владимир  Ильич  и   Яков
Михайлович тут же на листках  блокнотов писали телефонограммы, распоряжения,
приказы... Я  вышел  из кабинета Ильича.  Через  пять минут гарнизон  Кремля
подняли по боевой тревоге".12
     А находившихся  в Кремле в войсках  гарнизона и  среди  служащих  левых
эсеров немедленно арестовали.
     Первым  официальным правительственным объявлением  об  убийстве Мирбаха
стала телефонограмма  Ленина, переданная  в 4  часа  20 минут в организации,
контролируемые  большевиками: в  районные  комитеты  РСДРП (б),  в  районные
Советы депутатов  города Москвы (где левых эсеров  практически не было), и в
штабы  Красной гвардии (партийные  большевистские  воинские  части). В  этой
первой телефонограмме Ленин сообщал:
     "Около трех часов дня  брошены  две бомбы в немецком посольстве, тяжело
ранившие  Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех  провокаторов, которые
хотят втянуть  Россию  в  войну в интересах  англо-французских капиталистов,
подкупивших  и чехословаков.  Мобилизовать все  силы,  поднять  на  ноги все
немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать  до
тройной проверки".13
     Если вслед за советскими историками  предположить, что  к этому времени
Ленин не знал о "мятеже"  левых эсеров, покажется удивительным, что в  столь
сложной ситуации Ленин не сообщил  о  случившемся  ни заседавшему в  Большом
театре  Съезду  Советов,  ни  руководству союзнической советской и  правящей
партии левых  эсеров,  ни  даже в  отряд ВЧК,  т.е. Попову,  куда, вероятно,
правительство  обратилось  бы  в  любой другой ситуации.  Правда,  в  первой
ленинской телеграмме не  было  упоминания о левых эсерах, что,  казалось бы,
подтверждает версию советских историков. Бонч-Бруевич, однако, объясняет это
отсутствие указания  на  левых  эсеров совсем другими  причинами. Во-первых,
пишет он, "многие еще не хотели верить,что это -- дело их рук". Аргумент


     не  слишком убедительный уже потому, что чье бы  то ни было сомнение не
могло  сдержать  Ленина. А  вот вторая  причина,  указанная  Бонч-Бруевичем,
кажется куда более правдоподобной:
     "...Здесь преследовался тактический прием, чтобы не  спугнуть эсеров со
своих  мест  и  телеграммой о  выступлении их в  центре не  подстрекнуть  на
периферии,     в    уездах    их    единомышленников    к     подобным    же
действиям".14
     Телефонограмма  Ленина  действительно  должна  была  быть   послана  по
провинциям,  но  только  "в  уезды  по  случаю  грозы   тотчас  передать  не
удалось".15  Передали  лишь  в 5 часов  30  минут.  Бонч-Бруевич,
однако, не разъясняет, почему же Ленин не указал на восстание левых эсеров в
какой-нибудь  особой телефонограмме, предназначенной только для  Москвы.  Но
очевидно,  что  по  причине,  уже  указанной  Бонч-Бруевичем:  нельзя   было
вспугивать  бездействовавших левых  эсеров,  бездействовавших  не только  на
периферии,  но  и  в самой Москве.16  До  того  момента,  пока не
разработали  окончательно конкретный план разгрома  ПЛСР, не окружили  отряд
Попова, не  арестовали  фракцию левых эсеров на  Съезде Советов, нельзя было
говорить  левым  эсерам,  что  большевики  рассматривают  их как  восставшую
партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома
анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера
6 июля.17 До этого времени не  считал Ленин  возможным  не только
объявлять по всей Москве о смерти германского посла (хотя за час до передачи
первой  телефонограммы  Ленина,  в  3  часа  15 минут, 47-летний граф Мирбах
скончался),18  но  и  попытался  умолчать  о  ранении Мирбаха.  В
черновике  телефонограммы постскриптум была вписана зачеркнутая позже фраза:
"Сейчас получено известие, что бомбы  не взорвались и никто  не ранен".  "Ив
этой  попытке представить  террористический  акт пока что провалившимся  был
виден  тот же  смысл: скрыть на какое-то время и от немцев, и от противников
Брестского мира  правду,  взять инициативу в свои руки. Ведь тот  шанс,  что
известие  о  смерти  Мирбаха  вызовет  аплодисменты  всех  делегатов  Съезда
Советов, от эсеров до  большевиков, что  в порыве  революционного энтузиазма
съезд одобрит убийство


     и разорвет Брестский  мир -- был слишком велик.  И  от  такого  оборота
событий Ленин обязан был  себя застраховать. Для этого нужно было арестовать
левоэсеровскую  фракцию  съезда еще  до  того,  как она узнает  об  убийстве
Мирбаха,  для  этого  необходимо было держать  известие о  смерти  Мирбаха в
секрете и не  давать понять левым  эсерам, что  события принимают  серьезный
оборот, так как Мирбах на самом деле  убит, а Брестский мир, может быть, уже
разорван. Объявить об убийстве  Мирбаха  -- значит окрылить левых  эсеров. А
окрылить их, значит придать им сил. А Ленин был заинтересован как раз в том,
чтобы выбить у ПЛСР почву из-под ног.
     В  германское  посольство  первым  прибыл  вездесущий   Радек.  За  ним
последовали Карахан, нарком юстиции Стучка и Бонч-Бруевич, привезший с собой
отряд  латышских стрелков 9-го  полка. Для "расследования  террористического
акта" в посольство прибыл Дзержинский, впоследствии писавший:
     "Лейтенант  Миллер  встретил  меня  горьким  упреком:  "Что  вы  теперь
скажете, господин  Дзержинский".  Мне показана  была бумага,  удостоверение,
подписанное  моей  фамилией.  Это было  удостоверение,  писанное  на  бланке
Комиссии, дающее Блюмкину и Андрееву полномочия  просить по делу аудиенции у
графа   Мирбаха.20   Такого   удостоверения   я  не   подписывал,
всмотревшись в подпись  мою  и  т. Ксенофонтова,  я увидел, что подписи наши
скопированы, подложны.21 Фигура Блюмкина... сразу выяснилась, как
провокатора. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его  (кто такой
Андреев, я не знал)".22
     Ленина  все  еще  не  было. И Хильгер  напрасно пишет, что  он прибыл в
посольство  "немедленно после того, как услышал  об  убийстве".23
Только в пятом часу к главному подъезду  здания СНК  (бывшее здание Судебных
установлений) подъехал  личный шофер  Ленина Гиль; Ленин, Свердлов и Чичерин
сели  в  машину  и  поехали  в  посольство. О  прибытии  их  немцам  сообщил
Бонч-Бруевич,  указавший,  что  "главы  правительства...  желают  официально
переговорить с представителями германского посольства". Бонч-Бруевич пишет:


     "Нас пригласили в большую парадную комнату. Мы все уселись. Водрузилась
торжественная  мертвая  тишина...  Владимир Ильич,  сидя,  произнес  краткую
реплику на  немецком  языке,  в которой  принес  извинения правительства  по
поводу случившегося  внутри  здания посольства,  где мы не имели возможности
оказать  помощь   германскому   представительству.  Он   высказал   глубокое
соболезнование по поводу трагической смерти посла и прибавил, что дело будет
немедленно  расследовано  и   виновные   понесут  заслуженную  кару*.24
"Реплика"  Ленина,  конечно  же, не  могла  удовлетворить  сотрудников
германского  посольства.  По  существу,  Ленин   снял  с  советских  органов
какую-либо ответственность за  убийство  германского  посла, указав, что  за
происшедшее внутри посольства советская власть отвечать, дескать,  не может.
Да и краткую речь свою он произнес  сидя, как бы подчеркивая, что не слишком
огорчен  убийством  представителя германского  империализма.  Немцы же  были
настолько напуганы и растеряны,  что  не догадались выразить свой протест ни
по поводу самого убийства, ни  в связи с  заявлением  Ленина, хотя уже тогда
обратили     внимание     на    "холодную    вежливость"     большевистского
вождя.25
     Выразив   формальное  соболезнование  германскому   посольству,   члены
советского  правительства покинули здание  и вышли  во внутренний дворик.  В
здании,  однако, остался Стучка, начавший  производить "обследование"  места
преступления. Результаты  этого самого первого большевистского расследования
так никогда и не были оглашены советской властью. Но одно бесспорно: папка с
"делом"  Роберта Мирбаха,  опрометчиво оставленная  террористами в  приемной
посольства, и  удостоверение  ВЧК за подписями Дзержинского  и Ксенофонтова,
являвшиеся опасными  уликами в руках германского правительства, оказались  у
большевиков.
     Что же  происходило  в  это время в ЦК  левых эсеров, вернее, в  здании
отряда  ВЧК, у Попова,  где в перерывах между  заседаниями съезда собиралась
верхушка левоэсеровской партии? Правильнее всего  ответить: ничего, хотя это
явно  не  то  слово,  которым  должны  были  бы  характеризоваться  действия
"мятежной партии".


     Справедливости ради следует указать, что слухи  о предстоящем покушении
на Мирбаха дошли не только до Дзержинского и Карахана, но и до левых эсеров.
Александровичу где-то  в  районе  полудня  об этом сообщил  Блюмкин. А между
часом  и двумя о  предстоящем покушении было уже  известно группе  членов ЦК
левых эсеров  --  Прошьяну,  Карелину,  Черепанову  и  Камкову.26
Теперь уже эта группа членов ЦК, имевшая возможность предотвратить убийство,
но  не сделавшая  этого,  становилась,  как  и  Дзержинский,  действительным
соучастником преступления.  Но неумолимо катилось  красное колесо революции:
как и Дзержинский, левые  эсеры решили ничего не предпринимать. Это решение,
скорее  всего, было  принято  тем самым "совещанием  небольшой группы членов
ЦК", на которое указывал советский историк Спирин.
     Между тем  террористы,  убив Мирбаха, приехали  в  особняк Морозова  (в
здание штаба  отряда ВЧК под командованием Попова) в Трехсвятительском (ныне
Большом Вузовском)  переулке. Кажется, сам  Попов не придавал  происходящему
никакого значения.  По крайней мере,  отряд  ВЧК работал как обычно. Попов в
момент приезда Блюмкина  и Андреева беседовал в своем кабинете  с комиссаром
ВЧК,  большевиком  и  сотрудником  отдела  по  борьбе  с  преступлениями  по
должности  Абрамом Беленьким. Беленький  и  стал  первым большевиком, воочию
увидевшим исполнивших  террористический акт Андреева и раненого Блюмкина. Из
отряда  Попова,  однако,  Беленький  вскоре  уехал  и  отправился  прямо   к
Дзержинскому. Когда  он,  наконец,  нашел  его  в  германском  посольстве  в
Денежном переулке, шел уже пятый час.27
     Присутствовавшие там же Ленин, Свердлов и  Бонч-Бруевич, переговорив  с
Беленьким, уехали в  Кремль. Настроение у Ленина было приподнятое. Когда ему
сказали, что целый час не могли передать его телефонограмму в уезды, он даже
не рассердился, а "шутливо сказал":
     "Революцию делать мы научились, это -- несомненно, но побороть рутину в
наших  учреждениях мы  никак  не можем.  Ведь  дело  такое ясное,  а  вот мы
обсуждали его более часа. Впрочем, ведь [левые] эсеры еще более


     любят  поговорить,  чем мы. У  них наверно  теперь  дискуссия в  полном
разгаре. Это поможет нам, пока Подвойский раскачается... А его что-то совсем
не слышно! -- смеясь прибавил он".28
     И  Ленин  не  ошибся.  В  ЦК  ПЛСР  (в отряде  Попова)  все  это  время
действительно шли дискуссии  о том, как реагировать на сообщение Блюмкина об
убийстве им германского посла графа  Мирбаха и, как ошибочно считал Блюмкин,
Рицлера с  Мюллером, и реагировать ли вообще. Между тем  было очевидно,  что
Блюмкина будут разыскивать. Саблин пишет:
     "От Блюмкина я узнал,  что выданные ему документы  на его настоящее имя
(т.е. мандат за подписью Дзержинского -- Ю. Ф.) остались в кабинете  у графа
Мирбаха. Таким образом, мне стало ясно,  что  в ближайшем же будущем следует
ожидать чьего-либо посещения  с целью розыска Блюмкина в отряде  Попова.  Об
этом  я   доложил   Центральному  Комитету.  Решено  было   ожидать".29
Саблин оказался совершенно прав. В  шестом часу вечера в сопровождении
трех   чекистов-большевиков  --  Беленького,  Трепа-лого   и  Хрусталева  --
Дзержинский отправился в отряд Попова, чтобы арестовать "Блюмкина и тех, кто
его  укрывает".30  К  этому  времени  уже  были   известны  имена
террористов, и было бы естественно ожидать, что в первых же своих сообщениях
об  убийстве  германского  посла  большевики  эти  имена  опубликуют,  чтобы
облегчить розыск.  Между тем имена Блюмкина и  Андреева держались в  секрете
вплоть  до окончания  "мятежа"  прежде всего  потому,  что  во  всех случаях
подозрения падали прежде всего на большевика Дзержинского, непосредственного
начальника Блюмкина, а не  на левых эсеров, его партийных соратников. Именно
поэтому большевики  впервые  назвали Блюмкина  по имени  лишь в  официальном
сообщении от  8  июля, написанном Троцким.  В  нем указывалось,  что  "некий
Блюмкин произвел по постановлению" ЦК ПЛСР "убийство германского посла графа
Мирбаха".31 Имя Андреева впервые упомянули 14  июля.32
Но  сам  Андреев,  являвшийся в  глазах  сотрудников германского  посольства
фактическим убийцей Мирбаха, не был арестован большевиками ни сразу же после
покушения, ни позже. Сообщник Блюмкина исчез.


     Еще,  казалось, ничего не  происходило в  городе.  И  не  было  никаких
признаков "восстания".  Дзержинский  еще только направлялся в  здание отряда
ВЧК  для  ареста  Блюмкина. А  большевики  уже  громили левых эсеров.  Лацис
вспоминает:
     "...Троцкий сообщил по прямому проводу, что он уже распорядился двинуть
артиллерию  и  другие  части,  что  я  назначаюсь  председателем   на  место
Дзержинского,  что Комиссия распускается, а  работников я набираю  по своему
усмотрению. Тов.  Фомина  он назначил  начальником  наружной охраны Большого
театра... Тов.Петере  направился вместе с тов. Полукаровым на съезд  усилить
внутренний  надзор.  [Затем  я]  распорядился  сменить выставленный  Поповым
к