Харькове и  Екатеринославе) опасно левый уклон, стирающий всякую
границу между с[оциал]-д[емократией] и  коммунизмом. На апрельском совещании
левые  во  главе с  Бэром  произвели  серьезный натиск,  с  трудом  отбитый.
Понятно,  что в  вопросах  организационной политики они толкают на раскол  и
меры крайней репрессии  там, где без этого можно обойтись, а лишь мешают нам
в  и без того  трудной работе  поддержания дисциплины  при условиях  полного
отсутствия гласности.
     в) Парт[ийные] успехи. Несмотря на все гонения, каждый раз, как удается
высунуть нос, мы собираем вокруг себя массы. Это сказалось на ряде выборов в
Советы   (кроме   Петербургского,   где   "зиновьевские"  выборы276   прошли
по-старому,  так  что,  кроме  Каменского277 и  еще  пары человек, никто  не
прошел).  Именно:  в  Москве  мы  получили 46  мандатов, в Харькове  205,  в
Екатеринославе 120,  в Кременчуге 78, Полтаве 30, Ростове-на-Дону 12, Одессе
30, Николаеве 11, Киеве 30, Бежице 20 с чем-то, Туле 50, Твери 8, Гомеле 20,
Витебске 15, Смоленске 30, Самаре  20 с лишком,  Ташкенте 20,  Иркутске  30.
Словом,  везде,  где  только  давалось  выставить  кандидатов,  несмотря  на
отсутствие свободы агитации, проходили наши кандидаты. Здесь  на  химическом
заводе против меня выставили кандидатуру Ленина. Я получил 76 голосов, он --
8  (при  открытом голосовании) . Такие  же успехи  были  на ряде областных и
всероссийских профессиональных съездов.
     Эти успехи  вновь встревожили большевиков и настроили начать гонения. В
Одессе,  Гомеле, Николаеве наши  фракции были исключены из Советов на первом
же заседании (мотивировка в Николаеве: воздержалось при голосовании Ленина в
почетные  председатели!). Потом  пошли  разгромы  организаций. В Киеве  всех
членов бюро проф.  союзов  судили  за "контрреволюционную  деятельность"  во
время  деникинской  оккупации  (фактически  за  то,   что   вели   легальную
профессиональную работу), а весь комитет за выражение солидарности с первыми
(!). Приговорили 4  членов бюро (в т. ч. Кучина и Романова) к принудительным
работам  до конца гражданской войны, а комитетчиков с Семковским, Скаржиным,
Биском,  Балабановым  -- к запрещению  всякой  общественной  и  политической
деятельности. Перед польским  наступлением арестованных  отпустили, и теперь
Кучин добровольцем на  фронте. Затем в Самаре забрали массу нашего  народа в
связи  с всеобщей  стачкой протеста против  ареста делегатов,  выбранных  на
съезд  проф. союзов. После  в Омске  взяли  комитет за  выпуск  нелегального
воззвания, в Питере арестованы Шпаковский, Малаховский и Шевелев  в  связи с
делом Голикова, Смирнова и Бабина (дело о листке правой группы,  выпустившей
листок с призывом  не работать, 20 мая).  В Екатеринбурге взят весь  комитет
после первого избирательного собрания в начале выборной кампании в  Совет (в
том  числе,  Клячко   питерский  и   наш  Далин,  бывший  там   в  служебной
командировке; теперь выпущен), Суханов278, служивший там же на видном посту,
потребовал, чтоб его или арестовали, или  уволили. ЦК коммунистов  предписал
уволить.   В   Туле   во   время   грандиозной  забастовки,  провоцированной
помпадурством279  комиссара,  взяли всю советскую нашу фракцию.  Наконец,  в
Москве после  митинга, устроенного печатниками английским гостям, разгромили
союз печатников,  чем спровоцировали,  конечно,  забастовки.  Все правленцы,
кроме скрывшегося Камермахера -- Чистов, Буксин, Девяткин  и др. арестованы,
поставлено  правление назначенцев. За наши "разговоры" с англичанами поднята
была  чисто  "ритуальная" травля, в  которой нас  объявляли "агентами  Ллойд
Джорджа"  и  даже  "пособниками  польских шпионов, взрывающих  склады". Наши
товарищи,  занимающие ответственные  посты  на  советской  службе,  подавали
протесты, требуя, чтобы или  травля прекратилась,  или их уволили. Для  Фед.
Ильича этот протест кончился печально: его сослали "в резерв" в Екатеринбург
(он мобилизован как врач).
     Таковы дела. За  вычетом этих "проторей и убытков"  мы все целы. Пришли
сведения о  Мартынове,  зарытом по-прежнему в деревне  в царстве  Петлюры  и
погромов.  Он сообщает,  что "разделяет позицию ЦК". Да, забыл сообщить, что
В.   Майский,  за  исключение  которого  из  партии  нас  так  ругали,  тоже
объявился... коммунистом и уже пишет книгу "Почему я стал большевиком". Если
не стал большевиком, то  стал благосклонным  к ним и  Петр Павл.  Маслов280,
приславший  мне  недавно   письмо  из  Иркутска.  Аким281   был  тов[арищем]
мин[истра]  иностр[анных] дел  (при  Ахматове) в  кратковременной  иркутской
республике и, как видно, значительно полевел." Полевел также Шварц282, с год
находящийся на фронте.
     У всех нас впечатление такое, что пока кольцо блокады  не будет снято и
Россия  не  выйдет  из  атмосферы  вечной паники  перед  контрреволюционными
военными набегами, нашей партии придется не жить, а прозябать. В это время в
пору  не  растерять  связей, не утратить  минимальной  организованности и не
утратить  с[оциал]-дем[ократического]  облика, к чему  одинаково  склоняют и
наши правые, и наши  левые. Но когда наступит "передышка",  мы, мне кажется,
еще воспрянем. Самый тот факт, что и  среди самого гнусного террора и  среди
самого повального пресмыкательства перед большевизмом во всем мире находятся
люди  (сейчас только мы),  часто простые рабочие,  которые  открыто и твердо
противоставляют  свое  credo283  большевикам  --  самый  этот факт,  хотя  и
раздражает  массы, уже привыкшие безропотно идти за диктаторами, но в  то же
время  создает  нам  у  них  определенную   репутацию,  которая  скажется  в
переломный момент. А ведь когда большевиков на  полгода оставят в  покое, их
внутреннее разложение так явно обнаружится, что все отношение сил радикально
переменится.
     [...]
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     27 июля 1920 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Пользуюсь оказией, чтобы написать Вам пока несколько слов,  ибо товарищ
уезжает  завтра,  и сегодня  ему надо сдать письмо. Вероятно,  я  буду иметь
случай на днях же написать подробнее. Сейчас же я хочу Вам сообщить главную,
хотя  и не "окончательную" новость: большевики  объявили нам официально, что
пустят  меня и Абрамов[ича] за границу. Дело  в том, что мы  подали в  Совет
Народных Комиссаров мотивированное заявление, требуя, чтобы нас пустили "для
организации"   заграничного   представительства    "нашей    партии"   ввиду
опубликованного  Вашего  заявления  о   сложении   Вами   полномочий284.  Мы
прибавили,  что  надеемся, что  "советская  власть  считает себя  достаточно
прочной,   чтобы   не   бояться   нашего  "тлетворного"  влияния  на   наших
западноевропейских единомышленников".  Копию  заявления мы  в  французском и
немецком  переводе разослали всем делегациям  конгресса III  Интернационала.
Вероятно,  это и послужило  причиной  того, что  власти  решили согласиться.
Конечно, это ничего  не доказывает: при прохождении  бесчисленных,  принятых
здесь формальностей еще  нас могут не пустить,  особенно если к тому времени
иностранцы разъедутся.  Но  некоторая  надежда все же  есть,  и  мы начинаем
(вернее,  я, ибо, по решению  ЦК, поеду  я один)  хлопоты.  В  благоприятном
случае  я  смогу  выехать  через две-три  недели  и, следовательно,  к концу
августа  быть в Берлине. Быстрота отъезда будет зависеть в значительной мере
от того, насколько легко  удастся достать  денег, которых при нынешнем курсе
нужно будет очень много.
     Вот, значит,  наша главная новость.  У меня все-таки появилась реальная
надежда Вас  скоро увидеть,  хотя  и несколько  жутко уезжать  в  теперешней
обстановке:  повсюду  наших  товарищей  преследуют,  и  все  друзья  и  даже
посторонние уверены,  что мое присутствие  одно только несколько  сдерживает
большевиков;  мой отъезд,  а  особенно  известия  о  моей  деятельности  за-
границей, могут их разнуздать окончательно. Отчасти поэтому многие  в партии
будут  очень  недовольны моим  отъездом.  Пробыть за  границей  я думаю 6--8
недель.
     Пока  мы завязали сношения с независимыми, приехавшими сюда, то  есть с
Дитманом285 и Криспиным286. Их отношение  к  нам, во всяком случае,  таково,
что мы можем рассчитывать хоть немного повлиять на них в смысле удержания от
шагов,  которые бесповоротно  закрепили  бы  партию за  большевистским  "III
Интернационалом".  Здесь очень важно выждать  время, ибо,  по  моему личному
мнению,  уже месяца через  два на международном  социалистическом  горизонте
звезда  его  будет  склоняться  вниз.  Сейчас  же  момент  для   них  весьма
благоприятный.
     Кстати: сегодня здесь "праздник III Интернационала", и, к удивлению, на
этот  раз большевикам  удалась  весьма  внушительная,  массовая  и  народная
манифестация,    тогда    как   уже    давно   все    их   "смотры"    носят
отвратительно-казенный  и  убогий характер.  По-видимому,  интернациональная
идея все же глубоко захватывает  на момент здешние усталые и апатичные массы
-- захватывает, благодаря сознанию, которое должно быть и у санкюлотов 94-го
года, что судьбы России в данный момент стоят в центре мировых интересов.
     О  конгрессе  III Интернационала напишу  Вам  специально, когда  соберу
новости  "закулисные".  Кажется,  есть  кое-что  поучительное. У нас  ничего
нового за последнее время. Фед[ор] Ильич все еще в ссылке в Екатеринбурге.
     Привет всем товарищам, а Вам -- привет от всех наших.
     Обнимаю.
     Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     4 августа 1920 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     В   последнем  письме,  недавно   отправленном  Вам  через  одного   из
иностранных  гостей,  я  сообщал,  что  нам  неожиданно (мне  и  Абрамовичу)
разрешили выдать  паспорта за границу и  что я намерен,  если  это словесное
разрешение не окажется обманом, выехать довольно скоро и пробыть за границей
до  2-х  месяцев.  Разрешение дано  высшей  властью. В настоящее время  дело
проходит в порядке выполнения  формальностей  довольно быстро, и у меня пока
при  соприкосновении  с  чиновниками  создается  впечатление,  что как будто
"разрешение" надо  понимать  всерьез.  С сегодняшнего  дня дело  находится в
"Особом  отделе  Всероссийской   чрезвычайной  комиссии",  которая  является
последней,  контролирующей выезд  за  границу, инстанцией и  которая  должна
подтвердить,  что  "не  имеется препятствий".  Обыкновенно  до  сих  пор все
"разрешенные"  комиссариатом иностранных  дел  поездки  меньшевиков и просто
приличных людей срывались на этой инстанции и  обыкновенно уже бесповоротно,
точь-в-точь  как в  старой охранке.  Но в  нашем  случае  есть голос  Совета
народных комиссаров, давшего разрешение, так что как будто и с этой  стороны
нельзя ждать прямого протеста. Но обструкция под каким-нибудь  формалистским
предлогом  или просто без  предлога еще возможна, и  лишь через 4 дня, когда
комиссариат иностранных  дел  рассчитывает получить ответ на  свой запрос от
охранки,  положение  станет  яснее.  Но  и тогда в связи с резко  меняющимся
международным  положением  (благодаря проявившемуся  желанию большевиков  не
мириться  с  Польшей,  а  "советизировать" ее)287 правительство  может круто
изменить свое  отношение к вопросу и  отменить уже  данное  разрешение.  Да,
сверх того, если это международное положение ухудшится, может затрудниться и
самый въезд  в Эстонию  или Германию. Пока с этой стороны я себя обеспечил и
впредь  до  изменения  положения  могу  рассчитывать, что  и  в Ревель,  и в
Германию проеду без задержки. Если все сложится  благополучно, то  через две
недели  будет  улажена,  вероятно,  и финансовая  сторона  поездки  и  смогу
выехать; но партийные дела (отсутствие Фед[ора] Ильича  во время ожидающейся
20 августа  партийной  конференции  и  приезд  сюда  к этому  времсни Семена
Юльевича [Семковского])  могут  меня  задержать  еще на  неделю,  не  более.
Абрамовичу же  пока поехать, очевидно, не придется -- денег не хватит на две
поездки, а ему приходится заботиться о семье. Это  жаль,  ибо как выяснилось
из бесед с немцами, его вполне свободный и литературный немецкий язык, по их
мнению,  делает  его  особенно пригодным для  бесед  с  более широким кругом
Parteibeamten288  и  влиятельных  рабочих,  тогда  как  я  слишком заикаюсь,
выражаюсь тяжеловато и явно буду утомителен  для  более широких коллективов.
Однако лишиться нас обоих на 3 месяца ЦК не счел возможным, и он прав, ибо я
боюсь  даже за  свое  собственное отсутствие. Не  говоря уже о  том, что мое
присутствие служило здесь  известным сдерживающим моментом для большевиков в
их отношении к нашей партии, в  том, что репрессии никогда не  доводились до
фактического уничтожения партии, какое имеет место по отношению к эсерам. Но
и в внутрипартийных делах при отсутствии Фед[ора] Ильича недостаточно  будет
сил  одних   Раф[аила]  Абрам[овича   Абрамовича]  и   Семена  Юльевича  для
сдерживающей работы по отношению к разным факторам разложения, проявляющимся
то  в  отколе к  коммунистам, то в  таком столкновении между "крайне левыми"
элементами  и имеющимся  еще в  партии  правым крылом, которое  легко  может
повести  к  открытому  расколу,  а  к  частным  расколам,  не  оправдываемым
обстоятельствами, уже не раз  приводила.  Дело в том, что более старые члены
ЦК -- Череванин, Ерманский. Горев -- совершенно развинчены физически и очень
мало  работоспособны,  а  последние  двое  притом  именно  по  отношению   к
"отмежеванию  слева"  проявляют иногда  слишком  большую  нерешительность  и
дипломатичность; а более молодые -- Югов, Плесков289,  Трояновский, Далин --
на которых  и  держится  текущая  работа, недостаточно авторитетны  в  такой
период,  когда  нет  никакой  свободной  дискуссии  и  никакой  коллективной
партийной умственной жизни и когда поэтому рядовые члены партии ждут  каждый
раз пароля от людей, лично наиболее авторитетных.
     Все это  я Вам пишу,  чтобы  Вы поняли,  почему,  несмотря на признание
всеми  необходимости  поездки за  границу,  решение  "отпустить"  меня  было
принято лишь  скрепя сердце  при  сильной оппозиции Череванина  и  на местах
может вызвать бурю недовольства.
     Приехала сюда, как Вы знаете,  делегация  независимых для переговоров о
возможности  вступления   их  в  III  Интернационал  и  об  условиях  такого
вступления.  На конгрессе  они, подобно французам, участвовали как гости, но
вели  себя,  конечно, с гораздо большим достоинством. Как свое  условие  они
поставили  "автономию"  для каждой нации в проведении  общей политики. Им, в
свою   очередь,   ответили   требованием   выкинуть   Штребеля,   Каутского,
Гильфердинга и т. д., безусловно  повиноваться  и т.п. Они уедут сообщать об
этих переговорах своему ЦК, и тогда,  по их словам,  начнется в партии новая
дискуссия.  Дитман надеется,  что, в  связи  с тем,  что  они здесь узнали о
положении дел,  удастся  добиться пересмотра  лейпцигского решения.  Криспин
говорит осторожнее, но тоже заявляет,  что такое присоединение, какого хотят
большевики,  немыслимо.  Мы  обрушились  на  самую  постановку  вопроса   об
"автономии",  которая  сводится  к  тому,  чтобы  ценою  завоевания  свободы
действий  у  себя  дома  в  сторону   отклонения  вправо  от  большевистской
ортодоксии, окончательно санкционируется "автономия"  русских большевиков от
всякого  международного  социалистического  контроля в  деле  их собственной
внутренней политики и в деле их международной политики, которой они ставят и
будут  ставить  международный пролетариат перед совершившимися фактами  и на
Западе, и  на  Востоке,  и на  Юге.  Дитман  признался,  что  получилось для
европейцев и  неудобное, и  недостойное положение "граждан  2-го ранга",  но
что-то не видно, чтобы  он и его  друзья  наметили выход  из него.  Пока нам
приходится лишь поддерживать в них "осторожность" в деле давания большевикам
новых авансов;  большего нельзя  достигнуть  ввиду  состава  делегации,  где
Дитман  и Криспин  нейтрализуются Деймигом290  и  Штеккером291.  Желая  быть
лояльными,  первые двое, познакомившись с  нами, предложили нам вести беседу
совместно со всей  делегацией. Но  левые вдруг возымели сомнения,  будет  ли
"лояльно"  им  в  Москве видеться  с  официальным центром партии,  борющейся
против  советского  правительства.  Сошлись,  по  обыкновению, на  гнилом  и
постыдном компромиссе: они  будут беседовать не с ЦК, а со мной и кем-нибудь
еще  лично.  Мы  ответили  Дитману,  передавшему  это  предложение,  что  мы
отклоняем эту  честь  и  отказываемся  от  всяких разговоров  с  делегацией,
приглашая  их  двух  пожаловать к нам в ЦК.  Выслушав это, Дитман просиял  и
сказал, что этот ответ идет навстречу его желанию и он лишь считал неудобным
"подсказывать" его  нам, но что в такой форме  он окажет свое действие (eine
wohlverdiente Ohrfeige)292. Мы заявили. что подробный протест пошлем в их ЦК
и   потребуем   официального  ответа,  поддерживает  ли  их  партия  с  нами
официальные отношения, как с одной из партий  небольшевистского толка. С тех
пор мы беседуем  только с  этими  двумя  и  надеемся  этими беседами  сильно
подготовить почву для более широких разговоров.
     Пока  ограничиваюсь этим.  Надеюсь  писать Вам  из-за границы.  Если до
отправки письма будет что-нибудь существенное, добавлю. Крепко жму руку.
     Ю. Ц.
ИЗ ПИСЬМА А. II. ШТЕЙНУ
     4 августа 1920 г.
     Дорогой Александр Николаевич!
     Явилась  надежда,  что  отныне удастся сравнительно  регулярно посылать
письма за  границу.  Пишу  это письмо "для  пробы",  полагая, что последнее,
посланное с  итальянским товарищем, Вы получили и  находитесь в курсе  наших
дел.
     За истекшую неделю ничего особенного не наметилось, кроме, пожалуй, еще
более резко  обозначившейся  тенденции смотреть  на войну  с Польшей как  на
пролог к германской революции, а потому и не  желать скорого окончания  этой
войны.  Верно, в этой связи власти обратили, наконец, внимание на нестерпимо
националистские  нотки   в   официальной  антипольской   агитации:   Троцкий
постановил закрыть  орган  "военспецов"  "Военное  дело"293  за  "шовинизм",
который там свил гнездо не со вчерашнего дня. [...] "Оборонческая" идеология
войны с Польшей заменяется "всемирно-революционной".
     Кашен  и Фроссар окончательно присоединяются к III Интернационалу, судя
по  письму  первого, помещенному  в  сегодняшних  газетах.  Пресса  условием
вступления  французов ставила  "исключение  Альбера Тома  и  Ко."
Любопытно, какие обязательства  взяли на себя в этом смысле Кашен и Фроссар.
[...]
     В.  Герцог294, как мне сообщили, выступил на митинге в Смоленске,  куда
прибыл вместе с англичанами знакомиться  с фронтом. В своей речи  он заявил:
как  вы расправились  с  меньшевиками и прочими  социал-предателями, так  мы
расправимся с Каутским, Гильфердингом и Ко.
     В  восточной  политике большевиков  замечается  кой-какой  "гамлетизм".
После того  как, по-видимому, обо всем дотолковались с Мустафой Кемалем295 и
другими националистами, появились  здесь  "турецкие  коммунисты", выразившие
недовольство  по  поводу  этих  шашней  с  буржуазией.  Их  протесты, видно,
возымели действие, ибо тотчас после отъезда послов  Мустафы Кемаля  бюро III
Интернационала  опубликовало воззвание к рабочим Турции, Армении и Персии  о
созыве  на 1 сентября общего рабочего  конгресса  для этих  трех стран. Пока
что,  по-видимому,   большевизм   плохо  прививается  на   Востоке,  ибо   в
Азербайджане  крестьяне отказались  принять  переданную  им  нами  помещичью
землю, так как "шариат запрещает брать чужую собственность".
     Не  выходит  что-то и с "Башкирской советской республикой". Вторично ее
"автономное"  правительство   сменено  Москвой.   На  этот  раз  его  просто
арестовала уфимская чрезвычайная комиссия. Причина, главным образом, то, что
Башкирия  не  дает хлеба.  Теперь,  с  созданием  более  обширной  Татарской
республики  на  Волге,  возникает  прямая  опасность,  что   при  стремлении
вы