тивов по
существу, сколько из зависти к Кюльману; он не желает, чтобы весь свет вынес
впечатление, что  мир был заключен благодаря дипломатическим  талантам, а не
исключительно вследствие военных успехов.

     По дороге в Брест Чернин узнал  о  предложении советского правительства
перенести мирные  переговоры в Стокгольм.  Как он, так и Кюльман  решили это
предложение отвергнуть. В случае же, если бы русская делегация не явилась  в
Брест-Литовск,

     [...]  мы  объявили  бы  перемирие  прекращенным  и  стали  бы выжидать
дальнейшего  образа  действий петербургского  правительства. Мы  были в этом
отношении с Кюльманом вполне  солидарны, тем не менее настроение как  у нас,
так  и у германцев  было довольно подавленное. Несомненно,  что если русские
решительно прервут переговоры, положение станет весьма трудным. Единственное
спасение  заключается  в быстрых  и  решительных  переговорах  с  украинской
делегацией,  которые  мы  и  начали  сейчас   после  обеда.  Таким  образом,
существует надежда,  что по  крайней мере с ними  в  близком  будущем  будет
достигнут результат.  Вечером пришла  телеграмма из Петербурга о предстоящем
приезде  русской  делегации вместе  с  министром  иностранных  дел  Троцким.
Радость,  проявленная при  получении  этого известия, показала,  что - пишет
Чернин,  - до какой  степени германцы были удручены  возможностью неприбытия
русских. Мы все сознаем, что теперь мы на пути к миру.

     6   января.   Сегодня  происходили  первые   переговоры  с   украинской
делегацией. Украинцы  сильно отличаются от  русских  делегатов.  Они гораздо
менее  революционны, обнаруживают  гораздо  больше  интереса  к  собственной
стране  и меньше интереса  к  социализму.  Они,  собственно,  не заботятся о
России, а исключительно об Украине, и все их усилия направлены к тому, чтобы
стать как можно скорее самостоятельными. Им, по-видимому, самим еще не ясно,
должна ли  эта самостоятельность  быть  полной или она должна быть мыслима в
рамках  русского  федеративного  государства.  Украинские  делегаты,  весьма
интеллигентные,  очевидно,  желают  использовать нас против большевиков.  Их
стремления заключаются в  том,  чтобы  мы признали их  самостоятельность,  а
после этого совершившегося факта они могли бы заставить большевиков признать
их равноправными  участниками мирной конференции. Наш же  интерес состоит  в
том, чтобы либо заставить  украинцев заключить мир с нами на желательных нам
началах,  либо  же вбить  клин  между ними  и представителями петербургского
правительства. На их  заявление относительно самостоятельности мы им поэтому
ответили, что мы готовы ее признать, если украинцы, со своей стороны, примут
следующие три пункта: 1)  доведение переговоров до конца в Брест-Литовске, а
не  в  Стокгольме;  2)   признание   старых  государственных   границ  между
Австро-Венгрией  и  Украиной  и  3) невмешательство  одного  государства  во
внутренние дела другого. На это предложение пока мы ответа еще не имеем.

     7 января.  Утром приехала вся русская делегация во главе с Троцким. Они
сейчас просили  передать, что просят извинения  и не будут больше обедать за
общим столом. Вообще, их больше не видно,  и, судя по  всему, у  них  теперь
другое  настроение,  чем  раньше. Германский  офицер, капитан барон Ламезам,
сопровождавший   русскую   делегацию   от   Двинска,   сообщает   интересные
подробности. Во-первых,  он утверждает, что окопы перед  Двинском совершенно
опустели и  что,  за исключением некоторых постовых,  вообще никаких русских
там  нет.  Далее  он  говорит,  что  на  многочисленных  станциях  делегацию
встречали депутаты, которые все  требовали  мира. Троцкий  им всегда отвечал
чрезвычайно  ловко  и любезно, но  его настроение постепенно становилось все
более угнетенным. У  барона Ламезама  осталось впечатление,  что  русские  в
совершенно отчаянном настроении, так как у них только выбор - либо вернуться
домой без мира, либо с очень дурным миром, а в том и другом случае они будут
сметены.  Кюльман  сказал: "Ils n'ont  que le choix  a quelle sauce  ils  se
feront manger".  Я  ему  на  это ответил: "Tout  comme  chez  nous".  Сейчас
получилась  телеграмма  об   антигерманских  демонстрациях  в  Будапеште.  В
германском консульстве были выбиты стекла, что ясно указывает на то, каковым
стало бы настроение, если  бы  из-за  наших требований  заключение  мира  не
состоялось.

     8  января.  Заседание  было опять отложено, т.к. украинцы  все  еще  не
готовы.  Поздно  вечером  я совещался с  Кюльманом и Гофманом,  и мы  вполне
сошлись насчет тактики. Я им еще раз сказал, что я пойду с ними до последней
крайней  возможности и буду отстаивать их требования, но что в  случае, если
германцы  окончательно  разойдутся с русскими,  я  сохраняю  за  собой право
свободных  действий.  Оба,  по-видимому,   понимают  мою   точку  зрения,  в
особенности Кюльман, который и сам, если бы мог поступать по своему желанию,
не допустил бы разрыва переговоров. В частности, мы пока сошлись на том, что
мы ультимативно будем требовать продолжения переговоров в Брест-Литовске.

     9  января.  По  принципу, что  лучшая  защита  -  нападение,  мы решили
упредить  русского  министра  иностранных дел  и  сразу  выступить  с  нашим
ультиматумом.  Троцкий приехал с большой речью, но наше  нападение было  так
успешно,  что он  сейчас  же просил отложить  заседание, так как создавшееся
новое  положение  требует  новых решений. Перенесение  нашей  конференции  в
Стокгольм было бы для нас гибелью, так как там было бы совершенно невозможно
не допустить туда большевиков всех стран, и там наступило бы  то, чему мы  с
самого начала стараемся воспрепятствовать, а  именно, что инициатива была бы
вырвана из наших  рук и перешла бы к этим элементам. Теперь надо  ждать, что
принесет завтрашний день. Это будет либо победа,  либо окончательный разрыв.
Троцкий - несомненно умный, интересный человек и очень опасный противник. Он
обладает  совершенно   исключительным  ораторским  талантом,   быстротой   и
ловкостью  в репликах, какую я  редко до  сих  пор видал,  и всей наглостью,
свойственной его расе.

     10 января. Заседание только что состоялось. В большой, рассчитанной для
всей Европы и в своем роде действительно красивой речи  Троцкий  нам  вполне
уступил.  Он заявил, что  принимает германско-австро-венгерский ультиматум и
остается в Брест-Литовске, так как он не хочет оказать нам услуги и дать нам
возможность обвинять Россию  в продолжении  войны. В  связи с речью Троцкого
была   немедленно  образована  комиссия  для  рассмотрения   территориальных
вопросов. Я считал важным попасть в эту комиссию, желая сохранить постоянный
надзор за ее  столь важными занятиями. Это  не  особенно легко, так как речь
идет  в сущности только о Курляндии и Литве, следовательно, касается не нас,
а Германии. Вечером у меня  было опять продолжительное заседание с Кюльманом
и Гофманом, в течение которого между германским генералом и статс-секретарем
произошло   довольно  резкое  столкновение.  Упоенный  успехом  ультиматума,
поставленного нами России, Гофман желает  продолжать  в  том же духе  и дать
русским "основательно  по  шапке".  Кюльман  и  я отстаивали противоположную
точку зрения, требовали спокойного  и делового обсуждения каждого отдельного
пункта.  Разрешение  пунктов,  вызывающих  сомнение, должно, по-нашему, быть
отсрочено.  Когда  вся эта работа  будет совершена, все вопросы,  оставшиеся
неразрешенными, должны быть собраны вместе  и по поводу этих вопросов должны
быть  испрошены телеграфные директивы от обоих  императоров. Несомненно, что
это лучший путь для того, чтобы предотвратить разрыв  и ошибки. С украинцами
новый конфликт. Они требуют признания их  независимости и заявляют, что если
мы этого не сделаем, они уедут.

     [В.] Адлер [австрийский социал-демократ.  - Ю.Ф.] рассказал мне в Вене,
что  библиотека Троцкого,  которой  он  очень  дорожит,  находится  в  Вене,
кажется, у какого-то г-на Бауэра. Я сказал Троцкому,  что,  если он хочет, я
распоряжусь, чтобы  она  была ему  послана.  Вместе с  этим  я его просил  о
некоторых военнопленных, например, Л. К. И В., относительно которых говорят,
что с ними плохо обращаются. Троцкий принял это к сведению,  заявил,  что он
против дурного обращения с военнопленными, и обещал справиться. При этом он,
однако, подчеркнул, что  эта его любезность не  находится ни в какой связи с
его  библиотекой и  что он во  всяком случае исполнил  бы мою просьбу.  Свою
библиотеку он действительно хочет получить.

     11  января.  До  и  после  обеда  происходили продолжительные заседания
комиссии по территориальным вопросам. Русская делегация участвовала целиком,
кроме  украинцев.  Я  заявил  Кюльману,  что я  участвую  только в  качестве
секунданта,   так  как   германские  интересы  задеваются   этими  вопросами
неизмеримо больше, чем наши. Я только от времени до времени  вставляю слово.
Троцкий после  обеда сделал  тактическую ошибку.  В  речи,  доведенной им до
страстности,  он  заявил, что  мы ведем фальшивую  игру,  что мы стремимся к
аннексиям и придаем этим аннексиям  оболочку  права на самоопределение. Он с
этим   никогда  не  согласится  и  предпочтет   разрыв  дальнейшему  ведению
переговоров  в  таком  духе.  Если  бы  мы  были  честны,  мы  бы  позволили
представителям Польши, Курляндии и Литвы приехать в  Брест, чтобы  высказать
свои пожелания независимо от нас.

     При этом необходимо заметить, что с самого начала переговоров спор идет
о  том,  вправе ли нынешние законодательные органы в оккупированных областях
говорить от имени народов этих областей или  нет. Мы на этот вопрос отвечаем
утвердительно, русские же - отрицательно.  Мы поэтому сразу  согласились  на
предложение  Троцкого  пригласить  сюда  представителей  этих  областей,  но
прибавили, что если они будут признаны экспертами, мы примем их заключения к
руководству. Любопытно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы свои слова
обратно. Но он сразу нашелся, сохранил внешнее спокойствие и просил перерыва
заседаний на сутки,  чтобы обсудить  наш ответ со своими коллегами. Надеюсь,
что  Троцкий  не  будет  делать никаких  затруднений.  Если  бы  поляки были
привлечены к участию, это  было бы полезно. Трудность заключается в том, что
и германцы  неохотно  желают видеть здесь поляков,  так как  им известно  их
антипрусское настроение.

     В  тот же  день у  Радека  было  столкновение с  германским шофером, за
которым последовало продолжение. Генерал Гофман  предоставил  в распоряжение
русских  делегатов  автомобили  для совершения ими  прогулок.  На  этот  раз
автомобиль не был своевременно подан, Радек устроил грубую сцену шоферу, тот
пожаловался, а Гофман взял шофера под свою защиту.  Троцкий, видимо, находит
поведение Гофмана  правильным и  запретил  всей  делегации вообще  ездить на
прогулки. Вот чего они добились, так им и следует! Никто и не пикнул. Вообще
у них священный трепет перед Троцким. На заседаниях тоже никто в присутствии
Троцкого не раскрывает рта.

     12 января.  Гофман  произнес  свою злополучную  речь. Он ее обдумывал в
течение нескольких дней и был очень доволен успехом. Кюльман и я, однако, не
скрыли от  него, что  он  своей  речью  достиг того, что тыл будет возбужден
против  нас. Это произвело на него некоторое  впечатление, которое,, однако,
было немедленно  сглажено похвалой, которую поспешил выразить ему Людендорф.
Положение, однако, обострилось, что было лишнее.

     В следующие дни Чернин  отмечает в своем  дневнике сведения, полученные
из Австрии, об отчаянном положении с продовольственным вопросом. Из Вены его
просили  обратиться в Берлин за помощью, так как иначе катастрофа неизбежна.
В телеграмме императору Карлу Чернин пишет:

     Я только что обрисовал Кюльману все положение. Он будет телеграфировать
в Берлин, но смотрит, однако, весьма мрачно,  так как и Германия страдает от
недостатка  продуктов. Я думаю, что единственная надежда на успех этого шага
в Берлине заключается в  том, чтобы Ваше Величество послали немедленно через
посредство  военных  органов  телеграмму  императору  Вильгельму  с просьбой
самому вмешаться для  того,  чтобы присылкой  хлеба предотвратить революцию,
которая  иначе   неизбежна.  Я  обращаю  еще  внимание  на  то,  что  начало
беспорядков  у  нас   в  тылу   сделает  здесь  заключение  мира  совершенно
невозможным.  Лишь  только русские делегаты  заметят,  что  у нас начинается
революция,  они не заключат мира, так  как  все их расчеты основаны  на этом
факторе.

     17 января Чернин опять записывает, что из  Вены и окрестностей получены
скверные известия о  большом забастовочном движении, объясняемом сокращением
рациона муки и медленным темпом Брестских переговоров.

     Я  телеграфировал  в  Вену, что надеюсь со  временем  овладеть запасами
продовольствия  на  Украине, если  только  еще удастся  в  течение ближайших
недель  сохранить  у  нас  спокойствие.  Я  просил  венских  господ  (членов
австрийского правительства) делать все от  них зависящее, чтобы не испортить
здешнего  мира.  Вечером  я  телеграфировал  премьеру  Зейдлеру:  "Я  весьма
сожалею,  что  не  обладаю  властью  парализовать  все  ошибки,  совершенные
органами,  которые  ведали продовольствием. Германия категорически заявляет,
что она помочь не  в состоянии, ибо  сама  имеет слишком мало. Если бы  Ваше
Превосходительство или ваши ведомства своевременно обратили на это внимание,
то тогда было  бы еще возможно использовать румынские запасы. При теперешнем
же  положении  я  не  вижу другого  исхода, кроме  реквизиции  грубой  силой
венгерского  хлеба  для  Австрии  до  тех  пор,  пока можно  будет  получить
румынский и, надеюсь, также украинский хлеб".

     20 января.  Переговоры  пришли  к тому,  что Троцкий  заявляет, что  он
поедет в Петербург для рассмотрения требований германцев, которые он считает
неприемлемыми, но он  обязуется вернуться. Он  готов  согласиться на участие
представителей окраинных  областей  только  в  том  случае,  если ему  будет
предоставлен  выбор  этих  представителей.  Это  невозможно.  Переговоры   с
украинцами,  которые   обнаруживают,  несмотря  на  свою  молодость,  умение
использовать выгодное для них положение, - тоже подвигаются с трудом вперед.
Сначала  они  требовали  Восточную Галицию для новой Украины. Об этом нечего
было говорить. Тогда они стали скромнее, но  с тех пор,  как  у нас начались
беспорядки, они знают,  каковы у нас дела, и знают, что мы должны  заключить
мир   для   того,   чтобы  получить  хлеб.  Они  теперь  требуют   выделения
(Sonderstellung)  Восточной Галиции в  особую  область. Вопрос  должен  быть
разрешен в Вене и австрийское министерство должно произнести решающее слово.
Положение  таково:  без доставки  из-за  границы,  по данным Зейдлера, через
несколько  недель  у  нас  начнется массовое вымирание.  Германия и  Венгрия
ничего больше не дают. Все  агенты  доносят, что на  Украине имеются большие
избытки  хлеба.  Вопрос  только в том,  овладеем  ли мы ими своевременно.  Я
надеюсь.  Но если  мы  не  добьемся  вскоре  мира,  у  нас  дома  повторятся
беспорядки, а с каждой демонстрацией в Вене  мир  становится все дороже, ибо
господа  Севрюк  и  Левицкий  устанавливают  по  этим  беспорядкам,  как  по
термометру, состояние нашего недоедания. Если  бы люди, которые устроили эти
демонстрации  в Вене, знали, как они этим затруднили доставку продовольствия
с  Украины! Мы были  уже так близки к концу  переговоров. Вопрос о Восточной
Галиции  я  предоставлю австрийскому  министерству. Он должен  быть решен  в
Вене. Холмский  вопрос я беру на себя. Я не могу  и не  имею права, пока нет
возможности помощи, ради сохранения  симпатий поляков,  смотреть,  как сотни
тысяч голодают.

     На следующих страницах  дневника Чернин описывает свою  поездку в  Вену
для разрешения украинского вопроса.

     Впечатление  от  венских  беспорядков  еще  больше,  чем я  ожидал. Они
подействовали,  как  катастрофа. Украинцы больше не ведут  переговоров,  они
диктуют свои требования.

     22 января в Вене  состоялось совещание австро-венгерских сановников под
председательством   императора   Карла,   на   котором   Чернин   докладывал
необходимость уступки требованиям  украинцев  относительно Восточной Галиции
ввиду  нужды  в  украинском  хлебе. Чернин  сравнивал  положение  Австрии  с
положением человека, находящегося в третьем этаже дома, охваченного пожаром.
Для того, чтобы спастись, этот  человек  выскакивает из окна, не размышляя о
том, сломает  ли  он себе ноги  или  нет. Он предпочитает  смерть  возможную
смерти несомненной. Этим Чернин  мотивировал необходимость уступки в вопросе
о   Восточной  Галиции.  Император   Карл  резюмировал   в  конце  заседания
высказанные мнения таким образом, что необходимо  прежде всего добиться мира
с  Петербургом  и с Украиной и что  с Украиной  следует вести  переговоры на
началах разделения Галиции  на Западную  и  Восточную, согласно  требованиям
украинцев.  По   предложению   барона  Гуриана,   занимавшего   тогда   пост
общеимперского  министра финансов  в  Австро-Венгрии,  оговорка относительно
раздела Галиции должна была быть внесена не в мирный договор с Украиной, а в
особое тайное приложение к нему.

     28 января Чернин вернулся  в Брест, на следующий  день туда вернулся из
Петербурга Троцкий,  а 30-го Чернин записывает, что в  этот  день состоялось
пленарное заседание.  Нет никакого сомнения,  пишет  он,  что  революционные
события  в Австрии и Германии  взвинтили  надежды петербургских делегатов до
крайности.

     Мне кажется, что почти  исключена возможность прийти еще к соглашению с
русскими. По всему, что просачивается от русской  делегации, видно, что  они
положительно ждут  в ближайшие недели начала мировой  революции и их тактика
состоит  в том, чтобы  выиграть время и дождаться этого момента. Сегодняшнее
заседание не привели к каким  особенным результатам,  были только пикировали
между  Кюльманом  и  Троцким.  Сегодня  должно состояться  первое  заседание
комиссии  по  территориальным вопросам, где  я буду  председательствовать  и
трактовать  наши  территориальные  дела.  Единственное,  что  делает   новое
положение   интересным,  по-видимому,   только  то,   что   отношения  между
Петербургом   и  Киевом  значительно  ухудшились  и  что  киевская  комиссия
большевиками теперь уже вообще не признается более самостоятельной.

     1  февраля.  Состоялось  заседание   с   петербургскими  делегатами  по
территориальным  вопросам  под моим председательством.  Я стремлюсь  к тому,
чтобы выдвинуть петербургских и украинских делегатов друг против друга и, по
крайней мере, заключить мир либо с теми, либо с другими.  У  меня  еще  есть
слабая  надежда, что подписание  мирного  договора  с одной  из этих  партий
окажет такое сильное давление на другую, что все-таки, пожалуй, можно  будет
заключить  мир с  обеими. На мой вопрос, признает  ли  Троцкий, что украинцы
вправе  одни вести  с нами  переговоры  относительно  их границ,  он,  как и
следовало   ожидать,  категорически  ответил  отрицательно.  После  краткого
препирательства  я  предложил  закрыть  заседание,  чтобы  дать киевлянам  и
петербуржцам выяснить вопрос между собой.

     2  февраля.  Я  предложил  украинцам  поговорить, наконец, откровенно с
петербургскими  делегатами,  и  достигнутый  успех превзошел  почти  все мои
ожидания.   Грубости,  которые  украинские   делегаты   бросали  по   адресу
петербургских,  были  прямо курьезны и доказывают, как велика пропасть между
обоими правительствами и что не наша вина, если мы не можем с ними заключить
мир одновременно. Троцкий был до крайности растерян, так что было даже жалко
на  него смотреть.  Страшно  бледный,  он  дико  озирался  и  нервно  чертил
карандашом по  лежавшей  перед  ним пропускной  бумаге.  Крупные  капли п