нулись дальше, навстречу войскам ген. Корнилова.
     Проехали Лугу --  ни солдат, ни казаков. Стали расспрашивать  крестьян,
работавших на  полях  вдоль  дороги. От  них  узнали,  что штаб 3-го корпуса
расположился  в  деревушке  в  нескольких  верстах  от  шоссе.  Я  предложил
Станкевичу проехать в  штаб и арестовать его именем Временного правительства
и  Всероссийского ЦИК. Станкевич сперва принял это  предложение за шутку, но
затем согласился. И вот мы пустились по проселочной дороге  в  поисках штаба
корниловской  армии.  Но  разыскать нам его не удалось -- оказалось, что  на
рассвете  штаб со  своими казаками поспешно покинул деревню и  направился  в
сторону,  противоположную  Луге   и   Петрограду.   Это  тоже   походило  на
"тактическое отступление" и делало бесполезным маневр лужского гарнизона. Мы
послали Вороновичу записку с предложением вернуться со всем воинством в Лугу
как в  место, в достаточной мере безопасное; одновременно  телеграфировали в
Петроград о том, что противника за Лугой не видно, дорога на Псков открыта и
нет  надобности  в   дальнейшей  обороне   Петрограда.  Продолжая  путь,  мы
поравнялись с мотоциклистом, возившимся над опрокинутой машиной. На нем была
казацкая  бескозырка с  желтым  околышем.  Остановив автомобиль, я подошел к
казаку, назвал себя и спросил, откуда, куда и по какому делу он послан.
     Из Уссурийской казачьей дивизии, от ген. Губина, в штаб
     3-го конного корпуса, с донесением.
     Дай пакет!
     Казак, сдернув с головы фуражку, вынул  из-под подкладки желтый конверт
и, широко улыбаясь, протянул его мне со словами:
     -- Мы, господин комиссар, завсегда готовы.
     Разорвав  конверт,  я  прочел   донесение.  Начальник  дивизии  извещал
командира корпуса, что, согласно полученному приказу, он  довел  эшелоны  до
Ямбурга. Но  здесь, вследствие  проникших  в  среду казаков слухов  о  целях
похода, в дивизии началось брожение. Офицеры никаких  объяснений  дать людям
не  могут, так как сами не знают, зачем приведены полки в Ямбург и каково их
дальнейшее   назначение.   Начальник  дивизии  просит  у  командира  корпуса
указаний,  что ему делать. Если  указания не будут своевременно получены, он
выгрузит эшелоны и расквар-


     тирует сотни в  городе и окрестных деревнях. Я оценил положение: если у
ген.   Корнилова  имеются  какие-либо  колебания  относительно   возможности
задуманного  "похода",  донесение  ген.  Губина  докажет  ему  безнадежность
начатой авантюры.
     Сделав  на  пакете  пометку, что  пакет  был  вскрыт  мною  и донесение
прочитано, я вернул бумагу мотоциклисту:
     -- Поторапливайся, товарищ, с починкой, донесение спеш
     ное.
     Казак бойко ответил:
     -- Точно так, господин комиссар, а только казаки никуда не
     пойдут.
     Мы двинулись дальше, к Пскову.
     * * *
     Итак,  борьба  с  войсками  ген.  Корнилова  закончилась  без   единого
выстрела. Как  правильно  констатирует  П.Н. Милюков:  "Вопрос был решен  не
столько...  стратегическими или тактическими  успехами правительственных или
корниловских   отрядов,  сколько  настроением  войск.  Вопрос  решили...  не
полководцы, а солдаты"*.
     Дело было не в  том,  что  корниловские  генералы  испугались открытого
мятежа против законной  власти, как  утверждает  Суханов**. И  не в том, что
отсутствие "выступления" со стороны большевиков лишило ген.  Крымова  повода
для  дальнейшего  похода  на  Петроград,  как  полагает  ген.  Лукомский***.
Корниловские генералы могли  проявить больше смелости.  Дутов209,
который  должен  был в  эти  дни  "выступить"  под  видом  большевиков,  мог
выполнить это поручение. Крымов мог придумать какой-нибудь другой, более или
менее  благовидный  предлог  для операций против Петрограда.  На результатах
похода все это не отразилось бы ни в малейшей степени: казаки не хотели идти
за  ген. Корниловым против петроградских солдат  и  рабочих -- и не пошли --
этим исчерпывается реальное содержание Корниловс-кой эпопеи****.

     *  Милюков  П. Н. Указ.  соч.,  вып. 2,  с. 263. **  Суханов. Записки о
революции, кн. 5, с. 310--311. *** См. Ген. Лукомский. Из воспоминаний.
     ****   Ген.   Деникин   так   исчисляет  "реальные   причины"   неудачи
корниловского  похода: "Энергичная борьба Керенского за сохранение власти  и
борьба  Советов  за  самосохранение,  полная  несостоятельность  технической
подготовки корниловского выступления  и инертное  сопротивление массы, плохо
верившей  Корнилову,  мало  знавшей  его  цели  или, во  всяком  случае,  не
находившей их


     * * *
     По приезде в Псков мне  пришлось близко познакомиться с теми войсковыми
частями,  на которые пытался  опереться  верховный  главнокомандующий, чтобы
покончить с ненавистными  Советами,  а  заодно  и  с "подпавшим  под влияние
Советов"   правительством.  Как  известно,  ген.   Корнилов  двигал   против
Петрограда  3-й  конный корпус, который вместе с приданной ему мусульманской
"дикой  дивизией" должен был "развернуться" в армию. Помимо этих частей,  ни
один  полк,  ни  одна рота  в походе  не участвовали.  В  дальнейшем  "дикая
дивизия"  исчезла с нашего горизонта --  кажется, ее отправили на  Кавказ, в
родные  аулы. О  политических  настроениях  ее  я знаю  лишь  со  слов  ген.
Краснова, который передавал мне  то же самое, о чем  он рассказывает в своих
воспоминаниях,  а  именно,  что в  штабе  верховного главнокомандующего  его
уверяли,  что "туземцам  все равно куда идти  и кого  резать,  лишь бы князь
Багратион был с ними"*. Что же касается до 3-го корпуса, то он остался у нас
на Северном  фронте  в качестве общего  резерва и, приводя его в порядок,  я
должен  был объехать чуть  ли  не все входившие в  состав  его части, причем
подолгу беседовал и с офицерами,  и с солдатами, и с казаками.  На основании
этих бесед я составил себе некоторое представление о состоянии  корниловских
войск перед походом, во время похода и по окончании злосчастной операции.
     До  начала августа  это  были превосходные  боевые части. Стояли они на
Румынском фронте, и здесь разложение  совершенно  не  коснулось  их: крепкие
боевые  традиции,  сильно  развитое   чувство  воинского  долга,  доверие  к
командному  составу,   дисциплина,  порядок  --  короче,  недаром  верховный
главнокомандующий  выбрал  именно  этот  корпус.  В  полках   были  выборные
комитеты, но  они работали рука об руку с командным составом, ограничивались
хозяйственными делами  и настолько слились  со  своеобразным бытом  казачьих
полков, настолько "оказачились", что трудно  было  открыть  их революционное
происхождение.   К   большевикам  казаки  относились   презрительно,  как  к
"лодырям", "дезертирам", но о своих политических настроениях не раз говорили
мне:

     материально  ценными"  (Очерки  русской  смуты,  т.  2,  с.  71).  Если
последнюю  характеристику "масс"  отнести  к корниловским  войскам,  к  3-му
корпусу, то этой ссылки будет достаточно для  того, чтобы  объяснить то, что
случилось: никакая "техническая организация"  не могла спасти в основе своей
безнадежное предприятие.
     * Краснов П. На внутреннем фронте // Архив русской революции, кн. 1, с.
115.


     -- Вы, товарищ комиссар,  на  нас не думайте... Мы  с  самого начала  с
народом.
     Получив  приказ двигаться на  север, казаки бесприкословно этот  приказ
выполнили. Над  вопросом  о  цели  маневра в первый момент никто  из них  не
задумывался: корпус уже  не раз перебрасывался с фронта на фронт, и воинский
долг требовал идти, куда приказано. Но все повернулось,  лишь только казакам
стало  известно,  что  начальство намерено бросить  их  против  "своих".  Не
требовалось  ни советских  агитаторов,  ни  прокламаций, чтобы казаки  сразу
определили  свое отношение  к  этому  плану.  Настроение  их было  настолько
недвусмысленное  и  твердое,   что  начальство,  посвященное  в  планы  ген.
Корнилова,  просто  не  могло  передать  им  соответствующий приказ.  И даже
"железный" ген. Крымов* в решительный момент не придумал ничего лучшего, как
опубликовать в "приказе по корпусу" всю телеграфную полемику между Временным
правительством и ставкой!
     Казалось  бы,  такой "приказ" безнадежным образом дезорганизовывал весь
"поход" -- но  поступить иначе Крымов не мог,  так как в противном случае он
рисковал вызвать в корпусе  бунты  и  самосуды над офицерами. Для настроения
казаков  3-го  конного  корпуса  чрезвычайно  характерно,  что   спор  между
Керенским и ген. Корниловым о том, кто и кому подослал Львова210,
не произвел на них ни малейшего впечатления. Мало внимания обратили они и на
то, что  верховный главнокомандующий  отказался сдать  должность и  выступил
против правительства. О том, что главнокомандующие фронтов поддерживают ген.
Корнилова, они просто не знали; о том, что казачьи организации признают ген.
Корнилова несмещаемым главой  армии, никто из них  даже не вспомнил. Для них
все  сосредоточилось  на  одном-единственном  факте:  что  их  ведут  против
"своих", против народа.
     Когда  этот  факт  достиг  сознания   казаков   и  солдат,  3-й  корпус
рассыпался**. Вот и все.
     Является вопрос: ну а что  было  бы, если бы  между  Керенским  и  ген.
Корниловым не произошло известного конфликта,

     *  См. характеристику  и  оценку его роли в  корниловском выступлении у
ген. Деникина, "Очерки русской смуты", т. 2, с. 36--38.
     ** О состоянии корпуса при ликвидации "похода" ген. Краснов, вступивший
в  этот  момент  в  командование  им,  рассказывает  в своих  воспоминаниях:
"Большая  часть  офицеров Приморского драгунского,  1-го  Нерчинского,  1-го
Уссурийского и  1-го Амурского  казачьих полков были арестованы драгунами  и
казаками. Офицеры 13-го и  15-го  Донских  казачьих полков были в  состоянии
полуарестованных.  Почти  везде  в  фактическое  управление  частями  вместо
начальников вступили комитеты" (Краснов П. На внутреннем фронте, с. 122).


     если  бы  приказ  о  движении  на  Петроград  был  дан  казакам  именем
верховного  главнокомандующего  и  Временного  правительства? В  этом случае
разложение в корпусе  наступило  бы несколько  позже,  а именно, при  первой
встрече с  петроградскими солдатами и рабочими,  в  тот момент, когда казаки
узнали бы, что их ведут против Советов. Утверждаю это с полной уверенностью.
Ибо  я  в  глазах   казаков  был  не  столько  представителем  ЦИК,  сколько
представителем правительства,  а между  тем, при объезде полков я никогда не
слышал от казаков жалоб на  то,  что их вели против правительства --  все  в
один голос жаловались лишь на то,  что  их пытались, как при царе, пустить в
дело против "народа" -- а понятие "народ" в их представлении было неотделимо
от понятия "Советов рабочих и солдатских депутатов".
     Итак, в результате  "корниловского похода" 3-й корпус рассыпался и, как
боевая единица,  перестал существовать.  Нужно  было  собрать рассеянные  на
пространстве чуть ли не пяти губерний сотни, свести их в полки, восстановить
разрушенную организацию, а для этого прежде всего нужно было найти человека,
который  мог  бы  в  сложившейся  обстановке  принять на  себя  командование
корпусом.  После  самоубийства ген. Крымова естественным кандидатом на  этот
пост являлся ген.  Краснов,  которого ген. Корнилов назначил командиром 3-го
корпуса  при  "развертывании"  его  в  армию  и  переходе  Крымова  на  пост
командующего этой армией.  Краснов принял назначение,  в полной мере отдавая
себе отчет в задаче, которую возлагал на него верховный главнокомандующий, и
лишь случайные внешние обстоятельства помешали ему принять  непосредственное
участие  в  операциях  --  он прибыл  на  "фронт"  слишком  поздно,  не смог
связаться  со своими  частями, попал в Псков и  здесь  оказался  в положении
полуарестованного.
     Можно  ли  было отдать  корпус  в  руки  заведомого корниловца?  Мы  со
Станкевичем, не  колеблясь, решили, что это --  единственное средство спасти
корпус.  После  некоторых  усилий удалось убедить и армейские организации  в
целесообразности этого  плана. И, таким  образом,  ген. Краснов, назначенный
командиром 3-го  корпуса для похода против Советов  и  Керенского, вступил в
командование корпусом по приказу Керенского, в полном согласии с Советами.
     Назначение оказалось удачным. Ген. Краснов обнаружил не только огромную
энергию  и административный  талант,  но и  проявил  много такта. К  корпусу
быстро стал возвращаться  его "боевой дух".  Но  осталась  глубокая  трещина
между казаками и


     офицерами. Казаки не могли простить  офицерам то, что те скрыли  от них
цель похода. Офицеры  не могли  забыть позора  ареста своими же людьми.  Мне
пришлось выступить посредником  между теми и  другими. При  этом пригодилось
перехваченное  мною  на  Псковском  шоссе  донесение  начальника Уссурийской
дивизии: ссылаясь на этот документ, я доказывал солдатам и казакам, что даже
начальники  дивизий не  были  посвящены в  планы  ставки.  Вместе  со  мной,
напрягая все силы, работали над восстановлением доверия казаков к командному
составу полковые комитеты, и наше дело хоть медленно, но подвигалось вперед.
     * * *
     Одновременно  с  работой над восстановлением  3-го  конного корпуса мне
пришлось  заниматься  ликвидацией  и   других  отголосков   корниловщины.  В
тревожные  дни, пока мы со Станкевичем  были в  Петрограде, образовавшийся в
Пскове военно-революционный комитет произвел десятка два арестов.  Обвинения
и улики  были  по большей  части незначительные  -- чаще  всего  речь шла  о
публичных выражениях сочувствия ген. Корнилову. Было явной нелепостью судить
или держать в тюрьме  какого-нибудь чиновника,  выразившего пожелание, чтобы
"казаки  расправились с гг. товарищами", --  в то  время  как было известно,
походу Корнилова в большей или меньшей мере сочувствовали все цензовые круги
и  почти весь генералитет.  Но и выпустить арестованных без  разбора их вины
было невозможно:  солдатская масса с подозрительной настороженностью следила
за их  судьбой.  Пришлось назначить для разбора возникших  дел "чрезвычайную
следственную    комиссию"   из    представителей   фронтовых   революционных
организаций. Руководство  ею  легло  на меня, так как мы  со Станкевичем и в
Пскове делили работу так, что он вел дела со штабом, а я с организациями.
     Работа оказалась довольно  скучная -- все дела оказались похожи одно на
другое,  как  стертые  пятаки.  Типичное  дело.  Мелкий   почтовый  служащий
арестован своими  сослуживцами за речь о том, что  для спасения России нужно
перебить всех жидов, начиная  с Керенского.  На допросе  он сидит ни жив  ни
мертв от страха.
     -- Говорили вы, что нужно повесить председателя правитель
     ства?
     На лице чиновника испуг сменяется недоумением:
     Кто? Я?
     Ну да, вы!


     Г. председателя правительства?
     -Да.
     Никак нет. Я только... Я только сказал...
     Горькие рыдания и признания шепотом:
     -- Я только сказал, что мне... не очень нравится... г. Нахам-
     кис211.
     Комиссия  постановляет чиновника освободить  ввиду его безопасности для
революции.
     Другое дело.  Допрашиваем есаула, арестованного казаками за оскорбление
казачьего войска. В  чем было оскорбление, свидетели  не говорят. Показывают
лишь:
     -- Всю ночь г. есаул по комнате ходили и все одно слово
     повторяли.
     С трудом удается  установить, какое  слово  повторял обвиняемый. Слово,
оказывается, в самом деле для казака обидное и неприличное.
     Но почему вы думаете, что есаул это про казаков говорил?
     А про кого же еще? Это они в ту ночь, как наша сотня
     отказалась за гг. генералами идти.
     Освобождаем есаула  ввиду  недоказанности,  что  употребленное им слово
относилось к казакам. Свидетели тут же, в комиссии, мирятся с ним.
     Раз вы, г. есаул, не про нас говорили, мы на вас не сер
     димся. Так что и вы на нас не сердитесь.
     Дураки вы, вот что.
     Есаул  и  казаки  целуются в знак забвения  старых обид  и отправляются
вместе в свою сотню.
     Лишь  ген.  Клембовского   никак  нельзя  было  оправдать:  получив  от
правительства  приказ  вступить  вместо  Корнилова  в  должность  верховного
главнокомандующего, он этого приказа не исполнил и не только не принял мер к
тому, чтобы остановить движение  3-го  корпуса,  но  и прилагал все  усилия,
чтобы  "протолкнуть" к  Петрограду  казачьи эшелоны. На  допросе  он пытался
выкручиваться,  лгал.  Комиссия  сделала  заключение  об  его  отрешении  от
должности,  и  генерал  покинул  Псков,  напоследок  выпросив  у  Станкевича
разрешение воспользоваться для переезда до Петрограда штабным вагоном.
     Так ликвидировали мы "дело о мятеже ген. Корнилова на Северном фронте".
     Дело,  начавшееся  как  трагедия,  заканчивалось  как фарс. Но остались
другие последствия  злосчастного "похода", и  с ними справиться  было не так
легко.


     * * *
     Впечатление,   которое   произвело  на   солдатскую  массу  выступление
верховного  главнокомандующего,  было убийственное. В  два дня  были  стерты
плоды шестимесячной работы армейских организаций  и командного  состава, был
нанесен   последний,  смертельный  удар  доверию  солдат  к  офицерам,  были
разрушены остатки дисциплины, уничтожена самая возможность  беспрекословного
исполнения  боевых приказов,  была дана  новая  пища для подозрительности  и
злобы темной солдатской массы.
     Я не  буду останавливаться  здесь на этих последствиях корниловщины  --
тем  более,  что  о  них   достаточно  говорили  авторы  мемуаров*.  Я  хочу
остановиться  на  другой стороне  дела,  которая представляется мне особенно
существенной.
     Планы ген. Корнилова, роль окружавших его авантюристов --  от Филоненко
до  Завойко212,  двойная  игра  Савинкова,   выступление  Львова,
переговоры  Ставки  с руководителями кадетской партии, сложная сеть интриг и
заговоров -- для фронта все это были детали. Для солдат существенно было то,
что генералы сделали попытку обманно повести их против народа, против других
солдат.
     Но если бы дело ограничивалось этим, беда была бы велика, но поправима:
можно было  бы  сместить  десяток  генералов, но непоколеблемым  остался  бы
авторитет  центральной   власти.  Непоправимо,   ужасно   было   другое:   в
раскрывшемся  заговоре  против   революции   и  свободы  вместе  со  ставкой
участвовала  часть   Временного  правительства.   В  самом  деле,  попробуем
взглянуть на корниловское дело так, как оно представлялось солдатской массе.
     Каждый  солдат  знал,  что  конфликту  между   Керенским  и  Корниловым
предшествовали  переговоры  между  ними; что  речь в этих  переговорах шла о
смертной  казни,  об обуздании солдатских  организаций, о возвращении власти
начальникам -- короче, о том, как "прижать" солдата, вернуть его под "старый
режим".  Правда,  в этих переговорах, как  и  на  московском Государственном
совещании,    верховный    главнокомандующий   "наседал",   а   председатель
правительства  "упирался"  -- и  то,  что  он  "упирался",  было  хорошо для
авторитета центральной власти. Но вот  выступает на сцену 3-й конный корпус.
Он был снят с Румынского фронта и двинут на север еще в начале августа, при-

     * См.: например, "Воспоминания" Станкевича, с. 242--247.


     чем с самого начала предназначался не против немцев, а  против "своих".
На этот счет между  Керенским  и ген.  Корниловым  до  конфликта между  ними
существовало  определенное  соглашение,  которое  было  вновь  скреплено  23
августа:  Керенский  просил корпус,  ген.  Корнилов  давал его,  причем было
предусмотрено,  что  отправляемые  к  Петрограду  войска  станут,  в  случае
надобности, опорой правительства против Петроградского совета*.
     В таком соглашении  не было бы ничего  предосудительного, если бы можно
было  смотреть  на Совет  как на  "частную организацию".  Но  ведь Совет был
источником --  и фактически единственным источ