ия в России его основатели и их
последователи  утверждали,  что экономическое  развитие России  не позволяет
стремиться  к  социалистическому  преобразованию  страны, которой  предстоит
длительный  путь  капиталистического  развития,  и  что  задача  предстоящей
революции  -- замена  самодержавия демократической республикой. Но не только
утопичность  замыслов   руководителей  Октябрьского  переворота  отталкивала
Мартова   от  их   лагеря.  Террор,  подавление   инакомыслящих,   диктатура
меньшинства и  превращение граждан  в рабов  государства делали новый режим,
несмотря на его революционное происхождение, неприемлемым  для Мартова и его
единомышленников. "Атмосфера  у нас, разумеется,  удушливая.  По-моему,  все
люди  стали глупее... Думаю, что лет 15 такого режима достаточно, чтобы люди
покрылись шерстью и залаяли", -- значится в письме от 26 июня 1920 г. Все же
Мартов  далек  от  совершенного  пессимизма.  Ему  представляется  возможным
добиться  изменения политики  господствующей партии  посредством давления на
нее рабочих масс. Искание путей к созданию такого  давления проходит красной
нитью в его письмах. Он  ищет их и вне России -- в кругах западноевропейской
социал-демократии. Он старается информировать ее представителей о  том,  что
происходит в России. В письме от 27 июля 1920  г. читатель найдет  рассказ о
встрече  с  делегатами  германской независимой социал-демократической партии
Диттманом  и Криспиным, приехавшими  в Москву для переговоров с Коминтерном.
Кстати, этот контакт, равно как и  выступление Мартова на съезде этой партии
в  Галле  в октябре  1920  г., содействовали  отказу  значительной  ее части
присоединиться к Коминтерну.  Немалый  интерес представляет также рассказ  о
посещении  России  делегацией английской Рабочей партии в письме от  30  мая
1920  г.,  когда меньшевикам  удалось,  несмотря  на  все преграды, показать
англичанам  действительное  лицо  большевистского  режима.  Визит английской
делегации повел к многочисленным арестам  и к  ликвидации  профессионального
союза печатников, одного из немногих сохранивших до того свою независимость.
Письма Мартова опровергают  легенду о том, что советский террор обязан своим
происхождением Сталину.  Почти каждое письмо отмечает  его проявления. Спору
нет, Сталин усовершенствовал эту систему. Но ее отцом был Ленин.
     Поиски контакта с западноевропейскими социалистами были также связаны с
устремлением Мартова  преодолеть  кризис  Социалистического  Интернационала,
вызванный  Первой мировой войной, когда социал-демократические  партии  ряда
стран  стали на  путь сотрудничества с правительствами своих  стран  в  деле
ведения  войны.  Интернационалист Мартов  отверг  эту политику. Он стремился
объединить противников такой политики с целью  утвердить  в социалистическом
движении   принцип   классовой  борьбы  и   международной  солидарности.  Он
ориентировался на те элементы социал-демократического  движения,  которые  в
ряде  европейских  стран  выступали  противниками  политики "бургфридента" и
боролись  за  прекращение  войны.   Он  имел  основания  опасаться,  что  за
отсутствием должной информации они увлекутся большевистским опытом, и ставил
себе  задачей  снабжать их сведениями о  советской  действительности.  Можно
смело  сказать,  что  возникновение  в  1921  г.  так  называемого  Венского
Интернационала, объединившего социал-демократический  центр,  отвергавший, с
одной   стороны,   оборончество,  а  с  другой  --  большевизм,   обязано  в
значительной степени усилиям Мартова.
     Само  собой разумеется,  что  письма Мартова  отражают  историю  партии
меньшевиков за те  трагические  для  нее годы: разногласия внутри  партии, в
частности,   расхождения    течения,    представленного   Мартовым,   --   с
Аксельродом757    и   с   правыми    социал-демократами758;    основание   и
распространение   "Социалистического   вестника",   переход  к   большевикам
нескольких  видных  меньшевиков, передряги кое-кого из них759 и т.д. Следует
также упомянуть штрихи, имеющие общее значение, как, например, сообщение  со
слов   Потресова,   что  Вера  Ивановна   Засулич  умирала,  проклиная  свое
революционное прошлое760.
     В  заключение  --  о  подходе  Мартова  к  общественным  проблемам.  От
предшествовавших  ему   поколений  русских  социалистов  Мартов  унаследовал
убеждение,  что революция --  благо  и что ликвидация  самодержавия возможна
только  на  этом пути.  Так мыслило  огромное большинство  деятелей русского
освободительного  движения.  О том, что революция -- это война с вытекающими
отсюда  несправедливостью  и  жестокостью,   они,  выросшие  на  восхвалении
французской революции  1789 г. и  западноевропейских  революций  1848 г., не
думали. Отсюда восприятие Мартовым  событий  октября 1917 г. Иллюзий  насчет
происходящего у  него  не было. Он не  уставал бороться против правительства
Ленина.  Но  Октябрьский  переворот  оставался  для  него  революцией.   Это
определяло  его   политическую  линию.  Противник   вооруженного   свержения
большевиков,  сторонник давления  на них с  целью  демократизации их режима,
Мартов надеялся на возможность эволюции системы. Что из нее вырастет то, что
мы  называем сталинизмом,  ему  не  могло  прийти  в  голову.  Можно  многое
возразить Мартову. Но да учтут ее критики усложняющиеся  изменения последних
лет во всей Восточной Европе, включая советскую Россию.
     Осенью  1920   г.  Мартов   отправился  в  Берлин,  чтобы  организовать
заграничное представительство партии меньшевиков761. Приехал он туда больным
человеком -- туберкулез легких. Через  несколько месяцев ему пришлось слечь.
Началась  борьба  с болезнью.  Но  Мартов не  прекращал своей  деятельности.
Осенью 1922  г.  этому приходит  конец.  Мартов подает в  отставку. Он  не в
состоянии  больше  принимать  участие  в  редактировании  "Социалистического
вестника"762. Наступил период умирания. Мартова не стало 4 апреля 1923 г.
     Борис Сапир763
     Голландия, ноябрь 1989



Послесловие
к российскому изданию

     Многое, если не все, начинается  в детстве.  В  детстве (в  семье  было
семеро детей) Юлий Мартов придумал  фантастический город Приличенск  -- мир,
построенный на  началах  правды, справедливости, добра.  Всякий.  кто считал
себя жителем  Приличенска,  должен  был  жить  по его  законам. Юный  Мартов
безоговорочно и навсегда принял  их.  Приличенск остался для  него моральным
прибежищем на всю жизнь...
     Еше в самом начале политической деятельности случилось событие, которое
ярко    высвечивает    сущность   личности   Мартова.   За   распространение
антиправительственных  листовок  полиция  арестовала  нескольких   товарищей
Мартова по  политическому кружку. После долгих тяжелых допросов один  из них
-- Александр Ризенкампф -- не выдержал и показал, что прокламации получил от
Мартова. Арестовали и Мартова. Когда  через  несколько месяцев  арестованных
выпустили,  знавший  об   этом   Мартов,   встретив  Ризенкампфа,   радостно
приветствовал  его.  Потрясенный  Ризенкампф,   плача,  пробормотал:   "Юлий
Осипович,  голубчик,  ведь я  же  выдал вас на распятье, на крест". Позднее,
вспоминая  об этом,  Мартов писал: "В  его (Ризенкампфа.  -- Авт.) падении я
увидел  прежде   всего   доказательство   того,  насколько   мы  все   вышли
неподготовленными, невооруженными на путь манившей  нас борьбы". И только. А
в 1921 г.  в письме к П. Аксельроду Мартов с осуждением напишет о психологии
людей, абсолютно не способных понять другого человека.  В этом было одно  из
отличий  его характера и  ума от  ленинских.  Ленин  стремился  сокрушить  и
сокрушал идейного противника; Мартов -- убедить или переубедить его.
     По свидетельству многих совершенно разных людей, Мартов  был  человеком
кристально чистой  души, ничего не искавшим для  себя  лично,  совершенно не
обуреваемым властолюбием, презиравшим демагогию, интриги и ложь.
     Он  начинал вместе  с Лениным, но одним  из первых  (уже в начале века)
понял  опасность возникновения  большевистского диктаторства в создании  так
называемой "партии  нового  типа", подчиняющей  "массу" вождям.  В  этом был
смысл его  борьбы по вопросу об уставе  партии  на съезде  РСДРП. Вплоть  до
падения монархии  Мартов боролся  против ленинского  "вождизма". Для него  в
названии "социал-демократия" вторая его часть значила не меньше, чем первая.
Мартов был политиком, готовым к соглашению, компромиссу. Он был социалистом,
который считал,  что надо преобразовывать,  а  не разрушать. После  крушения
монархии он  видел растущую  радикализацию "низов"  и,  понимая, к  чему она
может   привести,  призывал   к   созданию  коалиции  левых   сил   (включая
большевиков), своего рода "народного фронта". Далеко не все, в том  числе  и
среди   меньшевиков,  разделяли   этот   взгляд.  Мартова  упрекали  даже  в
пособничестве  большевизму.  Многие,  например  А.  Потресов,  считали,  что
коалиция  без  представителей  буржуазных  партий,   прежде  всего  кадетов,
невозможна.  "Мы не можем  скинуть  со счетов нашего естественного союзника,
данного нам  историей,  -- писал  Потресов. -- В стране, которая страдает от
недостаточности капитализма,  нельзя говорить, что буржуазия раньше, чем она
упрочит  порядок, уже вся перешла в  лагерь контрреволюции". Это было верно,
но  все-таки не учитывало конкретной  политической ситуации, выражавшейся, в
частности,  в  факте  радикализации  "масс",  в  их  бунтарской  психологии,
отторгавшей  "цензовиков", т.е.  буржуазию. Коалиция социалистов с кадетами,
существовавшая с мая 1917 г.,  исчерпала себя и после корниловского "мятежа"
уже  не  имела  поддержки.  Идея  Мартова состояла  в том,  чтобы,  исключив
скомпрометированных кадетов,  создать новую --  "однородно-социалистическую"
коалиционную власть. В  такое правительство должны  были войти представители
всех   революционно-демократических   партий.    По   словам    Мартова,   с
"коалиционно-оборонительной    канителью   Церетели--Керенского   было    бы
покончено. Это  позволило бы левому коалиционному  правительству осуществить
реформы,   обеспечивающие   ему  широкую  поддержку  народа.   В  результате
большевизм,  который  Мартов  в частных письмах называл  даже  "разбойничьей
шайкой", был бы блокирован. Во всяком случае, идея Мартова давала шанс. Были
все основания рассчитывать,  что осенью 1917 г. "однородно-социали-стическое
правительство"  может  найти  поддержку и в демократических кругах "верхних"
социальных групп. В таком случае гражданской войны можно было избежать.
     Мартова либо не понимали, либо, скорее всего, и не хотели понимать. Шла
яростная политическая борьба.  В  этой смуте  и левые, и правые рассчитывали
использовать собственные возможности. Один из самых трезвых политиков России
правый  кадет В. Маклаков впоследствии (в 1923 г.) писал, что ошибкой многих
умеренных  политиков была  враждебность  к  социализму вообще.  Они,  считал
Маклаков, не хотели понять, чего добивался  "разумный  социализм", поскольку
видели его только в ленинском  выражении  и исполнении.  Между тем на Западе
многие    политические   деятели    уже   тогда   принимали   социализм    и
социал-демократию  как  государственное,  национальное  движение.  Ленин  же
отвергал идею  Мартова, так  как хорошо понимал,  что  в любом  коалиционном
правительстве, в том числе социалистическом, он и его партия не будут играть
решающей  роли:  иное  его  не  интересовало. Последующие события  полностью
подтвердили это.
     Октябрьский  переворот  1917  г.   стал  для  Мартова  тяжелым  ударом:
пролетариат,  в "классовое  сознание" которого он  верил, пусть только часть
его, но все-таки пошел за большевиками. Захват власти,  который  осуществили
большевики,  он назвал "отвратитель-ным". В письме к П. Аксельроду он писал:
"Самое страшное, что можно было ожидать, свершилось -- захват власти Лениным
и Троцким в такой момент,  когда и менее безумные люди, стоя у власти, могли
бы  наделать  непоправимые ошибки". Но  Мартов боролся. Даже в  тот  момент,
когда Зимний уже  должен  был  пасть, он  отчаянно  призывал  большевистских
вождей  остановиться,  прийти к  соглашению  со всей  демократией, с другими
социалистическими партиями ради избежания гражданской войны и предотвращения
гибели демократических завоеваний  в России.  Тщетно. Когда Мартов уходил со
съезда Советов, его  остановил большевик Акулов. "А мы думали, -- сказал он,
--  Мартов  будет с нами". Мартов  остановился,  помолчал минуту и  ответил:
"Когда-нибудь вы поймете, в каком преступлении вы  участвовали". Победителей
уже ослепил  блеск неожиданно легкой победы  и  базраздельной власти.  Через
несколько дней  после  Октябрьского восстания Лев Троцкий горделиво  заявил:
"Мы  взяли власть.  Всякая  власть есть насилие,  а  не  соглашение".  Ленин
называл тогда Троцкого "лучшим из большевиков".
     Мартов резко выступил против  Брестского  мира как деяния, разрушавшего
Россию.  Но  на   протяжении  всей  гражданской  войны,  стремясь  отвратить
торжество   реакционных,   реставраторских   сил,  он   пытался   "выправить
революцию",  выправить  в  непримиримой,  но только  политической  борьбе  с
большевистским  режимом. "Мы,  -- писал  он,  -- за  преторианско-люмпенской
стороной  большевизма не игнорируем  его корней  в русском  пролетариате,  а
потому  отказываемся  организовывать  гражданскую  войну  против   него".  В
вооруженной  борьбе   с  большевиками  Мартов   видел   только  новые  ужасы
уничтожения   людей.   В  обращении  "Долой   смертную   казнь!"  он  писал:
"Гражданская война все более ожесточается, все больше дичают в ней и звереют
люди, все более забываются великие заветы человечности, которым  всегда учил
социализм. Не могу молчать!"  Друг Мартова меньшевик Р. Абрамович вспоминал,
как на заседаниях  ВЦИК Мартов, ссутулившись, хромая, кашляя, шел на трибуну
и "хрипел что-то не  совсем внятное, обращаясь к  Ленину.  А Ленин смотрел в
сторону, чтобы не встретиться глазами со своим бывшим самым близким другом".
Время для переговоров, убеждений ушло.  Как писал  эмигрантский  историк  Д.
Мельгунов, Россия уже двинулась вдаль с "ленинским фонарем" в руках.
     Пожалуй,  раньше  других  Мартов  понял  суть  большевизма  как "партии
войны". "Война, -- писал он, -- перманентно  питает не только большевистский
террор   и   мировой  ореол  большевизма,   но   и  самый   большевизм   как
противоестественную систему азиатского управления. Поэтому большевизм кровно
заинтересован  в  том,  чтобы  война  была  перманентной,  и  бессознательно
шарахается в  сторону, когда перед ним встает возможность мира".  Большевизм
был  способен  выиграть  войну, но  мир  раньше  или  позже  обрекал  его на
разложение.  История подтвердила правоту  Мартова.  Позднее к  той  же мысли
пришли  и  многие либеральные  деятели, например В.  Маклаков  и П. Милюков.
Большевизм погиб не  от  внешнего удара, а в результате своей  неспособности
длительного существования в условиях мира и экономического соревнования.
     В  сентябре 1920 г. Мартов  покинул Россию  и уехал в  Германию.  Через
сорок лет, в разгар оттепели, писатель Эммануил Казакевич в рассказе "Враги"
представил этот отъезд неким тайным делом Ленина, якобы стремившегося спасти
Мартова от  рук  всесильной  ЧК.  Но  Мартов  выехал  из  России  совершенно
легально.  Возможно,  в большевистских  "верхах"  решили выпустить  Мартова,
лишив  своего  давнего   противника  "венца  мученика",  а  может  быть,   и
рассчитывали, что  непримиримый  противник  иностранной  интервенции  против
Советской   России   смягчит   позицию   "империализма"   по   отношению   к
большевистскому   режиму.  Но  в  Германии   Мартов,  оставаясь  противником
возобновления вооруженной борьбы  с  Советской Россией,  клеймил "умственную
отсталость  большевиков". Все  больше и больше утверждался  он  в мысли, что
единственно  верный путь  для  России  --  постепенное, но  последовательное
внедрение  демократии,  прав человека  и  реализм  в  решении  экономических
проблем.  В издаваемом им  "Социалистическом вестнике"  он писал (1922  г.):
"Восстановление    разрушенного   русского    народного   хозяйства    будет
осуществляться на  капиталистических основаниях.  Это наиболее  рациональный
путь". Но этот  путь и будет питать социалистическую идею -- идею свободы  и
апофеоза  трудового  начала. Доктринерство,  если  оно  и  было  у  Мартова,
уходило.
     Один из  близких тогда к  Мартову  людей  вспоминал: "Мартов  продолжал
писать, дискутировать, он страстно ловил сообщения, даже слухи из Москвы. Но
бывало, и  все  чаще,  в разговоре  он  вдруг  замолчит  и,  как бы забыв  о
собеседнике,  поникнет головой и закроет усталые глаза. Было тогда в воздухе
и отчаяние, и безнадежность -- и раскрывалась страшная бездна".
     В   одной  из  книг  покойного  генерала  и  историка  Д.   Волкогонова
утверждается: Мартов был Дон-Кихотом революции; изначально ему в ней не было
места.  Разве?  Неужели  донкихотством  была  политика  Мартова, открывавшая
возможность мирного развития, а не октябрьские  планы Ленина, фантастичность
которых он сам в конце признал? Кто же был большим реалистом?
     После окончания гражданской войны в деятельности Ленина стала ощущаться
нарастающая растерянность... И причина  крылась  не только в  его болезни. Л
Красин говорил, что  Ленин  все яснее  теперь  понимал, "куда  мы  залезли",
"какая человеческая мразь и какое убожество его окружают". Поздно. Как писал
один из современников,  было  мало помазанных, зато  все больше  становилось
примазавшихся.  По  свидетельству  Н.  Крупской,  Ленин  все  чаще вспоминал
Мартова. "Дело, -- писал Мартов о своих расхождениях с Лениным в 1918 г., --
не  только  в глубокой  уверенности,  что  пытаться  насаждать  социализм  в
экономически  и  культурно отсталой стране --  бессмысленная утопия, но и  в
органической  неспособности моей  помириться с  тем аракчеевским  пониманием
социализма и пугачевским  пониманием классовой  борьбы, которые порождаются,
конечно,  самим  тем  фактом, что  европейский  идеал  пытаются  насадить на
азиатской   почве...   Для  меня   социализм   всегда  был   не   отрицанием
индивидуальной   свободы   и  индивидуальности,   а,  напротив,   их  высшим
воплощением.  А  так как  действительность  сильнее  всякой  идеологии,  под
покровом "власти пролетариата" на  деле  тайком  распускается самое скверное
мещанство  со  всеми специфическими  пороками  некультурности,  низкопробным
карьеризмом,       взяточничеством,       паразитством,      распущенностью,
безответственностью  и проч.  И ужас берет  меня при  мысли,  что надолго  в
сознании народа дискредитируется сама идея социализма. Мы идем через анархию
несомненно к какому-нибудь цезаризму".
     Контуры   грядущего  цезаризма  Ленин  еще  успел  разглядеть.  Но  его
самооправдания за содеянное были беспомощны. Соглашаясь с тем, что Россия не
была готова к социализму, он (в своих заметках о  книге Н. Суханова "Записки
о  революции")  не  нашел  ничего  лучшего, чем  сказать: большевики  решили
сначала  взять  власть, а  потом  уже повести страну вдогонку ушедшим вперед
странам.  Телегу  поставить   впереди  лошади.  О  том,  чего  стоила  такая
"перестановка",  Ленин  тогда  умолчал. Но в его "оправдании", может быть, и
кроется разгадка того, что двигало  им тогда,  в 17-м году:  неуемная  жажда
власти, вера, что с помощью ее можно даже "перевернуть Россию".
     Г.З. Иоффе



Примечания

     1  Ананьин  Евгений  Аркадьевич  (псевдоним  Чарский)  (1887--1965)  --
меньшевик с 1905 г. Одно время был секретарем П.Б. Аксельрода. Автор книг об
итальянской литературе. Долгое время жил за границей. В 1920 г.  возвратился
в Россию, но вскоре вновь эмигрировал.
     2  Аксельрод  Павел   Борисович  (1850--1928)  --  деятель  российского
революционного движения. В начале 70-х годо