ывал Дзержинский,  прибывший  в отряд ВЧК с малочисленной
охраной "производить следствие по делу  Мирбаха", но вместо этого объявивший
арестованными двух  членов  ЦК, собиравшийся  расстрелять одного из  них,  а
члену ВЦИКа, члену коллегии ВЧК и начальнику чекистского отряда Д. И. Попову
намеревавшийся   "моментально  пустить  пулю  в  лоб"?  Понятно,  что  такой
альтернативе  ЦК  ПЛСР  предпочел  "задержание  Дзержинского",  да  иначе  и
поступить не мог51. Ни членов ЦК, ни Блюмкина Дзержинскому решили
не  выдавать, так как за  убийство "империалиста" советская  власть  никогда
никого не наказывала. Сам  Блюмкин, судя по  его показаниям,  в этом вопросе
оказался  на высоте. Он попросил ЦК привести Дзержинского в лазарет. Правда,
Блюмкин был уверен, что советское правительство  не  может  казнить  его "за
убийство   германского  империалиста".   ЦК,  однако,  решил  не  жертвовать
Блюмкиным и выполнить его просьбу отказался52.
     Вместо этого  в  седьмом часу вечера, чтобы "загородить свою партию", к
большевикам в осажденный  Большой театр отправилась в  сопровождении  группы
матросов из отряда Попова Мария  Спиридонова. В ноябре 1918 года в "Открытом
письме  ЦК  партии  большевиков"  Спиридонова  так  объясняла  свой очевидно
опрометчивый поступок:
     "Я пришла  к  вам 6 июля для того, чтобы был у вас кто-нибудь из членов
ЦК  нашей  партии,  на  ком  вы  могли  бы  сорвать  злобу  и  кем  могли бы
компенсировать Германию  (об  этом  я писала  вам в письме  от  того  числа,
переданном Аванесову в Большом театре). Это  были  мои личные соображения, о
которых   я  считала  себя  вправе  говорить   своему  ЦК,  предложив  взять
представительство на себя [... ]. Я
     470
     была уверена, что, сгоряча расправившись со мною, вы испытали  бы потом
неприятные минуты, так как, что ни говори, а этот ваш акт был бы чудовищным,
и вы, быть может, потом скорее опомнились  и  приобрели  бы необходимое в то
время хладнокровие. Случайность  ли, ваша ли воля или  еще что, но вышло все
не так, как я предлагала вам в письме от 6 июля"53.
     Большевики удовлетворили просьбу Спиридоновой и арестовали ее, известив
о  том,  что  фракция  ПЛСР  на  съезде  Советов  задержана.  Тем  не  менее
Спиридонова заявила большевикам, что ЦК  ПЛСР берет на себя  ответственность
за  убийство германского посла  и  что Дзержинский задержан. С  этой  минуты
большевики  имели полное право обвинять левых эсеров в заговоре. Услышав про
арест  Дзержинского,  Свердлов  поехал  в  Кремль, где информировал обо всем
Бонч-Бруевича,   а   тот   --  Ленина54.   Когда   сопровождавшие
Спиридонову матросы Попова  вернулись  в здание  отряда  ВЧК и рассказали  о
задержании Спиридоновой  и левоэсеровской  фракции  съезда,  это повергло ЦК
ПЛСР  в растерянность, "настроение в отряде  с каждым известием  становилось
все  более  подавленным"55.  "Для  нас  было  ясно,   --  показал
впоследствии  Саблин,  -- что агрессивные действия  против нас  начаты.  Это
подтвердилось   появлением   вблизи  отряда   Попова  патрулей,   остановкой
автомобильного  движения,  кроме   тех,   кто   имел  специальный   пропуск,
подписанный Лениным, Троцким, Свердловым"56.
     Но  именно арест левоэсеровской фракции съезда во главе со Спиридоновой
переполнил  чашу терпения Попова и оставшихся на свободе членов ЦК ПЛСР; дни
решили что-нибудь предпринять. Прежде всего левые эсеры издали "Бюллетень No
1", где сообщили,  что  в  три  часа  дня "летучим отрядом"  ПЛСР  "был убит
посланник   германского  империализма  граф  Мирбах  и   два  его  ближайших
помощника".  В Бюллетене  далее  говорилось  о задержании  Дзержинского,  об
аресте большевиками фракции  ПЛСР на  съезде Советов и о взятии Спиридоновой
заложницей57.  В  то  же время в ВЧК  прибыла группа  матросов из
отряда Попова во главе с Жаровым и увела с собой Лациса и еще нескольких
     471


     большевиков  (Лацис ошибочно "предполагал, что караул  успел смениться"
самокатчиками, а оказалось, что замены произведено не  было). Правда,  Лацис
уговорил Жарова разрешить сходить за забытой шляпой и воспользовавшись этим,
забежал в комнату  президиума ВЧК сообщить по  телефону  о  происходящем. Но
помочь Лацису  большевики не  успели (чекисты  Попова  отвели арестованных в
штаб  в Трехсвятительском переулке). По дороге  освобожденный левыми эсерами
Емельянов допытывался у Лациса, кто  и почему  отдал приказ об  его  аресте.
Лацис молчал. В штабе Попов  задал Лацису  тот же вопрос: "кто  распорядился
арестовать  Емельянова".  Лацис ответил,  что  арестовал его по распоряжению
Совнаркома. Тогда Попов объявил Лациса  задержанным по постановлению ЦК ПЛСР
и начал  упрекать в том, что большевики заступаются "за мерзавцев Мирбахов",
а задерживают тех, кто помог избавиться "от этого мерзавца"58.
     В  три часа ночи  задержали на  автомобиле около Почтамта  председателя
Моссовета  П.  Г.  Смидовича, показавшего  днем  позже,  что  встретили  его
"изумленно  и  вежливо"  и  не  обыскали,  но  все-таки  отвели "в  качестве
заложника в то же помещение,  где находилось уже около 20 коммунистов вместе
с  Дзержинским  и  Лацисом"59.  В  отряде  ВЧК  Прошьян  объяснил
Смидовичу,  что  его  "задерживают  как  заложника,  ввиду   того,  что   по
распоряжению  Совнаркома  задержана Спиридонова  и ряд других членов партии"
левых   эсеров60.   К   задержанным    в   целом   относились   с
предупредительностью, а арестованных патрулями Попова членов фракции РКП (б)
съезда (рассылаемых по  районам  для организации  разгрома  ПЛСР на  местах)
немедленно отпускали "после стереотипного вопроса о судьбе фракции левых








     472и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни
плана у них не было"62. Отряд Попова, по существу, бездействовал.
Это  не осталось незамеченным для Вацетиса, который  писал что  "сведения  о
восставших были крайне гкудны и  сбивчивы", "левоэсеровские вожди пропустили
момент  для  решительных  действий"  и положение  большевиков  было  "весьма
прочным".  У левых  эсеров, по мнению  Вацетиса,  сил "было мало,  особенной
боеспособностью таковые не отличались, энергичного  и талантливого командира
у них не оказалось;  если бы таковой  у  них  был, то  он и левые  эсеры  не
провели бы  в бездействии 6 июля  и  всю ночь на  7 июля.  Кремль для  левых
эсеров был неприступной твердыней"63.
     Левые  эсеры, в действительности, не помышляли о наступательных акциях.
Саблин  показал,  что  в  ответ на предложения  "об  активном  поведении  по
отношению к Совнаркому, предпринимавшему  явно враждебные" против ЦК ПЛСР  и
отряда Попова шаги, "ЦК отвечал  заявлениями  о необходимости придерживаться
строго  оборонительных  действий,  ни в коем  случае  не  выходя из пределов
обороны  района,  занятого  отрядом"64.  Историки  отметили   эту
пассивность65. Б.  А.  Томан,  например, пишет, что "главные силы
мятежников  находились  всего в  километре от  Кремля и Большого театра, где
проходил   Пятый   съезд   Советов"66  и   где   была  арестована
левоэсеровская фракция съезда в 353 человека. Но ни сразу же после  убийства
Мир-баха, ни позже "восставшие" не пытались атаковать не только Кремль,  что
можно было бы  объяснить военными  соображениями,  но и Большой  театр  (для
освобождения арестованных). Все это приводит С. Далинского к выводу, который
напрашивается сам  собою:  действия  левых  эсеров  после  убийства  Мирбаха
"нельзя  рассматривать иначе, как самозащиту от большевиков"67. А
левый эсер Штейнберг считал, что "если бы  левые эсеры в самом деле готовили
восстание   против  большевистской  партии,  они   действовали   бы   совсем
иначе"68.  Большевики же, используя в качестве формального повода
для  репрессий убийство Мирбаха  и неосторожные  шаги Попова, громили партию
левых эсеров69.
     473


     Считается, что левые эсеры  "захватили" телеграф, почтамт  и телефонную
станцию (телеграф и почтамт находились в одном  здании на  Мясницкой улице).
На самом деле "захвата" телеграфа не было. Там стоял караул  из числа солдат
Покровских казарм. Прошьян отправился в Покровские казармы, уговорил пятерых
солдат пойти с ним на телеграф, чтобы объяснить  караулу "смысл происходящих
событий".  Еще  10  человек из  отряда Попова Прошьян  захватил  с собой для
охраны по  пути.  Караул пропустил на телеграф Прошьяна  и пришедших  с  ним
людей,  и  тот, разослав  по  стране  телеграммы левых  эсеров  об  убийстве
Мир-баха, вернулся в штаб Попова70. Находившийся в этот момент на
телеграфе  большевик нарком Подбельский тут  же, прямо с телеграфа, позвонил
Троцкому  и сообщил  о  происходящем,  после чего  покинул  здание, посчитав
караул ненадежным. Троцкий  послал  к  телеграфу  две  роты 9-го  латышского
полка, но стрелки  были без боя разоружены и отпущены обратно в  Кремль, где
полк дислоцировался. Телеграф же продолжал  свою  обычную работу: телеграммы
Ленина и Троцкого о "мятеже левых  эсеров" беспрепятственно передавались. Но
происшедшее  дало  Троцкому повод  впоследствии  утверждать, что  Покровские
казармы  "присоединились к  мятежу левых эсеров". Это обвинение по  сей день
кочует из одной книжки в другую.
     Не более агрессивно действовали  левые эсеры  на телефонной станции. Не
трудно  заметить,  что 6 и 7 июля все средства связи, в том числе и телефон,
работали у  большевиков  исправно.  Свердлова  потому  написала, что  "взять
телефонную  станцию  мятежникам  не удалось"71. Между  тем  левым
эсерам  и  не  нужно было  захватывать  телефонную  станцию.  По  случайному
стечению   обстоятельств  станцию   в   тот   день  охранял   левоэсеровский
отряд72. Большевики то ли не знали об этом, то ли  забыли. Только
после звонка Подбельского Ленин распорядился о замене караула на  телефонной
станции.  Подбельский  отправил туда  очередной отряд  латышей 9-го  полка и
члена коллегии  наркомата почт и телеграфов  А.  М.  Николаева. Новая охрана
сменила старую без каких-либо недоразумений и, согласно
     474
     имеющемуся  у Николаева списку, отключила все телефоны, кроме телефонов
большевистских организаций, учреждений и лиц7-*.
     Если бы левые эсеры действительно подняли восстание против большевиков,
отключение телефонов Кремля  и наркоматов было бы первым актом "восставших".
(С опытом октября 1917  года трудно было бы поступить иначе.) Тогда, потеряв
связь друг с другом и с внешним миром, большевики действительно оказались бы
в  тяжелом   положении   и   не  смогли   бы   быстро   мобилизовать   силы.
Левоэссе-ровская  охрана  при ВЧК также бездействовала74.  Караул
этот  состоял "из  левых эсеров и финнов из отряда Попова, которые ничего не
понимали по-русски  и  шли всецело  за своими командирами"75. Без
труда, казалось бы, этой силой могли воспользоваться "восставшие". Но караул
оставался на  своих  местах,  ничего  не предпринимая  (и не подозревая, что
имеется распоряжение о замене его  самокатчиками). Именно поэтому  Лацис был
арестован  не левоэсе-ровским  караулом, а  специально явившимися в  ВЧК для
ареста Лациса членами отряда Попова.
     Чтобы выманить поповцев  из  ВЧК,  Петере  позвонил  чекисту-большевику
Левитану и "предложил ему нагрузить два грузовика красноармейцами из караула
Попова"  и  отправить  их в  Сокольнический  парк искать  зарытое,  дескать,
контрреволюционерами      оружие.      Поповцы      подчинились      приказу
комиссара-большевика,  поехали в Сокольники, ничего, разумеется, не нашли, а
когда  вернулись,  то обнаружили разоруженными  и арестованными оставшихся в
ВЧК 20-30 своих товарищей-финнов (и были арестованы сами)7**. Эту
"хитрость" с Сокольниками придумал Свердлов.
     Большевистские  руководители лучше других должны  были  сознавать,  что
левые эсеры рассматривают происходящее как обычную межпартийную склоку. Дело
не ограничилось  "забытой"  шляпой Лациса;  недоумением  Закса, позвонившего
Троцкому  и  растерянным   голосом  пожаловавшегося  на  полное  непонимание
происходящего; звонком Подбельского Троцкому на глазах у "восставших" левых
     475


     эсеров;  визитом члена  ЦК  ПЛСР Магеровского к  арестованным  в  штабе
Попова    большевикам    для   объяснения   им   всего   происходящего   как
"недоразумения"77; и  тем, что фракция левых  эсеров во главе  со
Спиридоновой,   дореволюционные  террористы,  многие   из  которых,  как   и
большевики,  на съезд пришли  вооруженными, митинговали, запертые, в Большом
театре и  даже не пытались вырваться наружу  и присоединиться к якобы ими же
поднятому мятежу.  Даже 6-7 июля у левых эсеров был лишь  один главный враг:
контрреволюция.  Это  ясно видно хотя бы  из распространяемых левыми эсерами
листовок и сообщений78.
     Лацис  смотрел на  происходящее  как  на инцидент,  который скоро будет
урегулирован. Когда его, только что арестованного, повели по коридору здания
ВЧК, он "наткнулся на бледного как смерть Карелина и смеющегося Черепанова".
Лацис  "обратился  к  ним  с  просьбой  принять  все  меры  для  того, чтобы
контрреволюционеры не воспользовались" возникшим "инцидентом и не подняли бы
восстание против  советской  власти".  Левые эсеры  ответили,  что "все  уже
предпринято, а Александрович обещал отправиться в  Комиссию, чтобы направить
ее работу"79. Восстания против советской  власти Лацис еще только
боялся -- со стороны "контрреволюционеров".
     Расходящиеся сведения о численности  "восставших" также свидетельствуют
о шаткости концепции "мятежа левых эсеров". Самую большую цифру "мятежников"
называет Вацетис:  "2000 штыков, 8  орудий, 64 пулемета, 4-6 бронемашин. Где
эти  войска  и  что  они  делают,  --  добавляет  Вацетис,  --  известно  не
было"80.  Получалось,  что  у  левых  эсеров было  2000  человек,
которые ничем не проявили своего участия в  ими же поднятом  "восстании". На
самом  деле, Вацетис  завысил  число  "восставших",  чтобы  еще значительней
выглядела одержанная им в те дни над левыми эсерами победа.
     Указанные  Вацетисом  две  тысячи  человек часто  ошибочно  принимаютея
авторами   за   число   "восставших",  а   иногда  за   численность   отряда
Попова81. Цифра в 1700-1800 человек, данная в "Красной
книге ВЧК"82, видимо, также
476
     завышена,  так  как   включает  не  только  действительных   участников
"восстания", но и потенциальных, т. е. тех, на кого могли бы опереться левые
эсеры (но кто в событиях 6-7 июля участия не принимал)83.
     Обычно историки называют несколько меньшую цифру  -- 130084.
Но и это число следует считать завышенным, так как скорее всего оно включает
в себя  войска, находившиеся  в Покровских казармах, и  некоторые другие,  в
событиях участия не принимавшие. Академик Минц называет четвертую цифру: 800
человек8^, но  это  не  что  иное,  как  максимальная,  "штатная"
численность  отряда  Попова.  Ближе  к   истине  стоит   сообщение,  что   у
"мятежников"  было не более 600 человек и  две батареи86.  Однако
реальное  число  было,  вероятно,  еще  меньше.  Так, Луначарский  6 июля  в
разговоре по прямому проводу со Смольным сказал, что "левые эсеры  захватили
Дзержинского  и  забаррикадировались в числе  400  вооруженных на Покровском
бульваре. Имеют  два броневика".  При  этом  он  высказал  уверенность,  что
большевики  подавят  "в  Москве  это нелепое восстание к утру"87.
Саблин  показал,  что в  отряде Попова  было около 600 человек, "из  которых
активное участие принимало  не  более  200--300 человек,  остальные  же были
заняты  на  постах  в  городе,  или  отдыхали  после  дежурства, или  просто
шатались, ничего не делая"88.
     Но,  даже если  считать число восставших равным  1300, "мятеж" вряд  ли
представлял для  большевиков  серьезную опасность. По мнению Вацетиса, самым
важным  было удержать Кремль, что  не представляло труда,  так как  в Кремле
"был расположен в качестве гарнизона 9-й латышский полк (около 1500 бойцов).
Этих  сил  было  вполне достаточно, чтобы  считать  Кремль  обеспеченным  от
захвата  штурмом"89. Однако преданные большевикам  силы отнюдь не
ограничивались полутора  тысячами. В Москве находились в те дни свыше 4 тыс.
стрелков  латышской дивизии,  800 из которых были коммунистами90.
На эти латышские части и планировали опереться  большевики.  В связи с  этим
Ленин вызвал  к себе  видных  латышских большевиков -- К. X.  Да-нишевского,
комиссара латышской стрелковой дивизии
     477


     К.  А.  Петерсона и  наркома юстиции Стучку91.  Данишев-ский
предложил  Ленину  "хоть  на  несколько  минут"  принять  "командный  состав
латышского   полка,  расположенного  в  Кремле".  Ленин,  "после  секундного
колебания",  согласился92:  перед  военными  он  делал  вид,  что
относится к "мятежу" серьезно.
     Бонч-Бруевич объяснял такое поведение Ленина уважением к военной науке.
Но очевидно, что Ленин в этом вопросе предпочитал перестраховаться и поэтому
передал Подвойскому приказ "атаковать взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова,
добившись или сдачи его, или полного  уничтожения с применением беспощадного
пулеметного  и  артиллерийского  огня".  В ответ Подвойский разработал  план
сосредоточения  войск  за   Москвой-рекой  и  начала  наступления  от  храма
Христа-Спасителя.  Бонч-Бруевичу  это  казалось   слишком:  "враг  вовсе  не
настолько был силен" и вместо  всего  этого  "достаточно было бы взять  одну
батарею,  хороший  отряд  стрелков,  вроде  кремлевского,  с  приданными  им
пулеметами и сразу перейти в  наступление, окружив этот небольшой район, где
засели  левые  эсеры,   не  проявляющие  пока  никакой  деятельности,  кроме
выставления небольших  застав в  своем районе (около  Покровских  казарм)  и
рассылки по ближайшим окрестностям патрулей". Ленин тоже понимал, что угроза
не  столь  велика и,  услышав о  плане  Подвойского, "добродушно  улыбаясь",
заметил: "Да, серьезную штуку затеяли наши главковерхи. [... ]  А  нельзя ли
как-нибудь попроще?  Настоящую войну  разыгрывают!" Медлившие с наступлением
советские  войска  Ленин,  "шутя  сердясь",  назвал  "копунами"  и  добавил:
"Хорошо, что у  нас еще  враг-то  смирный, взбунтовался и почил  на  лаврах,
заснул, а то беда бы с такими войсками"93.
     Практическое  руководство  по  разгрому  отряда  Попова  было  поручено
Вацетису. Впрочем,  не сразу. Большевики подозревали его в "бонапартизме"  и
поначалу  соглашались  доверить ему  только  составление  плана атаки, а  не
командование войсками. Но  Вацетису, по-видимому, не  хотелось упускать шанс
"спасти  революцию",  и он  настоятельно  попросил  Подвойского  и  Муралова
доверить командование
     478
     ему.  За  успех операции он готов  был поручиться головой94.
После  долгих  переговоров  и  колебаний  большевики  передали  командование
Вацетису95. Самая большая опасность для большевиков заключалась в
том,  что настроенные антисоветски части Московского гарнизона, несмотря  на
удаленность  от  центра  города, могли  воспользоваться ситуацией  и поднять
действительное  восстание против советской власти. Опасались этого не только
большевики,  но  и  командиры латышской  дивизии, понимавшие, что  в  случае
такого антисоветского восстания  в первую очередь  будут  перебиты латышские
стрелки, поскольку  именно они все это время были опорой советской  власти в
столице.  Так, Вацетис  вспоминает,  что  к  нему  "подошел начальник  штаба
дивизии,  бывший полковник  генштаба96, и  заявил,  что он  сдает
занимаемую должность". "Вы революционеры, -- сказал он. -- Вы знаете, за что
вы погибаете. А я за что погибну? [... ] Весь гарнизон против большевиков, и
что же вы думаете -- кучкой ваших латышей победить?"97
     Но сами большевики считали,  что  хотя  на содействие примерно 20 тысяч
войск  "Народной  армии"  Московского  гарнизона,  дислоцировавшихся  в  так
называемом Ходын-ском лагере, рассчитывать не приходится, важно не сделать в
отношении,этих аполитичных войск неправильного шага, не спровоцировать их на
выступление   против  советской