твечать вполне определен-


     ным целям  преступника. Между  тем  такое  соответствие  между целью  и
средствами   целиком  отсутствует   в   московских   процессах   Прокуратура
приписывает одним и  тем же  подсудимым в. разных процессах разные  цели (то
голую  "борьбу за  власть" при  советском режиме,  то борьбу за "реставрацию
капитализма").  Подсудимые и в этом вопросе покорно следуют за прокуратурой.
Средства,  которые применяют подсудимые,  являются абсурдными с точки зрения
их предполагаемых целей, но зато как бы нарочно созданы для того, чтобы дать
бюрократии  наилучший повод для  истребления всякой оппозиции. В  противовес
"чисто юридическим" экспертизам Комиссия неминуемо должна  будет  проверить;
а) соответствовали ли  применявшиеся подсудимыми  средства их действительным
или мнимым  целям; б)  вытекали ли  эти преступные  цели  из  всего прошлого
подсудимых, из  их миросозерцания,  из их психологии. Серьезный политический
анализ процессов должен неминуемо обнаружить их внутреннюю абсурдность
     Такова, на  мой  взгляд, основная схема  расследования.  По каждому  из
намеченных пунктов я  могу сейчас уже  предо-ставить в распоряжение Комиссии
десятки  документов  и  назвать  ряд  свидетелей Необходимые  дополнительные
расследо-вания придется  произвести  в советских  изданиях  соответственного
периода, в моих архивах и в  архивах ряда связанных со мною организаций. Эта
работа может быть выполнена вспо-могательными органами  Комиссии без больших
затруднений и в сравнительно короткий срок.
* * *
     Выводы,  которые должны сами собою  вытечь  в результате расследования,
для  меня --  как для наиболее осведомленного лица -- ясны  уже и  сейчас. Я
кратко перечислю их.
     Несмотря на долгие годы борьбы с оппозицией, на десят
     ки тысяч обысков, арестов, высылок, тюремных заключений и
     сотни расстрелов, в распоряжении советских судебных орга
     нов нет ни одной улики, ни одного вещественного доказа
     тельства, подтверждающих правильность обвинений. Этот факт
     представляет самую страшную улику против Сталина.
     Если даже допустить условно, что подсудимые (все или
     некоторые) действительно совершали вменяемые им чудовищ
     ные преступления, их стереотипные ссылки на меня как на глав
     ного организатора заговора не имеют никакой доказательной
     силы: нравственные уроды, способные подготовлять крушение
     поездов, отравлять рабочих, вступать в связь с гестапо и пр.,
     естественно, должны были бы стремиться заслужить снисхож
     дение бюрократии при помощи неизменной клеветы на ее глав
     ного врага.


     3  Однако  показания  подсудимых, по  крайней мере  тех,  по-литическая
физиономия которых известна, ложны и в той  части, где они  изобличают  свою
собственную  преступную деятельность Мы имеем перед собой  не  бандитов,  не
дегенератов,  а  несчастных  жертв  самой страшной  из  всех  инквизиционных
систем.
     4.  Процессы  представляют  собой  судебную  комедию   (как  ни  трудно
употреблять здесь  слово  "комедия"), текст которой  вырабатывался в течение
ряда лет на основе многочисленных опытов органами ГПУ под непосредственным и
прямым руководством Сталина.
     5 Обвинение старых  революционеров ("троцкистов") в переходе на позиции
фашизма, в союзе с Гитлером и микадо и пр продиктовано теми же политическими
причинами,  что и обвинение  со стороны  французских  термидорианцев  против
Робеспьера и  других гильотинированных ими якобинцев в  том,  что  они стали
"роялистами"  и  "агентами Питта"136.  Аналогич-ные  исторические
причины вызывают аналогичные последствия.
ПОЧЕМУ НЕОБХОДИМО РАССЛЕДОВАНИЕ
     Совершенно   неоспоримым  является  тот   факт,   что  процессы  против
Зиновьева--Каменева  и Пятакова--Радека вызвали взрыв  острого  недоверия  к
советской  юстиции в рабочих  и демократических кругах всего мира. Между тем
как  раз в данном  случае следовало  ждать полной ясности  и  убедительности
судопроизводства Обвинители, как  и обвиняемые,  по крайней мере  главные из
них, известны всему  миру. Цели  и мотивы участников должны  непосредственно
вытекать из политической обстановки, из характеров действующих лиц, из всего
их прошлого Большинство обвиняемых подвергнуты расстрелу:  стало быть,  вина
их абсолютно доказана! Между тем, если оставить в стороне тех, которых можно
убедить в чем  угодно  простым телеграфным  приказом из Москвы, общественное
мнение Запада наотрез отказало  обвинителям и палачам в поддержке. Наоборот,
тревога и недоверие растут,  переходя в ужас и отвращение. Никто при этом не
думает  о  судебной  ошибке.  Московские  властители  не  могли "по  ошибке"
расстрелять  Зиновьева,  Каменева,  Смирнова, Пятакова,  Серебрякова и  всех
других  Недоверие  к  юстиции  Вышинского  означает  в данном  случае прямое
подозрение  Сталина в  судебном подлоге с  политическими целями  Для другого
толкования  не  остается  места.  Один  факт  такого  подозрения  равносилен
политической катастрофе. Но, может быть, сентиментальное общественное мнение
сбито с пути предвзятыми симпатиями к  обвиняемым? Подобный довод приводился
не раз в случаях с Франциско Феррером137 в


     Испании,     Сакко138    и    Ванцетти139     или
Муни140  в Соединенных  Штатах  и пр.  Но в  отношении московских
подсудимых  о   предвзятых  симпатиях   не  может  быть  и   речи.  Наиболее
осведомленная часть мирового  общественного мнения  не питала  больше, нужно
сказать  прямо,  ни  доверия,  ни  уважения  к главным  обвиняемым ввиду  их
многочисленных предшествующих покаяний  и  особенно  их поведения  на  суде.
Прокуратура  представила  обвиняемых   с  их  собственной  помощью  не   как
капитулянтов,  а  как  "троцкистов",   надевших  личину  капитуляции.  Такая
характеристика,  поскольку она принималась на веру, никак не могла  повысить
симпатий  к  обвиняемым. Наконец,  самый  "троцкизм" представляет  сейчас  в
рабочем движении небольшое меньшинство, находящееся в острой борьбе со всеми
остальными  партиями  и   фракциями.  О  предвзятой  симпатии  не  только  к
капитулянтам,  но  и  к  действительным  "троцкистам"  не  станет,  поэтому,
говорить ни один осведомленный человек.
     Неизмеримо выгоднее положение обвинителей. За их спиною стоит Советский
Союз.  Рост  мировой  реакции,  особенно  ее  наиболее  варварской формы  --
фашизма, повернул в сторону Советского Союза симпатии и надежды даже и очень
умеренных  демократических  кругов.   Эти   симпатии  имеют,  правда,  очень
суммарный  характер. Но  именно  поэтому официальные и  неофициальные друзья
СССР не склонны, по общему правилу, разбираться во внутренних  противоречиях
советского  режима;   наоборот,  они  заранее  готовы  рассматривать  всякую
оппозицию против правящего слоя как вольное или невольное содействие мировой
реакции. К этому надо прибавить дипломатические и военные связи СССР, взятые
в  общем контексте нынешних  международных  отношений: чисто  национальные и
патриотические  чувства  в   ряде  стран  (Франция,  Чехословакия,   отчасти
Великобритания  и Соединенные Штаты)  предрасполагают демократические  массы
населения в  пользу  советского  правительства  как антагониста  Германии  и
Японии.  Незачем  напоминать,  что  сверх  всего  этого  Москва  располагает
могущественными   рычагами,  весомыми   и  невесомыми,  для  воздействия  на
общественное мнение самых различных слоев общества... Агитация вокруг новой,
"самой демократической в мире" конституции, не случайно развернутая  как раз
накануне  процессов,  еще  более  разогрела  симпатии к  Москве.  Гигантский
перевес априорного доверия  был, таким образом, заранее обеспечен советскому
правительству. Несмотря  на все  эта всесильные  обвинители не  убедили и не
завоевали  общественное  мнение, которое  они пытались застигнуть  врасплох.
Наоборот, авторитет советского правительства  в  результате процессов сильно
снизился. Непримиримые противники "троцкизма", союзники Москвы и даже многие
традиционные друзья советс-


     кой бюрократии  выступили с  требованием проверки московских обвинений.
Достаточно напомнить инициативу Второго и Профессионального  Интернационалов
в августе 1936 года.
     В  неслыханно грубом ответе  Кремль, заранее рассчитывавший на полную и
безусловную  победу, обнаружил всю силу своего разочарования. Фридрих Адлер,
секретарь Второго  Интернационала  и, следовательно,  непримиримый противник
"троцкизма", сравнил московские процессы с инквизиционными процессами ведьм.
Известный   реформистский   теоретик  Отто   Бауэр141,  считающий
возможным заявить  в  печати,  будто Троцкий  спекулирует на  будущей  войне
(утверждение не  только  ложное, но и бессмысленное!), вынужден, несмотря на
всю свою политическую  симпатию к советской бюрократии,  признать московские
процессы судебными подлогами. Крайне осторожная и весьма далекая от симпатий
к "троцкизму"  газета  "Нью-Йорк  таймс"  резюмировала вывод  из  последнего
процесса  в  словах: Сталин должен доказать  вину Троцкого, а не  Троцкий --
свою   невиновность.   Одна  эта   лапидарная   фраза   сводит   юридическую
убедительность московского судопроизводства к нулю.
     Если  бы   не   дипломатические,  патриотические   и   "антифашистские"
соображения, недоверие  к московским обвинителям приняло бы неизмеримо более
открытые  и  резкие  формы.  Это   можно   без  труда   доказать   на  одном
второстепенном,  но  крайне поучительном  примере.  В октябре прошлого  года
опубликована во  Франции моя книга "Преданная  революция".  Несколько недель
тому назад она вышла  в Нью-Йорке.  Ни  'один  из многочисленных критиков, в
большинстве   своем  моих   противников,  начиная  с   бывшего  французского
министра-президента Кайо142, даже не  упоминает о  том, что автор
книги  "изобличен"  в союзе  с фашизмом и  японским  милитаризмом --  против
Франции  и  Соединенных Штатов.  Никто,  решительно никто  не считает нужным
сопоставить мои политические выводы с обвинениями Кремля. Точно  в Москве не
было никаких  процессов и расстрелов. Один этот факт, если в него вдуматься,
свидетельствует  с  полной  безошибочностью,  что  мыслящие круги  общества,
начиная  с  наиболее заинтересованной и чувствительной  страны,  Франции, не
только не  ассимилировали чудовищного обвинения, но просто напросто извергли
его из себя с едва скрываемым отвращением.
     Кремлю  не  удалось  изнасиловать мировое  общественное  мнение.  Мы не
можем, к несчастью,  сказать,  что думает  и чувствует придушенное население
Советского  Союза.  Но во  всем  остальном  мире трудящиеся  массы  охвачены
трагическим недоумением, которое  отравляет их  мысль и парализует  их волю.
Либо все  старое поколение руководителей  большевизма, за исключением одного
единственного  лица,  предало социализм  во  имя фашизма, либо  же  нынешнее
руководство СССР орга-


     низовало   против  строителей   большевистской  партии   и   советского
государства судебный подлог.
     Да,  именно  так стоит  вопрос:  либо  ленинское Политбюро состояло  из
предателей, либо  сталинское  Политбюро состоит из фальсификаторов. Третьего
не дано! Но  именно потому, что третьего не дано, прогрессивное общественное
мнение  не  может,  не  совершая  самоубийства,   уклониться  от  разрешения
загадочной и трагической альтернативы и от ее разъяснения народным массам.
     Какими  путями  и  средствами?  Чтоб  разобраться  в  сложном  вопросе,
существует один единственный способ: надо изучить его. Научная мысль вообще,
юридическая в  частности, выработала  методы  такого изучения:  надо собрать
воедино все доступные  данные и  материалы, допросить всех,  кто  может дать
фактическую информацию или компетентную оценку, классифицировать документы и
свидетельства, подвергнуть их анализу в  связи с той обстановкой, из которой
они  выросли, и постепенно прийти к выводам,  оправдываемым материальными  и
логическими посылками.
     Каждый мыслящий человек на всем земном шаре пытается ныне разобраться в
московских процессах, т.  е. представляет собою  своего рода  индивидуальную
"комиссию" расследования.  Задача  состоит в том, чтоб этим  разрозненным  и
беспомощным  индивидуальным  усилиям  прийти на помощь посредством правильно
организованной работы  анализа и  проверки. Совершенно очевидно,  что если в
Комиссии и ее подсобных органах объединятся представители рабочего движения,
лица, знающие законы истории, лица, близко знакомые с революционной  средой,
юристы  с  широким  кругозором, наконец, люди  науки, привыкшие к  точному и
последовательному  мышлению, такого  рода Комиссия окажет неоценимые  услуги
мировому   общественному   мнению   в   одном  из  самых   жгучих   вопросов
современности.
ДОПУСТИМО ЛИ РАССЛЕДОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИ?
     Часто встречающееся высоко официозное  выражение, будто работа Комиссии
может  принести  политический  ущерб  СССР  и  оказать  содействие  фашизму,
представляет собою  --  я употребляю  наименее  энергичное выражение --смесь
тупоумия  и  лицемерия.  Если  допустить  на минуту, что судебные  обвинения
против оппозиции обоснованы, то есть, что десятки людей расстреляны  не зря,
то  для  могущественного правительства не  может  составлять никакого  труда
раскрыть  материалы  предварительного  следствия, заполнить пробелы отчетов,
разъяснить противоречия и рассеять сомнения. В этом случае проверка могла бы
только повысить авторитет советского прави-


     тельства. Можно ли действительным друзьям СССР не стремиться к этому?
     Как   быть,  однако,  если  Комиссия  обнаружит  заведомую  подложность
московских обвинений? Разве потрясение доверия к советскому правительству не
упрочит реакцию во всем мире? И не  требует  ли  в таком случае политическая
осторожность избежать рискованного расследования?
     Подобное рассуждение, редко высказываемое вслух и до конца, основано на
той  трусливой мысли,  будто  против сил реакции  можно  бороться при помощи
фикций, миражей и обманов; будто лучшее средство спастись от болезни состоит
в том, чтоб не называть  ее по имени. Если нынешнее  советское правительство
способно прибегать к кровавым судебным подлогам с  целью обмана собственного
народа,  то  оно не может  быть союзником мирового рабочего класса в  борьбе
против   реакции.   Его   внутренняя   несостоятельность   неизбежно  должна
обнаружиться  в таком  случае  при  первом большом  историческом толчке. Чем
раньше  вскроется  гниль, чем скорее наступит неизбежный  кризис, тем больше
надежды  на  то, что  он  будет  еще  своевременно  преодолен  живыми силами
организма. Наоборот, закрывать глаза на болезнь, значит загонять ее внутрь и
подготовлять величайшую историческую катастрофу.
     Сталин оказал  сперва  величайшую  услугу Гитлеру  теорией  и практикой
"социал-фашизма".  Вторую услугу он оказал ему московскими процессами.  Этих
процессов, в которых  растоптаны и осквернены величайшие моральные ценности,
нельзя  вычеркнуть   из  сознания   человечества.  Помочь  массам   залечить
нанесенную ими рану можно только полной ясностью и полной правдой.
     Co-противление   известного   типа   "друзей"   против   расследования,
представляющее   само   по  себе   вопиющий  скандал,   вытекает   из   того
обстоятельства, что даже у наиболее ревностных защитников московской юстиции
нет внутренней уверенности в правоте  своего  дела. Они заранее опасаются  к
тому   же.,   и  вполне   основательно,  что  расследование  даст  плачевные
результаты...  для их собственной репутации, и эти свои тайные  опасения они
прикрывают  совершенно  несообразными  и  недостойными  доводами.  Проверка,
говорят они, есть  "вмешательство во внутренние дела СССР"! Но разве мировой
рабочий класс  не имеет права вмешиваться во внутренние дела СССР?  В чем же
состоят, в таком  случае, первые буквы интернационализма? В рядах Коминтерна
и  сейчас  еще  продолжают повторять:  "СССР --  отечество всех трудящихся".
Странное отечество, в судьбы которого нельзя вмешиваться! Если рабочие массы
не   доверяют  действиям  вождей,  последние  обязаны  представить   им  все
разъяснения и все  элементы  для проверки.  Ни прокурор,  ни судьи, ни члены
Политбюро СССР не составляют, ис-


     ключения из этого  элементарного правила. Кто  хочет себя поставить над
рабочей демократией, тот уже тем самым предает ее.
     К сказанному следует прибавить, что и с чисто формальной стороны вопрос
вовсе не  является  "внутренним делом" СССР. Вот уже пять лет как московская
бюрократия   лишила   меня,   мою   жену    и   старшего   сына   советского
гражданства143. Тем самым она лишила  себя  самое каких бы то  ни
было особых  прав  в отношении  нас. Обвинение против меня  и  сына не есть,
следовательно, "внутреннее"  дело СССР. Мы лишены "отечества", которое могло
бы нам оказать защиту. Естественно, если мы отдаем себя под защиту  мирового
общественного мнения.
ЭКСПЕРТИЗА ПРОФЕССОРА ЧАРЛЬЗА А. БИРДА
     В своем ответе  (19 марта 1937  г.)  секретарю  нью-йоркского  Комитета
Новаку г. Чарльз Бирд мотивирует свое несогласие принять участие в  Комиссии
расследования  принципиальными доводами, которые имеют большую ценность сами
по себе, независимо от вопроса об участии или неучастии знаменитого историка
в Комиссии расследования.
     Мы узнаем прежде  всего, что г. Бирд  "тщательно изучил  многочисленные
документы,  относящиеся  к  делу,  включая  официальный  отчет  о  последнем
московском процессе".  Понятен  без  лишних  слов  вес  такого заявления  со
стороны  ученого,  который  слишком  хорошо  знает,  что  такое  "тщательное
изучение". Чарльз Бирд  в очень  сдержанной, но,  в то  же время, совершенно
недвусмысленной  форме,  сообщает  "известные  исключения",  к  которым  его
привело  изучение  вопроса.  Прежде  всего,  говорит  он,  обвинение  против
Троцкого   покоится  исключительно   на  признаниях.  "Из  долгого  изучения
исторических  проблем  я  знаю,  что  признания,  даже  когда  они   сделаны
добровольно,  не  являются  положительным  доказательством".   Слово  "даже"
достаточно ясно указывает на  то,  что  вопрос  о добровольности  московских
признаний  является для ученого по меньшей мере спорным. В  качестве примера
ложных  самообвинений г.  Бирд приводит  классические образцы инквизиционных
процессов  наряду  с  проявлениями  самых  мрачных  суеве-   рий.  Одно  это
сопоставление, совпадающее с ходом мысли  Фридриха Адлера, секретаря Второго
Интернационала,  говорит  само за себя.  Далее  г.  Бирд считает  правильным
применить  ко  мне  правило, господствующее  в  американской  юриспруденции,
именно: обвиняемый должен  быть признан невиновным, раз не приведено  против
него  объективных  доказательств,  не оставляющих места  разумным сомнениям.
Наконец, пишет  историк, "почти,  если  не полностью, невозможно доказать  в
подобном


     случае отрицательное  положение,  именно: что  г. Троцкий не  вступал в
конспиративные сношения,  в  которых он  обвиняется. Естественно, как старый
революционер,  опытный  в  своем деле, он  не  сохранил бы  компрометирующих
отчетов  об этих  операциях, если б занимался ими. Далее,  никто на свете не
мог бы  доказать,  что он не был замешан  в конспирации,  если  только он не
находился  под  охраной  в  течение  всего  времени,  к  которому  относится
обвинение.  По моему,  -- продолжает автор  письма, -- г. Троцкий  не обязан
совершать  невозможное,  т.   е.  доказывать   негативный  факт  позитивными
доказательствами. Это обязанность обвинителей  -- предъявить нечто  большее,
чем признания, именно: подкрепляющие их доказательства специфических и явных
актов".
     Как уже оказано,  приведенные выводы  в  высшей степени  важны  сами по
себе, так как содержат  в себе уничтожающую  оценку московской юстиции. Если
не  подкрепленные признания  сомнительной "добровольности" недостаточны  для
обвинения  меня, то они столь  же недостаточны для обвинения всех о