ма
Радеку, одно письмо Пятакову, одно  -- Муралову, свидание с Роммом в течение
20--25 минут, свидание с Пятаковым в течение двух часов. Все!
     В  совокупности   переговоры   и   переписка  с  заговорщиками,  по  их
собственным показаниям, отняли  у  меня никак не более 12--13  часов.  Я  не
знаю,  сколько  времени  заняли мои  свидания  с  Гессом211  и  с
японскими дипломатами. Прибавим еще 12 часов. Вместе  это составит  максимум
три  рабочих  дня.  Между тем за восемь лет последнего изгнания я насчитываю
примерно 2920 рабочих дней. Что я не терял этого  времени  даром, показывают
изданные  мною  за  эти  годы  книги,  многочисленные  статьи  и  еще  более
многочисленные письма, которые по размерам и  характеру нередко приближаются
к  статьям.  Мы  приходим таким образом к довольно парадоксальному выводу: в
течение 2917 рабочих дней я писал книги, статьи и письма  и проводил беседы,
посвященные  защите  социализма,  пролетарской  революции  и  борьбе  против
фашистской  и  всякой  иной реакции.  За то три дня -- целых  три  дня  -- я
посвятил  заговору в интере-сах фашизма. Моим книгам и статьям, написанным в
духе коммунистической революции,  даже  противники не отказывали в известных
достоинствах.  Наоборот,  мои  письма   и  директивные   беседы,   внушенные
интересами  фашизма,  отличаются, судя по московским  отчетам,  чрезвычайной
глупостью.   В   двух  отраслях   моей,  деятельности,  открытой  и  тайной,
наблюдается,  таким  образом, чрезвычайная  диспропорция.  Открытая,  т.  е.
лицемерная деятельность,  служащая  лишь для  маскировки,  превосходила  мою
сокровенную, т. е. "настоящую" деятельность почти в тысячу раз по количеству
и, смею думать, во столько же раз по качеству. Получается такое впечатление,
как если  бы я  построил небоскреб  для  того,  чтоб "замаскировать"  дохлую
крысу. Нет, это не убедительно!
* * *
     То же самое относится к свидетельским  показаниям. Разумеется,  я жил в
кругу  политических  друзей  и  сносился  главным  образом, хотя  далеко  не
исключительно, со своими единомышленниками. Нетрудно, таким образом, сделать
попытку отвести показания моих  свидетелей, как связанных с заинтересованной
стороной (ex  parte).  Такая  попытка должна быть,  однако, с самого  начала
признана несостоятельной. Приблизительно в


     тридцати странах  существуют сейчас  большие  или меньшие  организации,
которые  возникли  и развивались, особенно за последние восемь лет, в тесной
связи с моими теоретическими работами и политическими статьями. Сотни членов
этих организаций вступали со мной в личную переписку, дискутировали со  мной
и при первой  возможности посещали меня. Каждый из них  делился после  этого
своими впечатлениями с десятками, иногда  с сотнями других. Дело идет здесь,
следовательно, не о какой-либо замкнутой группе, связанной семейным эгоизмом
или общностью материальных интересов,  а о  широком  международном движении,
которое  питается исключительно  идеологическими источниками.  К  этому надо
прибавить,  что во всех тридцати  организациях  шла все эти годы напряженная
идейная  борьба,  приводившая нередко к расколам или исключениям. Внутренняя
жизнь  каждой  из  организаций  отражалась  в  свою  очередь  в  бюллетенях,
циркулярных письмах  и политических статьях. Во всей  этой работе я принимал
активное   участие.  Спрашивается:  знала   ли   международная   организация
"троцкистов"  о  моих "подлинных"  планах  и  намерениях (терроризм,  война,
поражение СССР,  фашизм)?  Если "да", то совершенно непонятно, каким образом
эта тайна, по  неосторожности  или злому умыслу, особенно при многочисленных
конфликтах и расколах, не вышла наружу?  Если "нет", то, значит, мне удалось
вызвать к жизни растущее  международное движение на основе идей, которые  на
самом деле были не  моими  идеями, а лишь  служили  мне для маскировки прямо
противоположных  идей.  Но такое  предположение слишком  уж нелепо! Прибавлю
еще, что  в качестве свидетелей я  предлагаю привлечь  десятки лиц,  которые
порвали с троцкистской организацией или были исключены из  нее и стали моими
политическими  противниками,  иногда  весьма ожесточенными. Применять к этим
широким  масштабам  -- количество  и  здесь переходит  в  качество  -- узкое
понятие ех parte, значит во имя тени упускать реальность.
     ПОЧЕМУ И ЗАЧЕМ ЭТИ ПРОЦЕССЫ?
     Один  американский  писатель   жаловался  мне  в  беседе:  "Мне  трудно
поверить, -- говорил он, -- что вы вступили в союз с фашизмом; но мне трудно
также поверить,  что  Сталин  совершил столь ужасный  подлог". Я  мог только
пожалеть  моего  собеседника.  Трудно  найти  в  самом  деле  решение,  если
подходить к вопросу исключительно  с  индивидуально-психологической,  а не с
политической  стороны.  Я  не  хочу  этим отрицать значение  индивидуального
элемента  в истории.  И Сталин  и  я не случайно находимся на нынешних наших
постах. Но эти посты созданы не нами. Каждый из нас вовлечен в эту драму как
представитель известных идей и принципов. В свою очередь, идеи и прин-


     ципы не висят в воздухе, а имеют глубокие социальные корни. Нужно брать
поэтому  не  психологическую  абстракцию  Сталина   как  "человека",  а  его
конкретную историческую  фигуру  как  вождя советской  бюрократии.  Действия
Сталина   можно  понять,  только  исходя  из  условий  существования  нового
привилегированного слоя, жадного к власти, жадного к благам жизни, боящегося
за свои позиции, боящегося масс и смертельно ненавидящего всякую оппозицию.
     Положение  привилегированной бюрократии в обществе,  которое  она  сама
называет социалистическим, не только противоречиво, но и фальшиво. Чем резче
скачок от Октябрьского переворота, который обнаружил социальную ложь до дна,
к нынешнему положению, когда каста выскочек вынуждена маскировать социальные
язвы, тем  грубее термидорианская ложь. Дело  идет, следовательно, не просто
об индивидуальной порочности того или другого лица, а о порочности положения
целой  социальной  группы,  для  которой  ложь стала  жизненной политической
функцией.  В  борьбе за  свои новые  позиции эта  каста сама перевоспитывала
себя, и параллельно с этим она перевоспитывала, точнее деморализовала, своих
вождей. Она подняла  на своих плечах  того, кто лучше  всего, решительнее  и
беспощаднее  выражает   ее  интересы.  Так,  Сталин,  который  был   некогда
революционером, оказался вождем термидорианской касты.
     Формулы  марксизма,  выражающие  интересы  масс,  все  больше  стесняли
бюрократию, поскольку неизбежно  направлялись против ее  интересов.  С  того
времени как я встал в оппозицию к бюрократии,  ее придворные теоретики стали
называть  революционную'  сущность  марксизма  --  троцкизмом.  Одновременно
официальное  понятие   ленинизма  менялось  из   года  в   год,   все  более
приспособляясь  к  потребностям  правящей  касты. Книги, посвященные истории
партии, Октябрьской революции или теории ленинизма, переделывались ежегодно.
Я приводил пример из литературной  деятельности самого Сталина. В 1918  году
он писал, что победа  Октябрьского восстания была  "прежде  всего  и  больше
всего"  обеспечена  руководством Троцкого.  В  1924 году  Сталин писал,  что
Троцкий не мог играть в Октябрьском перевороте никакой особенной роли.
     По  этому  камертону настраивалась  вся  историография. Практически это
значит,   что  сотни  молодых  ученых,  тысячи   журналистов  систематически
воспитывались  в  духе  фальсификации. Кто сопротивлялся, того душили. Еще в
большей мере это относится к пропагандистам, чиновникам,  судьям, не  говоря
уже  о  следователях  ГПУ.  Непрерывные  чистки  партии  были  прежде  всего
направлены на  искоренение  "троцкизма",  причем "троцкистами" назывались не
только  недовольные рабочие,  но и  все те писатели,  которые  добросовестно
приводили исторические




     факты  или  цитаты, противоречащие  последнему  официальному стандарту.
Беллетристы  и художники  подчинялись  тому же  режиму.  Духовная  атмосфера
страны насквозь пропиталась отравой условности, фальши и прямого подлога.
     Все  возможности   на  этом  пути   были,   однако,  скоро   исчерпаны.
Теоретические и исторические  фальсификации не достигали больше цели:  к ним
слишком   привыкли.  Необходимо  было   дать  более  массивное   обоснование
бюрократическим  репрессиям. На  подмогу литературным  фальсификациям пришли
обвинения уголовного характера.
     Моя высылка из СССР  официально мотивировалась  тем,  что я подготовлял
будто бы "вооруженное восстание". Однако предъявленное мне обвинение даже не
было воспроизведено в печати. Сейчас может показаться невероятным, но уже  в
1929 году мы встречаем  в советской печати обвинения против  "троцкистов"  в
"саботаже",  "шпионаже",  "подготовке  железнодорожных  крушений"  и  пр. Ни
одного процесса  по этим  обвинениям,  однако,  не было.  Дело  ограничилось
литературной  клеветой,   которая   представляла,  однако,  важное  звено  в
подготовке будущих судебных подлогов.  Чтоб оправдать репрессии, нужны  были
фальшивые  обвинения.  Чтоб  придать   ложным  обвинениям  вес,  нужно  было
подкрепить  их  еще  более суровыми  репрессиями.  Так логика борьбы толкала
Сталина на путь кровавых судебных амальгам.
     Они  сделались  для него необходимостью  и по международ ным  причинам.
Если советская бюрократия не хочет революций и боится их, то она не может  в
то  же  время открыто  отказаться  от  революционных  традиций,  не подрывая
окончательно  своей  репутации  внутри  СССР.  Между  тем  явное банкротство
Коминтерна  открывает место для нового Интернационала. Начиная с 1933  года,
идея  новых  революционных  партий  под  знаменем Четвертого  Интернационала
сделала  крупные успехи  в  Старом и Новом  Свете. Постороннему  наблюдателю
трудно оценить действительные размеры этих успехов. Их нельзя измерить одною
лишь статистикой  членских карточек.  Гораздо большее значение  имеет  общая
тенденция развития. Через две секции Коминтерна проходят глубокие внутренние
трещины, которые  при первом  историческом  толчке  приведут  к  расколам  и
крушениям.  Если  Сталин страшится маленького "Бюллетеня оппозиции" и карает
расстрелом  за его  доставку  в  СССР,  то  нетрудно  понять,  каким страхом
бюрократия боится того, что в СССР проникнут вести  о самоотверженной работе
Четвертого Интернационала на службе рабочего класса.
     Моральный авторитет вождей бюрократии и прежде всего Сталина держится в
значительной мере на Вавилонской башне  клевет и фальсификаций, воздвигнутой
в  течение тринадцати лет. Моральный авторитет Коминтерна держится полностью
и целиком на моральном авторитете московской бюрократии. В


     свою очередь, авторитет Коминтерна  и его  поддержка необходимы Сталину
перед  лицом русских рабочих. Эта  Вавилонская  башня, которая страшит самих
строителей, держится  внутри СССР при помощи все более страшных репрессий, а
вне СССР  -- при помощи гигантского аппарата, который на средства  советских
рабочих  и  крестьян  отравляет  мировое общественное мнение микробами  лжи,
фальсификаций  и  шантажа.  Миллионы  людей  во  всем   мире   отождествляют
Октябрьскую революцию с  термидорианской  бюрократией,  Советский Союз --  с
кликой  Сталина,  революционных  рабочих  --  с   деморализованным  насквозь
аппаратом Коминтерна.
     Первая крупная брешь в Вавилонской башне заставит ее обрушиться целиком
и  похоронить под своими  обломками авторитеты  термидорианских  вождей. Вот
почему  для  Сталина  вопросом  жизни и  смерти  является:  убить  Четвертый
Интернационал  в  зародыше!  Сейчас, когда  мы  разбираем  здесь  московские
процессы,  в Москве,  по  сообщению газет,  заседает Исполнительный  комитет
Коминтерна. Его порядком дня является: "борьба против мирового "троцкизма".
     Сессия Исполнительного комитета Коминтерна является не только  звеном в
длинной  цепи московских подлогов, но  и  их  проекций на мировой  арене. Мы
услышим завтра о новых  злодеяниях "троцкистов"  в Испании, об их прямой или
косвенной  поддержке  фашистов.  Отголоски  этой  низменной клеветы  мы  уже
слышали,  впрочем,  в  этом  зале.  Мы  услышим завтра,  как  "троцкисты"  в
Соединенных  Штатах  подготовляют  железнодорожные  катастрофы  и  закупорку
Панамского  канала  в  интересах   Японии.  Мы   услышим   послезавтра,  как
"троцкисты" в  Мексике  принимают  меры  к  реставрации  Порфирия  Диаса. Вы
скажите, что Диас давно умер?  Московские творцы амальгам не останавливаются
перед  такими  пустяками.  Они  вообще  ни  перед  чем  не  останавливаются.
Политически и морально вопрос идет  для них  о  жизни и смерти. Эмиссары ГПУ
рыщут во  всех  странах  Старого и Нового Света. Недостатка в  деньгах у них
нет.  Что  значит  для правящей клики  израсходовать лишних 20--50 миллионов
долларов, чтоб поддержать свой авторитет и свою власть? Человеческие совести
покупаются  этими  господами  так,  как  картофель. Мы  увидим  немало таких
примеров.
     К счастью, не все продажны. Иначе человечество давно бы загнило. Здесь,
в лице Комиссии,  мы  имеем  драгоценную  клеточку  неподкупной общественной
совести.   Все,   кто   жаждут  освещения   общественной  атмосферы,   будут
инстинктивно тянуться к Комиссии.  Несмотря на интриги, подкуп, клеветы, она
быстро покроется броней сочувствия широких народных масс.
     Господа члены Комиссии! Вот уже пять лет -- я повторяю: пять лет -- как
я  непрестанно  требую  создания международной следственной  комиссии. День,
когда  я получил  телеграмму  о создании  вашей  предкомиссии,  был  великим
праздником в мо-


     ей жизни. Друзья  спрашивали  меня не  без тревоги: не  проникнут ли  в
Комиссию  сталинцы, как они  проникли  сперва в Комитет защиты  Троцкого?  Я
отвечал: при свете дня сталинцы не  страшны. Наоборот, я буду приветствовать
самые отравленные вопросы со стороны сталинцев: чтоб сокрушить их, мне нужно
только рассказать  то, что было в действительности. Мировая пресса даст моим
ответам  необходимую  огласку.  Я знал  заранее,  что  ГПУ  будет  подкупать
отдельных журналистов и целые газеты. Но  я не  сомневался  ни минуты в том,
что мировую совесть подкупить нельзя и что она  и в этом случае одержит одну
из самых блестящих своих побед.
     Уважаемые члены Комиссии! Опыт моей жизни, в которой не было недостатка
ни в успехах,  ни в неудачах, не только  не  разрушил  моей веры  в  светлое
будущее  человечества, но, наоборот, придал ей несокрушимый закал. Та вера в
разум, в истину, в человеческую солидарность, которую я  на 18-м году  жизни
нес в рабочие кварталы провинциального русского города Николаева, эту веру я
сохранил полностью и целиком. Она стала более зрелой, но не менее пламенной.
В самом факте образования вашей Комиссии, в том, что во главе ее стало  лицо
с несокрушимым моральным авторитетом, лицо, которое по своему возрасту имело
бы право  оставаться  в стороне от стычек на политической площади, -- в этом
факте  я   вижу  новое  и   поистине  великолепное  подкрепление  оптимизма,
составляющего основной элемент моей жизни.
     Господа  члены Комиссии! Господин адвокат Финнерти!212 И вы,
мой защитник и друг Гольдман!213 Позвольте вам всем выразить  мою
горячую признательность, которая в данном случае имеет не личный характер. И
позвольте  мне  в  заключение  выразить  свое  глубокое  уважение  педагогу,
философу,  воплощению  подлинного американского идеализма, мудрецу,  который
возглавляет работы вашей Комиссии214.
     СТАЛИН О СВОИХ ПОДЛОГАХ215
     Со  свойственным  ему  хвастливым  цинизмом Гитлер выдает секрет  своей
политической  стратегии:  "Гениальность  великого  вождя,  --  пишет он,  --
заключается  также  и  в  том, чтобы  даже  далеко расходящихся  противников
изображать всегда принадлежащими к одной  категории, ибо понимание  различия
врагов слишком легко становится у  слабых и  неустойчивых характеров началом
сомнений в собственной правоте" ("Майн Кампф")
     Этот принцип прямо противоположен принципу марксистской политики, как и
научного   познания  вообще,  ибо   последнее   начинается   с  расчленения,
противопоставления,  вскрытия не только основных различий,  но  и переходных
оттенков. Марк-


     сизм,  в частности, всегда  противился  тому,  чтобы  третировать  всех
политических противников как "одну реакционную массу".
     Разница между  марксистской  и фашистской агитацией есть разница  между
научным  воспитанием  и  демагогическим гипнотизированием. Метод  сталинской
политики,  нашедший  наибол?е  законченное  выражение в  судебных  подлогах,
полностью совпадает с рецептом Гитлера, а по своему размаху далеко оставляет
его  позади.  Все, кто  не  склоняются  перед  правящей  московской  кликой,
представляют отныне "единую фашистскую массу".
     Во время московских процессов Сталин демонстративно держался в стороне.
Писали даже,  что он уехал на Кавказ. Это вполне в  его  стиле.  Вышинский и
"Правда" получили инструкции за  кулисами. Однако провал  процессов в глазах
мирового  общественного  мнения, рост  тревоги и сомнений  в  СССР заставили
Сталина  открыто выступить на арену. 3 марта он произнес на пленуме ЦК речь,
опубликованную  --  после  тщательных  выправок  --  в "Правде".  Говорить о
теоретическом уровне этой речи нет возможности: она не только вне теории, но
и  вне практики  в серьезном смысле слова. Это  не  более как инструкция  по
использованию совершенных подлогов и по подготовке новых.
     Сталин начинает с определения "троцкизма": "Из  политического течения в
рабочем классе,  каким он был 7--8 лет тому назад, "троцкизм" превратился  в
оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц..."
Автор этого определения забыл, однако, что "7--8 лет тому назад" он выдвигал
против  "троцкизма"  те  же  самые  обвинения,  что  ныне,  только  в  более
осторожной форме. Уже начиная  со второй  половины 1927  года  ГПУ связывало
"троцкистов",  правда,  менее  известных,  с  белогвардейцами и иностранными
агентами.  Высылка моя за  границу официально мотивирована была тем, будто я
подготовлял  вооруженное восстание:  правда, Сталин  не решился опубликовать
фантастическое постановление ГПУ. Для оправдания расстрела Блюмкина,  Силова
и Рабиновича216 "Правда" уже  в 1929  г.  сообщала об организации
"троцкистами"   железнодорожных   крушений.   В   1930  году   ряд  ссыльных
оппозиционеров  были обвинены в  шпионаже за переписку со мной. В 1930--1932
гг.   ГПУ  сделало  ряд  попыток  вынудить   у  оппозиционеров,   опять-таки
малоизвестных,  "добровольные  признания"   в   подготовке  террористических
покушений.  Документы  по поводу этих  первых,  черновых  набросков  будущих
амальгам представлены мною нью-йоркской Следственной комиссии.
     Дело, однако,  в  том, что 7--8 лет  тому  назад  Сталин не сломил  еще
сопротивления  партии и  даже  верхов  бюрократии,  и  потому  вынужден  был
ограничиваться   интригами,  отравленной  клеветой,  арестами,  высылками  и
отдельными  "пробными" расстрелами. Он постепенно  воспитывал  таким образом
своих


     агентов  и  --  самого себя Ибо неправильно  было бы  думать, что  этот
человек родился законченным Каином.
     "Основным  методом  троцкистской  работы,   --  продолжает  Сталин,  --
является теперь  не  открытая и  честная пропаганда своих взглядов в рабочем
классе,  а  маскировка своих взглядов... фальшивое втаптывание в грязь своих
собственных взглядов".
     Уже  десять  лет  тому назад посвященные  старались  не глядеть друг на
друга, когда  Сталин  обличал своих  противников в недостатке  искренности и
честности!  В  те  дни высокие принципы  морали насаждал  Ягода... Сталин не
объясняет, однако, как  вести  "открытую" пропаганду  в стране,  где критика
"вождя"  карается  неизмеримо  более  свирепо,  чем  в фашистской  Германии.
Необходимость  скрываться от ГПУ и вести пропаганду  тайно компрометирует не
революционеров,