й  голове  удар,  остается  только
догадываться.
     Спустя  три  года,  на  открытом судебном  процессе  против  эсеровской
партии, советское правительство  формально признало тот факт, что  покушение
на  Ленина  30   августа  1918   года  готовили   сотрудники   ВЧК   Г.   И.
Семенов-Васильев и Л.  В. Коноплева (проникшие  в эсеровскую  партию). Чтобы
лучше разобраться в этой части головоломки, сформулируем еще раз, что же нам
известно о покушении на Ленина 30  августа 1918 г.: в  Ленина стреляли и  он
был ранен; выстрелы производились из двух пистолетов;  одним  из  участников
покушения  могла быь  женщина;  доказательств того,  что стрелявшей женщиной
была Каплан -- нет; доказательств того, что расстрелянной Мальковым женщиной
была  Каплан  --  нет; доказательств  того,  что расстреляна  была  женщина,
стрелявшая  в Ленина  --  тоже нет;  действительные  участники покушения  не
арестованы; организаторы покушения неизвестны.
     Кем же были  Семенов и Коноплева? Очевидно, что они не были эсеровскими
боевиками.  С  начала 1918 года  оба  они служили  в ВЧК.  В дореволюционной
России их  считали бы классическими провокаторами, типа Азефа. В современном
мире  их  назвали бы агентами  разведки в  стане врага,  нелегалами.  Именно
поэтому совершенно бессмысленно пересказывать многостаничные истории о  том,
в  каких  эсеровских  боевых  отрядах  трудились сотрудники  ВЧК  Семенов  и
Коноплева и на каких именно большевистских руководителей, каким способом и в
какие сроки планировали Семенов  и Коноплева произвести покушения. Благодаря
агентурной  работе  Семенова  и Коноплевой  вся псевдобоевая работа  эсеров,
контролируемая, руководимая  и организуемая двумя  чекистами,  стала ни  чем
иным, как капканом, расставленным для сбора материалов будущего процесса над
партией эсеров. Все остальное, что окружало  деятельность  этих агентов,  их
рассказы  об  арестах  большевиками, о  сопротивлении  при  этих  арестах, о
планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией,
предпринятой  с  целью  дезинформации. Это было составной  частью подготовки
первого открытого политического процесса.
     Нам  известен пример Блюмкина  --  сотрудника ЧК,  соучастника убийства
Мирбаха, амнистированного, принятого затем  формально  в ряды большевистской
партии,  работавшего всю оставшуюся жизнь в контрразведке и расстрелянного в
1929 году за нелегальные контакты с высланным Троцким. Схожая карьера была у
Семенова и Коноплевой. По указанию свыше, и очевидно, что  это указание  мог
дать только Дзержинский, Семенов и  Коноплева готовили  покушение на Ленина.
Если левый эсер  Блюмкин,  убивавший  Мирбаха, клал на  плаху  голову  левых
эсеров,   Семенова  и  Коноплева,  бывшие  эсерами,  подставляли  эсеровскую
верхушку. Если ЦК ПЛСР принял  на себя ответственность за убийство посла, то
ЦК  ПСР  категорически  опроверг свою причастность к  покушению  на  Ленина:
"Бросьте не только вашу  работу, которую вы ведете, но бросьте всякую работу
и поезжайте в семью  отдохнуть"(110), -- это все, что мог ответь член ЦК ПСР
Абрам Гоц(111) весной 1918 года на предложение Коноплевой убить Ленина.
     Даже  если  предположить,  что  расписанный в  ЧК  на  процессе  эсеров
сценарий  верен, что Каплан действительно стреляла  в  Ленина, действительно
готовила покушение на  Ленина по  решению ЦК ПСР, действительно работала под
руководством Семенова  и Коноплевой,  то и в этом случае единственный вывод,
который можно сделать, это вывод о том, что организацией покушения на Ленина
занималась  ВЧК, под руководством  Дзержинского, а подозрительное  поведение
Свердлова  вместе  со столь стремительной его смертью от  "испанки" в  марте
1919 года возвращает нас в ту точку круга, с которой мы начали этот очерк.
     Семенов  и  Коноплева  были  сотрудниками  ВЧК,  а не  перевербованными
эсерами. Семенов вступает в  большевистскую партию  в 1919  году  (по другим
сведениям  --  в  январе 1921 г.  по рекомендации  А.  С.  Енукидзе,  Л.  П.
Серебрякова и Н. Н. Крестивского). Коноплева --  в  феврале 1921 года. После
того, как в конце 1921  года было  принято решение об инсценировке открытого
судебного  процесса над  партией  эсеров,  Коноплеву  и  Семенова  попросили
подготовить   соответствующую  компрометирующую  документацию.  Семеновым  3
декабря 1921 года было закончено написание  брошюры о подрывной деятельности
эсеров.  Рукопись этой брошюры  хранится в материалах эсеровского процесса с
чернильной  пометкой  Сталина:  "Читал.  И.  Сталин.  (Думаю, что  вопрос  о
печатании  этого  документа, формах его  использования  и,  также,  о судьбе
(дальнейшей)  автора  дневника  должен  быть   обсужден   в  Политбюро).  И.
Сталин"(112).
     5 декабря  1921 г.,  т.  е. через  два дня  после  окончания  написания
брошюры, Семенов подает "доклад" в ЦК РКП(б), где указывает, что уже в конце
1920 г.  пришел к  "мысли о  необходимости  открыть  белые страницы прошлого
п.с.-р.", что он был  за  границей, следил за работой эсеров и понял, что из
всех партий -- эсеры "безусловно единственная реальная сила, могущая сыграть
роковую роль  при свержении  советской власти",  а потому решил "разоблачить
п.с.-р.  перед  лицом   трудящихся,  дискредитировать  ее...  открыв  темные
страницы  ее  жизни,  неизвестные  еще  ни  РКП(б),  ни  большинству  членов
п.с.-р."(113)
     21 января 1922  г. Политбюро  ЦК РКП(б) поручило И.  Уншлихту  по линии
разведки принять меры, чтобы брошюра Семенова вышла из печати за границей не
позже,  чем через  две недели.  2 марта 1922 года  берлинская  газета "Руль"
впервые  упомянула вышедшую в Берлине  в типографии  Г. Германна(114) книжку
Семенова. Сразу же после этого брошюра была  переиздана в РСФСР. Нравы тогда
были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке
было  откровенно  указано,  что  она  отпечатана тиражом  в  20.000  экз.  в
типографии ГПУ, Лубянка 18(115).
     Коноплева,  в  свою  очередь,  написала ряд  документов,  подкрепляющих
собственную    легенду    об    эсерке-перебежчице,    эсерке-предательнице,
перевербованной  советской властью.  Чекистам  важно  было  иметь  в  архиве
материалы,  говорящие  о  том,  что Коноплева  бывшая  эсерка,  а  не просто
сотрудник ВЧК.  15-16 января такие документы были составлены. Так, 15 января
1922 года  ею было написано письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК
ПСР, что  ею  "делается сообщение Центральному  комитету  РКП(б) о  военной,
боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года
в  Петербурге  и  Москве"(116). В  тот же  день  Коноплева дала  пространные
показания  о подготовке ЦК ПСР  террористических актов против  Володарского,
Урицкого, Троцкого, Зиновьева и  Ленина,  т.е.  подписала членам  ЦК  партии
эсеров  смертный приговор. Из письма, поскольку оно кончалось фразой "бывший
член ПСР,  член  РКП(б)",  с  очевидностью  вытекала неприятная  для  ЦК ПСР
новость: Коноплева была коммунисткой(117).
     Тогда  же,  15-16  января  было  составлено  личное  письмо  Коноплевой
секретарю  ЦК Л.  П. Серебрякову. В  этом письме Коноплева  объясняла как  и
почему она переметнулась от эсеров к большевикам(118). По смыслу письма, оно
должно было быть датировано задним числом, например, январем  1921 года, как
если  бы письмо писалось  до вступления  Коноплевой в РКП(б). Видимо, письму
решили  не давать хода, и дата на нем осталась настоящая. В письме "Дорогому
Леониду Петровичу"  обсуждается вопрос о том, готова ли Коноплева только еще
вступить в партию. И это писал член партии с более чем годичным стажем:
     "Дорогой  Леонид Петрович!  Мне  хочется  немного  поговорить  с  Вами,
поделиться  своими мыслями.  Весь  1919  год  был готом ломки моего  старого
идеологического  мировоззрения. И результат был тот, что и по взглядам своим
и  по работе фактически я сделалась коммунисткой,  но формальное вхождение в
РКП считала невозможным благодаря своему прошлому. Еще будучи в ПСР, а также
в  группе "Народ", я  считала, что  долг наш  -- мой  и Семенова --  во  имя
справедливости  открыть те страницы в истории  ПСР, скрытые от широких масс,
Интернационалу.  [...] Интернационал  должен знать все темные,  все  скрытые
стороны тактики партии в последнюю революцию. Но как это сделать, я не знаю.
Вопрос  этот,  связанный  с тяжелым  личным моральным состоянием, стал перед
вхождением моим в  РКП.  С одной стороны, я  чувствовала, сознавала,  что не
имею  морального  права войти  в партию, перед  которой имею  столько тяжких
грехов, не сказав ей о них; с другой стороны,  считала, что открыть его,  не
указав  фактического  положения  вещей,  связи  с  прошлой  работой  в  ПСР,
персонально ряде лиц,  я не могла -- слишком все было связано одно с другим.
Это  же  считала  неприемлемым  со  стороны  моральной  -- попросту  говоря,
предательством старых товарищей по работе. Насколько было приемлемо для меня
сообщение  о   прошлом  Интернационалу  --  объективному  судье,   настолько
неприемлемо Центральному Комитету или иному  органу РКП. Политическая партия
не   судья   другой  партии,   они   обе  стороны  заинтересованные,  а   не
беспристрастные судьи. Таково было мое убеждение. Перед  вступлением в РКП я
Вам говорила не раз, что  мое  прошлое мешает войти. Но я решила перешагнуть
через  прошлое и  в  партию вошла, имея  на  мысли  дальнейшей  работой хоть
немного покрыть прошлое, свои ошибки и преступления перед революцией.
     Приехав за границу, читая с.-р. орган "Воля России", старое воскресло с
новой силой. Это травля русской  революции, Коммунистической партии, которую
ведут  эсеры,  раздувая и крича об ошибках РКП, стараясь восстановить против
нас западноевропейский пролетариат, крича об ужасах ЦК и  красного  террора,
зародили  мысль  о необходимости  во  имя революции и партии  раскрыть перед
пролетариатом, и международным и русским, истинное лицо ПСР, ее  тактику, ее
преступления перед революцией.
     Я знаю, что все, что в интересах революции, -- допустимо и справедливо.
Интересы революции -- наша правда, наша мораль, и когда мы с Семеновым перед
отъездом  его в Россию обсуждали  этот вопрос, то  так  решили оба  --  если
интересы революции  требуют, то мы должны, обязаны  это  сделать, хотя  бы с
точки   зрения   человеческой  морали   это  было   неприемлемо...   Как  за
террористическим актом должна последовать физическая смерть выполнителя, так
за  этим актом -- моральная смерть. А может быть смерть старой морали? Этого
я еще  не  знаю.  Все  может  быть. Одно  только  знаю --  во имя  интересов
революции должно быть сделано все!..
     Я  задавала себе  вопрос,  старалась  проверить себя,  что, может быть,
потому так тяжело, так мучительно подавать мне  заявление  в  ЦК РКП, что  у
меня  осталось  что-то общее с эсерами, какая-то связь. На это ответил себе,
отвечаю и  Вам  --  нет,  ничего  не  осталось.  Как  они  являются  врагами
революции, врагами РКП, так они и мои враги...
     Дорогой Леонид Петрович, не знаю, разберетесь ли Вы в моем писании... Я
тут совсем одна. Путалась и разбиралась в этом вопросе и, откровенно говоря,
совсем запуталась в морали...
     Всего, всего лучшего.
     Лида.
     15 января 1922 года.
     Добавление к письму:
     ...Все это я Вам пишу как товарищу, мнение которого я ценю и  уважаю, и
как человек человеку. Еще  раз повторяю,  что у меня нет ни  тени сомнения и
колебания  в том, что  я должна  и  обязана,  внутренне обязана сделать  для
революции,  но как  совместить  это с моральной этикой -- не знаю, не умею и
боюсь.
     Простите за такое сумбурное письмо и напишите мне. 16 января 1922 года.
     Лида.
     P. S. Во всяком случае, уведомите меня... о получении доклада и письма.
Это обязательно сделайте"(119).

     Удивительно  и  то,  что  Коноплева,  бывшая  террористка,  по  легенде
убивавшая большевиков, обращается к секретарю  ЦК "Дорогой Леонид Петрович",
и то, что вопрос  о приеме в партию решается ею  не  в той плоскости, примут
или не примут Коноплеву большевики,  а готова ли морально или не готова сама
Коноплева вступить в партию.  Очевидно,  что это письмо  -- неиспользованный
черновик,  часть общего сценария эсеровского процесса. Но  адресовано письмо
старому хорошему знакомому, если не другу. Подтверждение этому мы  находим в
мемуарах жены Серебрякова:
     "Весьма характерно, что  Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы
своей партии, готовившая террористические акты (процесс Гоца и др. прогремел
на всю планету), пришла именно к Серебрякову для исповедального  разговора и
ему  первому   поведала  все,   что  знала  о  кровавых   намерениях  бывших
единомышленников.  Впоследствии  она постоянно  бывала у  нас: желтоволосая,
неприметная внешне, молчаливая  женщина,  похожая на сельскую учительницу, с
тяжелым взглядом  едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалась, под этой
заурядной непривлекательностью  прятала  бурным темперамент  и специфический
изворотливый ум  ловкого  конспиратора.  Перед Серебряковым  она  и  ее друг
(забыла  его фамилию)  [Семенов]  доподлинно  благоговели.  После  суда  над
эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями"(120).
     Совершенно   очевидно,  что  секретарь  ЦК  Серебряков  мог  дружить  с
Коноплевой только в одном случае -- если она была и оставалась коммунисткой.
С бывшим  эсеров-боевиком Серебряков дружить бы не мог. Посмотрим,  кто  еще
был вхож в дом Серебрякова и с кем еще он дружил:
     "Большая братняя  любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с
Леонидом. Они  долго находились в одной  ссылке, а с первых дней Октябрьской
революции работали вместе.  Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры,
братья,  жена  сохраняли  короткие дружеские отношения  с  Леонидом и  после
смерти Якова Михайловича"(121).
     Итак, друг No 1 это  Свердлов. Читаем дальше: "Валерий  Межлаук  как-то
сказал мне, после того, как поссорился из-за какой-то мелочи с Леонидом (оба
работали  заместителями наркома  путей  сообщения Дзержинского), что  Леонид
хитер и лицемерит"(122).
     Здесь нам важна  не личная характеристика, может  быть  к  тому  же  не
объективного свидетеля  Межлаука,  а тот факт,  что  Серебрякова взял к себе
заместителем Дзержинский. Поэтому правильно предположить, что Серебряков был
его  правой  рукой. Совместная  работа была скреплена и  личными  дружескими
отношениями. Серебрякова пишет:
     "Среди ближайших  друзей  Леонида было очень  много грузин, абхазцев  и
армян.  [...] Постоянно  из Тбилиси,  Кутаиси, Еревана  присылались подарки:
вина,  виноград,  чурчхела,  сыры  и  мед,--  которые  мы,  в  свою очередь,
раздавали  таким   ближайшим  друзьям  Леонида,  как  Дзержинский,  Григорий
Беленький,  Бухарин,  Воронский,  Сергей  Зорин,  Рудзутак, А. С. Енукидзе и
Калинин.  Редкий вечер  кто-нибудь  из этих людей  не бывал у  нас, а в  дни
пленумов и съездов ночевало с десяток человек"(123).
     Итак,  в период  1918-23  годов(124) Серебряков дружил со  Свердловым и
Дзержинским.  И  в  этот дом,  куда  ежедневно  приходили  или могли  прийти
Дзержинский, Бухарин  или Калинин заходила еще и  бывшие  эсеры  Коноплева и
Семенов, готовившие  по приказу ЦК  ПСР  покушение на Ленина 30 августа 1918
года, чуть не лишившего Ленина жизни.
     В   последние   годы  этот  вопрос  интриговал  многих  исследователей.
Тополянский пишет:
     ,,Наиболее  странным  в этой криминальной  истории  выглядит благодушие
властей  по  отношению к подлинным  соучастникам покушения  -- Коноплевой  и
Семенову. Их прощают и оставляют  на  свободе [...]. Более того, объявляют о
вступлении обоих в ряды большевиков, умиляясь их чистосердечному раскаянию и
своевременно заговорившей  "революционной совести". По воспоминаниям эсеров,
опубликованным за  рубежом в 1924  году, Коноплеву подозревают в провокациях
еще  в начале  1918  года.  Вскоре  после  разгона  Учредительного  собрания
значительную часть бывших  фронтовиков из состава боевой организации  эсеров
обезоруживают и  сажают  в  тюрьму.  Коноплеву,  напрямую связанную с  этими
фронтовиками, не  только  не  арестовывают  -- на  нее  просто  не  обращают
внимания, хотя она еще некоторое время проживает в Петрограде. [...] Семенов
выполняет какие-то тайные  поручения  (вероятнее  всего,  военной разведки),
долго находится  на секретной  работе  в  Китае и, постепенно продвигаясь по
службе, достигает  ранга бригадного комиссара. Формально  Семенов вступает в
партию в 1921 году. [...] И кто он? Террорист, перевербованный большевиками,
или агент большевиков, внедренный в боевой отряд эсеров?''
     Все это приводит Тополянского к выводу, избежать которого трудно:
     "Покушение на Ленина совершают, очевидно, эсеры, но готовит его будущий
правоверный  коммунист  Семенов.  Вряд   ли  он  действует   по  собственной
инициативе, скорее, выполняет чей-то заказ. Кто же отдает ему в таком случае
распоряжения --  председатель ВЦИК или председатель  ВЧК? Какие цели, помимо
красного  террора, они  преследуют? Не связаны  ли  их замыслы с закулисными
играми  вокруг Брестского мира? И  что же они  пытаются  утаить,  постепенно
свернув  следствие по делу  о покушении  на вождя  и  не допустив  судебного
процесса?"(125)
     В 1922--1924 гг. Коноплева работала в 4-м управлении штаба РККА; читала
лекции  по взрывному делу на курсах оперработников ГПУ(126), затем служила в
Московском   отделе   народного  образования,  в   издательствах   "Работник
просвещения" и "Транспечать".  Арестована  в Москве  30  апреля  1937 г. "за
хранение  архива  партии правых  эсеров", обвинена  в связях  с  Бухариным и
Семеновым,  расстреляна 13  июля 1937  г.,  реабилитирована  "за отсутствием
состава преступления"(127) 20 августа 1960 г.
     Семенов работал в разведуправлении РККА. Из крупных поручений, лежавших
на  Семенове  до  1922 года были  организация  террористических автов против
Колчака  и Деникина.  В  1927 году Семенов  был  послан резидентом советской
разведки в Китай. 11 февраля  1937 г. арестован и обвинен в том, что с  1928
г.  являлся  участником  антисоветской  организации  правых,  был  связан  с
Бухариным,  являлся  руководителем "боевой  и  террористической  организации
правых",  по поручению Бухарина "создал ряд террористических групп  из числа
бывших   эсеров-боевиков";   "силами  этих  групп  подготавливал  совершение
терактов  против  руководства ВКП(б)  и советского правительства". 8 октября
1937  г. военная  коллегия  Верховного  суда приговорила  Г. И.  Семенова  к
расстрелу  и в тот  же  день  расстреляла. 22  августа  1961 г.  Семенов был
реабилитирован.  Военная  коллегия  прекратила  его дело за  недоказанностью
предъявленных обвинений:
     ,,Проверкой  дела  установлено,  что  Семенов никаких  террористических
групп после  1918  г.  не  создавал  и  с  эсерами  связан  не  был.  Будучи
арестованным 11  февраля  1937 г.,  Семенов до 15 июня 1937 г. отрицал  свою
вину и 4 июня 1937 г. на очной ставке с уличающим его арестованным Усовым К.
А. заявил: "Вы Усова замучили угрозами. Смотрите, на кого он похож? Потому и
дает такие показания". За это заявление Семенов был водворен в карцер, после
чего 15 июня 1937 г. написал заявление  на  имя  Н. И  Ежова о том, что вину
свою признает и обещает дать подробные  показания.  По делу установлено, что
бывший сотрудник НКВД М. Л. Гатов,  руководивший следствием и  допрашивавший
Семенова,  в  1939  г. был  осужден  за  фальсификацию  следственных  дел  и
антисоветскую деятельность в органах НКВД''.
     Литвин считает, что "технически  организовать тогда покушение на Ленина
было  просто.  Достаточно  лишь представить  себе, что  руководители  боевой
эсеровской организации Семенов и Коноплева начали сотрудничать с Дзержинским
не с октября 1918 года, когда их арестовали, а с весны 1918-го. Тогда станут
понятными  и легкость, с  которой  в  нужном  месте пр