ником  -- власти коалиционного
правительства! Ведь в правительство входили три члена советского президиума,
и одним из них был сам Керенский!
     В этой  обстановке  переговоры  о 3-м  корпусе,  проведенные  втайне от
Совета, за его спиной, принимали характер заговора. Именно так и  восприняла
корниловщину  солдатская  масса:  как  заговор председателя  правительства и
верховного главнокомандующего против нее!
     Что  генерал, вопреки желаниям  Керенского,  прибавил к корпусу дивизию
дикарей-головорезов и  поставил во главе отряда генерала, которого Керенский
не хотел видеть на этом посту; что впоследствии между Корниловым и Керенским
произошла  размолвка  и  они обвиняли  друг друга  -- это  было  неважно.  В
результате  размолвки все дело раскрылось, и  тогда один из участников  дела
попал в тюрьму, а другой занял его место и стал верховным главнокомандующим.
     Оговариваюсь: я не даю здесь юридического разбора корни-ловского  дела,
а пытаюсь лишь восстановить, как преломлялось это дело в сознании солдатских
масс на  фронте. На основании своих наблюдений я констатирую, что бескровный
Корниловс-

     *  Ген.  Лукомский  так  передает  обращение  по  этому поводу  к  ген.
Корнилову Савинкова,  действовавшего  по  поручению Керенского  "...Савинков
сказал Корнилову, что  надо договориться относительно того,  как обезвредить
С[овет)  р[абочих]  и  с[олдатских]  д[епутатов],  который,  конечно,  будет
категорически  протестовать  против принятия требований ген.  Корнилова; что
Временное  правительство,  невзирая  на  протесты  этого  совета, утвердит..
проект; но  что,  конечно,  немедленно  последует  выступление  большевиков,
которое  нужно   будет   подавить   самым   беспощадным  образом,   покончив
одновременно  и  с  Советом р[абочих]  и  с[олдатских  ]  д[епутатов],  если
последний  поддержит  большевиков;  что   гарнизон  Петрограда  недостаточно
надежен  и что необходимо немедленно  подвести к Петрограду  надежные конные
части;  что  ко  времени подхода  этих  частей  к Петрограду  столицу  с  ее
окрестностями необходимо  объявить на военном положении" (ген. Лукомский. Из
воспоминаний).


     кий  поход и  шумиха  обличительных  телеграмм,  которыми  обменивались
Петроград  и Могилев, были менее губительны для армии,  чем предшествовавшие
тайные  переговоры  в  ставке  и  завершившее  всю  эту  историю  назначение
Керенского верховным  главнокомандующим. При  каких условиях  состоялось это
назначение, я не знаю. Но это была одна из  самых грубых  ошибок, допущенных
за  все  время  революции.  Ликвидировать  корниловщину  могло  лишь гласное
выяснение роли  всех участников дела. К несчастью, был избран другой путь. И
последствия  сказались:  недоверие  солдат  к  командному  составу  достигло
небывалой остроты,  с каждым  днем  расширялось  в их  представлении понятие
"корниловцы".  Понемногу  "корниловцами"  становились   все,   кто  требовал
повиновения  правительству  --  все  офицеры,  комиссары,  члены  комитетов.
Подозрение в  "корниловщине" ложилось  и на ЦИК,  и на  недавно еще  любимых
революционных вождей...


     Глава одиннадцатая АГОНИЯ
     В первой половине  сентября  правительства  в стране  не было. Кабинет,
самоупразднившийся  26 августа, в  начале конфликта со ставкой, с тех пор не
был  восстановлен.  Правда,  были,   как  будто,  министры  или  управляющие
министерствами,  но было неясно, кто их назначил, где  источник их власти, и
никто  не  принимал  их  всерьез.  Так,  в   военном  министерстве  появился
Верховский213, в морском --  адмирал  Вердеревский214.
Было   до  очевидности  ясно,   что  их   имена  не   только  не   разрешают
правительственного кризиса, но и не приближают его разрешения.
     Официально  считалось,  что Россией  управляет "коалиция".  Но коалиции
давно уже  не  было, и политические  группы,  входившие раньше в  состав ее,
теперь противостояли друг другу, как  открытые  враги. В частности, стоявшая
во главе цензовых элементов конституционно-демократическая партия со времени
корниловщины   представлялась  партией   гражданской  войны,  присутствие  в
правительстве ее  представителей ни  в малой  степени не обеспечивало  этому
правительству ее поддержки. При таких  условиях  коалиционное  правительство
повисло в безвоздушном пространстве. Надежды на скорое образование настоящей
государственной власти,  опирающейся  на  Учредительное собрание, не было: в
атмосфере реакции, воцарившейся после июльских дней, цензовые круги одержали
в  вопросе  о сроке  созыва Учредительного собрания  решительную победу  над
демократией  -- выборы, которые должны были состояться  17 сентября,  теперь
были отсрочены до 12 ноября,  а народные представители должны были собраться
30 ноября. Это было нарушением торжественных обещаний правительства,  и ни у
кого не было уверенности, что за этим не последует новых отсрочек.
     По мере приближения выборов надежды на Учредительное собрание не только
не возрастали, но, наоборот, тускнели.


     Постепенно   создавалось  настроение   безнадежности:  и  Учредительное
собрание ничему не  поможет, ничего не изменит... Будущая "Учредилка" многим
начинала казаться никчемной канителью.
     Все более безнадежным  становилось и международное положение  России. В
июне   (и  еще  в  начале  июля)  впереди  была  перспектива   международной
социалистической  конференции,  выступления   демократий  Запада  на  помощь
российской революции,  межсоюзной  конференции  для  пересмотра целей войны.
Всеобщий  демократический мир  представлялся  если не близким,  то во всяком
случае достижимым. Теперь этот путеводный маяк нашей внешней политики потух.
Неудача июньского  наступления настолько  ослабила  голос России  в концерте
Антанты,  что теперь  он  не мог ни  на  волос изменить  цели  войны союзных
правительств. К тому же Временное правительство и не делало никаких усилий в
этом направлении -- его внешняя политика все более  возвращалась к традициям
Сазонова215 -- Милюкова,  с  той лишь разницей, что теперь, после
июльского  разгрома и после корниловского  выступления, при развале  фронта,
при полном бессилии правительства эта политика становилась явной нелепостью.
     Состоянию   правительства   и    характеру    его   внешней    политики
соответствовало в  полной  мере  состояние высшего командования армии: здесь
царил хаос. Керенский,  бывший  блестящим  министром юстиции в первый период
революции  и плохим  военным  министром  в  следующий  период  ее,  на посту
верховного  главнокомандующего оказался фигурой  комической  и трагической в
одно и то же время. Он  стал мишенью всеобщих насмешек, и при нем на ставку,
уже скомпрометированную в глазах демократии Корниловым, легла тень всеобщего
пренебрежения. Для солдат Керенский был ненавистен как соучастник Корнилова,
офицерство обвиняло его в  том, что он покинул Корнилова на полпути и предал
его.  И  солдаты, и офицеры считали, что председатель правительства сидит  в
Могилеве  лишь потому,  что боится,  как  бы следствие по делу Корнилова  не
открыло чего-нибудь лишнего.
     В  армии  стремительно  развивался  тот  самый  процесс,  которым  была
охвачена вся страна:  при отсутствии  власти в центре на местах шел  процесс
распадения   государственной   ткани,   развивалась  анархия.   Политическим
выражением этого процесса явилось усиление экстремистских элементов, с одной
стороны, и распыление сил, мысли и воли демократии, с другой стороны.


     В ночь с  31  августа  на 1  сентября  Петроградский  совет  рабочих  и
солдатских  депутатов принял большевистскую резолюцию о путях  к  разрешению
правительственного  кризиса.  Президиум  поставил  перед  Советом  вопрос  о
доверии. Неделю продолжалась подготовительная борьба. 9 сентября  состоялось
решающее заседание. Победа  осталась за большевиками -- их резолюция собрала
513  голосов,  тогда как  за  резолюцию старого президиума было  подано  414
голосов. 67 человек  воздержались при голосовании. Старый президиум вышел  в
отставку. Место  Чхеидзе  занял  Троцкий, всего за  несколько  дней до  того
освобожденный из "Крестов".
     В руки большевиков перешел  и  Московский совет: там  7  сентября  была
принята резолюция о необходимости установления советской власти.
     Последним  оплотом прежней политики демократии  оставались  Центральные
исполнительные   комитеты   --   рабоче-солдатс-кий   и   крестьянский.   Но
Крестьянский  исполнительный  комитет висел в  воздухе,  крестьянские  массы
давно вышли из-под его руководства, и в общеполитических вопросах его  голос
не имел никакого веса. А наш ЦИК имел  против себя не  только  "улицу", но и
Советы Петрограда и Москвы, и  чувствовалось, что все выше подымается против
него волна неудовольствия и на фронте. Это парализовало его волю, делало его
беспомощным, вялым.
     Перед  демократией  стоял  старый  вопрос  о  коалиции.  С еще  большей
ясностью,  чем  до  сих  пор,  вопрос  стоял в  виде дилеммы:  коалиция  или
советская   власть.   Решено  было  созвать  для  обсуждения  этого  вопроса
представителей  всех демократических организаций России. Не знаю  точно, кто
был  инициатором этого плана и какие  задачи  возлагались  первоначально  на
"Демократическое совещание"216. По-видимому, во главе угла стояла
здесь идея консолидации сил демократии и укрепления ее центра против крайних
течений  справа  и  слева.  "Демократическое  совещание",  где представители
Советов, армейских организаций и рабочих профессиональных союзов должны были
встретиться  с делегатами  вновь  избранных  на  основе  всеобщего, прямого,
равного   и  тайного   голосования   органов  самоуправления,   национальных
организаций и кооперативов, должно  было  явиться противовесом как недавнему
Государственному совещанию в  Москве,  так и тем Советам, которые уклонились
за последние дни в сторону большевизма.
     10  и  11  сентября  вопрос  о  Демократическом совещании  обсуждался в
Петроградском совете. Большевики снова одержали


     победу:  Совет  отнесся враждебно  к  идее  совещания  и,  предвосхищая
возможное  решение  его,  вынес  резолюцию  против  возобновления  коалиции.
Резолюция была принята почти единогласно -- за коалицию было подано всего 10
голосов.
     На  следующий день тот же  вопрос обсуждался в  ЦИК.  Меня,  как  члена
комитета, телеграммой вызвали в Петроград  для  участия  в  заседании. Помню
ощущение  подавленности,   растерянности,  почти  безнадежности.  Сторонники
коалиции защищали ее,  как наименьшее  зло,  доказывая, что при ином решении
вопроса будет  еще  хуже. У противников коалиции, как мне казалось,  не было
веры в спасительность предлагаемых ими путей, и  их аргументация сводилась к
тому, что этого все равно не избежать  и что хуже, чем теперь, ни при  какой
организации власти не будет.
     Подсчитали голоса: за коалицию 119 голосов, против -- 101. Итак, голоса
разделились почти поровну. ЦИК шел на Демократическое совещание без  единого
взгляда на сложившееся положение, без единой воли.
     * * *
     Демократическое  совещание  открылось  14  сентября.  Накануне начались
фракционные совещания. В меньшевистской фракции шли  страстные споры: борьба
велась  здесь между  тремя  платформами,  представителями которых  выступали
Мартов,  Церетели и Потресов217.  Мартов  был  противником всякой
коалиции с буржуазными  партиями. Церетели  отстаивал  коалицию  с цензовыми
группами,  не  принимавшими  участия в  заговоре  ген.  Корнилова.  Потресов
склонялся к  дальнейшему расширению коалиции  и приводил в пользу ее доводы,
которые отталкивали налево, к Мартову, многих из тех,  кто готов был принять
коалиции в толковании Церетели.
     Впечатление разброда усилилось, когда  после докладов начались  прения.
Каждый  оратор, заявив о своем  согласии -- в общем  и  целом -- с  таким-то
докладчиком,  вслед  за  тем  вступал  в полемику с ним. К  концу  совещания
оказалось,  что среди меньшевиков  имеется уже  не три течения, а  пять  или
шесть.  Кто-то   пытался   формулировать   наметившиеся   точки  зрения,  но
безуспешно.  Столь же безуспешной осталась  попытка  выяснить  точное  число
обнаружившихся на совещании различных взглядов.
     Приступили  к голосованию резолюции.  Сперва:  за  или против коалиции.
Голоса  делятся почти  поровну;  за  -- ничтожное большинство  в  4  голоса.
Голосуют второй вопрос: с кем коали-


     роваться? За или  против коалиции с кадетами? Опять голоса разбиваются;
против большинство в 25 голосов.
     Но с точки зрения сторонников коалиции соглашение  революционных партий
с  буржуазными  группами, при устранении из этого соглашения партии, стоящей
во главе  всей  цензовой  общественности,  было абсурдом.  Получалось, таким
образом,  решение,   не  удовлетворявшее  ни  сторонников  коалиции,  ни  ее
противников!
     С  этим шла на совещание  меньшевистская фракция, от  которой остальные
партии ждали указаний и ясных решений.
     Не  лучше  обстояло дело и во фракции социалистов-революционеров: и там
разброд взглядов, дробление голосов, неожиданные голосования, противоречивые
решения.  Совещание  разбилось  на  "курии"  --  по  представленным  на  нем
организациям и  учреждениям. Я  попал в  "военную курию"  и  в  качестве  ее
представителя вошел в президиум.
     Представительство Советов, профессиональных союзов рабочих кооперативов
образовало   левый  фланг   совещания.  Здесь   господствовали   большевики,
совершенно   заслонявшие  собою   интернационалистов-меньшевиков   и   левых
эсеров218.  На правом фланге  совещания, вместе с представителями
крестьян,  сидели  новые  для   советских  кругов  люди  --   кооператоры  и
представители земств и городов. Среди них преобладали сторонники  коалиции и
при  том --  коалиции непременно с кадетами. Национальные фракции колебались
между обоими флангами,  но больше  склонялись  влево --  выступала на  сцену
новая разновидность большевизма, большевизм национальный.
     Фронтовая курия оказалась одной из наиболее пестрых по составу и  одной
из  наиболее беспомощных в вопросах общей политики. Пока мы говорили о делах
фронта,  у нас  был общий  язык:  усиление  снабжения, присылка  пополнений,
доверие  к  комитетам, активная  политика мира.  Но лишь только переходили к
вопросу  об организации  власти  или  к вопросу,  как  вести политику  мира,
начиналась разноголосица. Мы не  умели связать те  практические вопросы, над
которыми нам  приходилось  изо дня  в день  работать  и думать  на фронте, с
вопросами общей политики.  В частности,  никто  из  нас не сумел  сделать из
своего фронтового опыта тот вывод,  в котором был ключ положения: продолжать
войну невозможно.
     Своими докладчиками фракция назначила Кучина  и  меня, но  при этом  мы
получили директиву: не касаться вопроса о коалиции, по которому у фронтового
представительства  не  было  общего  взгляда.  Иными  словами,  говорить  по
вопросам, не


     имевшим прямого  отношения к задачам  совещания, и обходить тот вопрос,
для решения которого совещание было созвано.
     Открылось    совещание    в    переполненном    зале   Александринского
театра219. За  внешней торжественностью чувствовалось  внутреннее
бессилие. Растерянно звучала речь  Керенского.  Искорку  энтузиазма  удалось
вызвать в собрании  лишь ген. Верховскому. Это был новый человек для фронта.
Представлялось  полезным  закрепить  доверие  к  нему  солдат  и  хоть  этим
возместить отсутствие  доверия с их стороны к  ставке. Я посоветовал  новому
военному министру  выступить  вторично  после Кучина и меня с  заявлением  о
полной  солидарности  военного  министерства  с  требованиями  и пожеланиями
фронтовиков. Верховский так  и сделал -- и  в  ответ зал разразился дружной,
шумной овацией по адресу молодого генерала. Это была,  кажется, единственная
единодушная овация за все время совещания.
     На следующий день  общего заседания  не было.  Шли совещания по куриям.
Все  речи  вертелись вокруг  вопроса  об организации  власти: за  или против
коалиции;  если  коалиция,  то  с  кем;  если  без коалиции,  то как?  Споры
становились   все  беспорядочнее.   Все   чаще  возвращались   к  выдвинутой
меньшевиками-интернационалистами    идее     однородного    демократического
правительства   без   цензовых   элементов.    Но   лишь   только   пытались
конкретизировать эту идею, становилось  ясно, что это -- одна из тех формул,
которые манят издалека, но не претворяются в жизнь.
     Без  цензовых элементов,  но  со  включением всех  слоев  демократии...
Основа  для  власти  казалась  достаточно  широкой.  Но  стоявшие правее нас
кооператоры, так же как представители земств, муниципалитетов и крестьянских
Советов, категорически заявляли, что в  социалистическое  правительство  без
буржуазии они не пойдут, так как считают такое  правительство невозможным...
С  другой  стороны,  и большевики не проявляли ни малейшего  желания войти в
правительство вместе с  другими социалистическими партиями, на компромиссной
платформе, приемлемой для широких слоев демократии.
     Положение  казалось безвыходным. Ночью  с  15-го  на  16-е  происходило
совещание  меньшевистской фракции. Бесконечные речи, бесчисленные формулы...
Выяснилось лишь одно: большинство фракций против коалиции.
     Еще  четыре   дня   речей.   Говорили   министры-социалисты,   говорили
представители курий.  Собрание понемногу утрачивало внешнюю чинность первого
дня. Все чаще речи ораторов прерывались криками:
     -- Позор! Хлеба!


     Этим   новым  "лозунгом"  большевики  хотели  показать,  что  Временное
правительство, коалиция  и меньшевистски-эсеровский оборонческий блок довели
страну до голода.
     Председатель совещания Чхеидзе долго пропускал мимо ушей эти крики, но,
наконец, решил вмешаться.
     -- Хлеба! Хлеба! -- неслось из боковой ложи, занятой боль
     шевиками.
     Чхеидзе повернул голову в ту сторону.
     Как? Что вы сказали, товарищ?
     Хлеба! -- снова раздается из ложи.
     Вы ошиблись, товарищ! -- кричит в сторону ложи предсе
     датель. -- Здесь хлеба не дают, здесь не лавка!
     Общий смех,  на  несколько  минут  настроение  разрядилось, оратор  мог
закончить свою речь. А затем опять началось:
     -- Позор! Хлеба!
     В этих криках не было ни негодования, ни отчаяния, ни угрозы -- ничего,
кроме озорства. И от этих озорных выходок сердце сжималось  тревогой за дело
демократии.
     На  работу совещания ложился налет безысходности. Скучно было и в зале,
и за столом президиума, и на совещаниях по куриям, и на собраниях фракций. И
даже блестящие сами по себе речи отдельных ораторов, даже такие моменты, как
полемическая  схватка   Троцкого  и  Церетели,  не  рассеивали  окрашивавшей
совещание нудной тоски.
     И  еще  одно  глубоко  запечатлевшееся в памяти  впечатление. Выступали
представители  национальностей --  поляков,  литовцев,  латышей,  украинцев,
белорусов, эстонцев. Их речи были проникнуты тупым шовинизмом.  Казалось бы,
подобные речи должны были рождать негодование. Но из большевистских рядов их
встречали аплодисментами и  сочувственными  криками:  социальный  экстремизм
бунтарей протягивал  руку национальному  экстремизму сепаратистов. И  в хоре
этих  речей диссонансом  прозвучали лишь две речи  -- представителя евреев и
представителя грузин: они не отрекались от русской революции.
     19 сентября приступили к голосованию резолюции. Как неделю тому назад в
меньшевистской  фракции,  сперва  голосовался   общий  вопрос  --  нужна  ли
коалиция. За коалицию 766 голосов,  против  -- 688 голосов, воздержалось  38
человек.
     Итак,  коалиция  проходит.  Голосуется поправка: в коалицию  не  должны
входить  кадеты.  За   поправку  595   голосов,  против  --   483  человека,
воздержалось -- 72 человека. Итак, поправка принята.
     Ставится на голосование резолюция в целом, с принятой поправкой. За нее
-- 180 голосов, против -- 8