Америки,   несмотря   на  сегодняшнюю
"видимость",   происходит   не   смягчение,   а   обострение   международных
противоречий.  Не в  меньшей  мере  это  относится и  ко  внутренним,  т. е.
классовым отношениям. Уже Второй конгресс Коминтерна выдвинул то чрезвычайно
важное соображение, что  послевоенный упадок в развитии производительных сил
Европы  означает не задержку  и даже  не  замедление,  а,  наоборот, крайнее
ускорение  и  обострение  процесса  общественной  дифференциации:  разорение
мелких  и  средних  классов,  концентрацию   капиталов   (без  национального
накопления),  пролетаризацию  и еще  более пауперизацию  все новых  народных
слоев.
     Все дальнейшие конгрессы подтверждали этот факт. В этом смысле т. Варга
совершенно  прав,  когда  говорит,  что  в   Европе   происходит  дальнейшая
поляризация социальных отношений, которая не знает  и не может знать никакой
стабилизации.  Общая масса  ценностей  в  Европе не  возрастает или почти не
возрастает,  но она скопляется  во  все меньшем  и меньшем числе рук, притом
более  быстрым  темпом,  чем   до  войны.  Пролетариат  одним  своим  крылом
превращается в люмпен-пролетариат -- это то, что мы имеем в Англии. Мы видим
там явление нового порядка, а  именно: постоянную армию безработных, которая
за  все послевоенное время не  снижалась ниже  1 млн. с  четвертью, а сейчас
равна 1,5 млн.  Но  стабилизация безработицы совсем не то,  что стабилизация
капитализма.   В   одной   из   последних   статей   Каутский  говорит,  что
социалистическая революция все  равно-де в свое время произойдет (лет  через
сто и  притом безболезненно), потому что пролетариат растет, его  значение в
обществе увеличивается и т. д., т. е. повторяет нам в опошленном виде старые
утверждения Эрфуртской программы. Но ведь для сегодняшнего дня это неправда.
Если пролетариат  растет, то  он растет  в Англии,  в самой  богатой  стране
Европы,  как люмпен-пролетариат.  И не в  одной Англии.  Тут можно повторить
Марксовы  слова,  что  Англия  только  указывает  другим  странам  образ  их
будущего.
     Перед Францией  стоит повелительная задача стабилизации франка. Что это
значит? Это  значит, что в более или  менее близком будущем мы будем иметь и
во Франции хроническую безработицу. Если весь французский пролетариат  занят
сейчас в промышленности, то это потому, что французская промышленность живет
не  по средствам, при помощи фальшивых  денег, при помощи  инфляции. Америка
требует от Франции, как она уже добилась от Англии, стабилизации валюты. Это
означает потребность в притоке золота во Францию. Но  за американское золото
нужно  платить  высокий  процент, что  ляжет большим  накладным  расходом на
французскую промышленность.  Накладной расход  на французскую промышленность
означает  ухудшение  сбыта, и  этот  сбыт,  который  Франция имеет  за  счет
разрушения  своей валюты,  за счет  подкопа под свое  финансовое  хозяйство,
прекратится, и во Франции неизбежно будет постоянная резервная армия,  как и
в  Англии. Если Франция  и  не захочет, то  Америка  ее заставит  перейти  к
твердой валюте  со всеми вытекающими  отсюда  последствиями. Наиболее  явный
характер  имеет  восстановительный процесс в Германии, где капиталистическая
кривая падала до  самой низшей  точки.  Но  и в  Германии  восстановительный
процесс идет пока что  в  рамках  борьбы  за довоенный уровень, и на пути  к
этому  уровню  Германия   еще   столкнется   со  многими   экономическими  и
политическими   препятствиями.   А  тем   временем   на  базе   сокращенного
национального   достояния  мы  имеем  все  большее   и  большее  объективное
обострение социальных противоречий.




     Эта  часть  доклада  выражена  т.  Варгой  очень   абстрактно,  но  она
правильна,-- я имею в виду ту часть, где т. Варга говорил о такой деформации
общества,  которой нельзя  повернуть  обратно.  Для  того,  чтобы упразднить
безработицу в Англии, нужно бы завоевывать рынок, тогда как Англия теряет, а
не завоевывает  его.  Для стабилизации английского капитализма нужно  --  ни
много ни мало -- оттеснить Америку. Но это есть фантастика и утопия.
     Все "сотрудничество"  Америки  и  Англии  состоит в том, что Америка  в
рамках  мирового  "пацифистского"  сотрудничества  -- все  больше  и  больше
оттесняет Англию, пользуясь ею, как проводником, как посредником, маклером в
дипломатической и коммерческой области... Мировой удельный вес английской  и
всей  вообще   европейской   экономики  падает,--  между  тем  экономическая
структура Англии и  Центрально-Западной  Европы выросла из мировой гегемонии
Европы  и  на  эту  гегемонию  рассчитана.  Это  противоречие, неустранимое,
неотвратимое, все углубляющееся, и  есть основная  экономическая предпосылка
революционной   ситуации   в   Европе.   Таким   образом,   охарактеризовать
революционную  ситуацию  вне антагонизма  Соединенных  Штатов и Европы,  мне
кажется, абсолютно невозможно, и это -- основная ошибка т. Варги.
     Но  здесь был  поставлен  вопрос  о том, откуда  взялось самое  понятие
стабилизации,  почему говорят о стабилизации? Я  думаю, что на этот вопрос в
рамках   одних  только   экономических   категорий  ответить   нельзя;   без
политического момента тут  никак не  обойтись.  Если мы  возьмем европейскую
экономическую  ситуацию, какой она  была на другой день  после войны и какой
она  является  сегодня,  то  откроем  ли  какие-нибудь  изменения?  Конечно,
изменения есть и очень серьезные.
     Во   Франции  починили  разрушенные   вокзалы,   северные  департаменты
восстановлены в довольно широких  размерах; в Германии  ездят  на  резиновых
шинах,  а  не на соломенных,  много восстановлено,  залечено, улучшено. Если
подойти  с  такой  ограниченной  точки  зрения, то  окажется,  что за  время
послевоенной передышки многое сделано: это,  как впавший в крайнюю бедность,
даже  нищету,  человек, который, имея 2  -- 3 часа свободных, на живую нитку
пришил пуговицы, наставил заплаты, почистился и проч. Но если мы возьмем все
положение Европы в составе мирового хозяйства, то изменилось ли оно или нет,
лучше оно стало или нет за эти годы? Нет, оно не стало лучше.
     Положение Европы  в  мировом масштабе  лучше не  стало,--  это основной
момент. Но почему все  же мы говорим  о стабилизации?  Прежде  всего потому,
что, не выходя  из условий своего общего упадочного положения, Европа успела
все  же внести в свое хозяйство известные элементы упорядочения. Этого никак
игнорировать  нельзя.  Это  отнюдь  не  безразлично  для   судьбы  и  борьбы
европейского  рабочего класса  и  для  сегодняшней тактики  коммунистических
партий.  Но  общая  судьба  европейского   капитализма  этим  совершенно  не
решается. Золотая стабилизация фунта стерлингов есть несомненный
     элемент "упорядочения", но в то же время стабилизация валюты лишь ярче,
точнее  обнаруживает общий  упадок  Англии  и ее вассальную  зависимость  от
Соединенных Штатов.
     Что  же  все-таки   означает  упорядочение  европейского   капитализма,
восстановление  элементарнейших  его  функций  и  пр.?  И  не  есть  ли  это
внутреннее упорядочение лишь необходимое предварительное условие и  вместе с
тем признак грядущей прочной и длительной стабилизации? Нет никаких данных в
пользу такого предположения.
     Чтобы понять,  как и почему европейской буржуазии удалось "упорядочить"
свое  хозяйство,  нужно  привлечь   к   делу   политические  моменты  в   их
взаимодействии с экономикой. В 1918 -- 1919 гг.,  на  экономической  основе,
еще несшей  на себе непосредственные  последствия  войны, мы имели в  Европе
могущественный стихийный  революционный напор рабочих  масс.  Это  придавало
полную  неустойчивость  буржуазному   государству,   крайнюю   неуверенность
буржуазии, как правящему классу,-- у нее не было даже решимости штопать свой
европейский кафтан. Мысль о восстановлении стабильной валюты стояла для  нее
где-то  на  3  --  4  плане,   если  вообще  стояла   в  тот  период,  когда
непосредственный натиск пролетариата  угрожал  ее господству. Тогда инфляция
была мерой  непосредственной  классовой самообороны буржуазии, как  у нас --
мерой  классовой  самообороны пролетариата  у  власти  -- военный коммунизм.
Правильно напоминает т.  Варга: на 1 и 2  конгрессе  мы считались с захватом
власти пролетариатом Европы, как с  ближайшей возможностью. В  чем была наша
ошибка?  В  какой области мы оказались неподготовлены?  Была ли подготовлена
экономика  для  социальной  революции? Да, была.  В каком  смысле  она  была
готова? В сугубом, если хотите, смысле.
     Уже  и  до  войны,  состояние техники  и  экономики  делало  переход  к
социализму  объективно  выгодным.  В чем же перемена во время войны  и после
нее? В том,  что производительные  силы  Европы перестали  развиваться, если
брать это развитие  как планомерный общий процесс.  До войны они развивались
очень бурно и в рамках капитализма. Их развитие уперлось в тупик и привело к
войне. После войны  они перестали  развиваться в Европе. Мы  имеем стагнацию
(застой, задержку)  с  острыми,  неправильными  колебаниями  вверх  и  вниз,
которые не  дают  возможности  даже  уловить  конъюнктуру. Если конъюнктура,
вообще  говоря,  есть   пульсация  экономического  развития,  то  наличность
конъюнктурных колебаний свидетельствует, что капитализм  живет. Мы  когда-то
доказывали  на  3-м съезде  Коминтерна,  что  конъюнктурные  изменения будут
неизбежны в дальнейшем, будут, значит, и улучшения конъюнктуры.
     Но есть разница между  биением  сердца здорового  и  больного человека.
Капитализм не околел,  он живет,-- говорили мы в  1921 г. --  поэтому сердце
его будет  биться  и конъюнктурные изменения будут; но  когда живое существо
попадает  в невыносимые условия,  то его пульс бывает  неправильным,  трудно
уловить необходимый ритм




     и т. д. Это мы и имели за все это время в Европе. Если  бы  циклические
изменения снова  стали  в Европе правильными и полнокровными (я говорю очень
условно со всеми  оговорками), это  до известной степени указывало бы на то,
что в  смысле упрочения экономических  отношений  буржуазией сделан какой-то
принципиальный  шаг  вперед. Об этом пока  еще нет  и речи.  Неправильность,
нецикличность, непериодичность этих конъюнктурных колебаний указывает на то,
что  европейскому  и прежде всего британскому капитализму невыносимо тесно в
тех рамках,  в какие он попал после войны. Капитализм живет  и  ищет выхода.
Производительные силы,  толкаясь вперед, ударяются в грани суженного для них
мирового рынка. Отсюда  -- экономическое дергание, спазмы, резкие  и  острые
колебания при отсутствии правильной периодизации экономической конъюнктуры.
     Но возвращаюсь к вопросу: чего  мы  не учитывали в  1918  -- 1919  гг.,
когда  ждали,  что  власть  будет  завоевана  европейским   пролетариатом  в
ближайшие месяцы? Чего  не  хватало  для  осуществления  этих  ожиданий?  Не
хватало  не  экономических  предпосылок,   не  классовой   дифференциации,--
объективные  условия  были достаточно  подготовлены. Революционное  движение
пролетариата  также  было  налицо.  После  войны  пролетариат  был  в  таком
настроении,  что его  можно было повести на решительный бой.  Но некому было
повести и некому  было организовать этот бой,-- не было того, что называется
партией. В игнорировании этого и состояла ошибка  нашего прогноза. Поскольку
партии  не было, не могло  быть  и победы. А с другой  стороны,  нельзя было
консервировать  (сохранить)  революционное   настроение  пролетариата,  пока
создастся партия.
     Коммунистическая партия  начала строиться.  Тем временем рабочий класс,
не найдя своевременно боевого руководства, оказался вынужден приспособляться
к той обстановке, которая сложилась после войны. Отсюда  явилась возможность
для старых оппортунистических  партий снова  в большей или  меньшей  степени
укрепиться. Но  и капитализм тоже жил  тем временем.  Именно потому,  что не
оказалось в  критический  момент революционной партии  и  пролетариат не мог
взять  власть в  свои  руки,  что получил  капитализм?  -- передышку,  т. е.
возможность   более  спокойно  ориентироваться  в  создавшейся   обстановке:
восстановить валюту, заменить соломенные шины резиновыми, заключить торговые
договоры и т. д. и т. п.
     В  общем  в  состоянии  европейского  капитализма  произошли  серьезные
изменения, которых  нельзя недооценивать,  но все они укладываются все же  в
рамках мирового соотношения экономических, финансовых и военных сил, которое
было подготовлено до войны,  окончательно  определилось  во  время  войны  и
которое не изменилось в  пользу Европы в послевоенный период. Не потому и не
в  том  смысле сейчас в Европе нет революционной ситуации,  что  капитализму
удалось  воссоздать для себя условия  дальнейшего развития  производительных
сил; этого нет; нет даже серьезных симптомов
     в этом направлении. Отсутствие  революционной  ситуации непосредственно
выражается в перемене настроения в  рабочем классе, прежде всего в немецком,
в  отливе  от революции  к социал-демократии. Отлив этот  явился  вследствие
того, что послевоенный  революционный прилив, а затем и послерурский остался
безрезультатным.
     И уже в результате этого отлива буржуазия получила возможность наладить
наиболее   разлаженные   части  своего   государственного  и  хозяйственного
аппарата.  Но   дальнейшая  ее  борьба  за  восстановление  хотя  бы  только
довоенного  экономического  уровня  таит  в  себе  неизбежно  новые  и новые
противоречия,   конфликты,  потрясения,  "эпизоды"  вроде   рурского  и  пр.
Настроение рабочего класса, как показал нам снова 1923  г. в  1ермании, есть
фактор несравненно, неизмеримо более подвижный, чем  экономическая  ситуация
страны.   Вот  почему  именно   борьба   буржуазии   европейских  стран   за
"стабилизацию" капитализма может на  каждом дальнейшем своем этапе поставить
коммунистические партии Европы перед новой революционной ситуацией.
     Тов. Варга  упомянул  здесь важный момент, а  именно, что буржуазия  не
может подкармливать верхи рабочего  класса.  В Англии сейчас  консервативное
правительство Болдуина, которое очень хочет мира с рабочими. Если проследить
за  речами Болдуина за последний  период, то  они  все  наполнены величайшей
тревогой.  Им  была сказана недавно  в  парламенте классическая  фраза: "мы,
консерваторы, не хотим стрелять первыми".
     Когда крайняя правая его собственной партии внесла  проект билля с тем,
чтобы запретить  профсоюзам взимать политические  взносы,  чему  и  либералы
вполне сочувствовали, потому что разбившая их рабочая партия на эти средства
существует,  то  Болдуин   сказал:  взимание  политических   взносов   есть,
разумеется, насилие, это -- нарушение британских традиций и проч., но -- "мы
не хотим стрелять первыми".  Это его буквальное  выражение, которое является
не только ораторским образом.
     Если  следить  за   английской   экономикой,  политикой,   печатью,  за
настроениями  в  Англии, то получается  впечатление,  что  там революционная
ситуация  надвигается  хоть и медленно,  но  с поразительной планомерностью.
Безвыходность  британского  капитализма  нашла  свое  выражение  в  крушении
либерализма, в росте рабочей партии,  в появлении новых  настроений в массах
рабочего  класса  и  т.  д.  Вся  политика  Болдуина  построена  на  желании
"примирения" с рабочими.  Между  тем профсоюзы  Англии, которые мы знали как
носителей  консервативного  соглашательства  (тред-юнионизм   был   для  нас
выражением чего?  --  выражением  законченного цехового  оппортунизма),  эти
профсоюзы   становятся    постепенно   величайшим   революционным   фактором
европейской истории.
     Коммунизм сможет  выполнить свою миссию  в Англии,  только сочетая свою
работу с  тем  могущественным  процессом, который  происходит  в  профсоюзах
Англии. А чем этот процесс непосредст-


     венно  определяется?  Именно тем,  что та страна,  которая больше всего
подкармливала широкие слои рабочего класса,  делать этого больше не может, и
столь  соглашательски настроенный  Болдуин должен отказывать в принятии всех
тех скромнейших законопроектов, которые вносятся депутатами рабочей фракции,
напр.,  о минимальной  плате углекопам. Вчера  было телеграфное сообщение  о
каком-то  скромном   законопроекте  со  стороны  рабочей   фракции,  который
консерваторы  отвергли  (о  10 млн. ф.  ст. на  общественные работы). Отсюда
вытекает, что  укрепление оппортунизма,  которое, несомненно,  есть  факт  в
Германии, а также и во Франции, не может быть ни глубоким, ни длительным. Ни
Франция,  ни Германия  не  смогут создать привилегированного  положения  для
верхних  слоев  пролетариата;  наоборот, и  там  и  здесь  предстоит  период
серьезного нажима на рабочий класс.
     А  в Англии?  Не может ли там упрочиться  на долгие годы  и десятилетия
оппортунизм  нынешних  вождей  рабочей партии?  Если в  двух словах  на этом
моменте остановиться, то  это лучше  всего уяснит общую оценку ситуации.  Мы
имели  в  Англии  социал-демократию  и  Независимую  рабочую  партию,--  две
организации, которые существовали в течение  десятилетий, как две  небольшие
конкурирующие организации.  У каждой было  15 --  20 -- 25 тысяч  членов. За
послевоенные  годы  мы  видим  в  Англии  поразительное  явление:  вчерашняя
пропагандистская секта, Независимая рабочая партия, пришла к власти. Правда,
она  опиралась  на  либералов, но на  последних  выборах  уже  после падения
Макдональда она собрала 4,5 млн. голосов.
     Я говорю о Независимой рабочей партии, потому что она является правящей
фракцией рабочей  партии.  Без  Независимой  рабочей  партии  не  существует
рабочей   партии.   Чем   же   объясняется  столь   необыкновенная   карьера
независимовцев и насколько она прочна? Мы имеем  в Англии буржуазию, которая
лучше,  последовательнее,  умнее,  чем  какая-либо  другая,  подчиняла  себе
пролетариат, экономически  подкармливая верхи рабочего класса  и политически
их деморализуя. Такой  второй  школы в истории не  было, нет и, вероятно, не
будет. Американская буржуазия едва ли будет иметь возможность  так длительно
развращать и принижать свой рабочий класс. К чему привело в Англии изменение
мирового и внутреннего экономического положения? К напору массы тред-юнионов
на верхи, а напор этот привел к созданию рабочей партии.
     Если  взять  среднего  английского  рабочего  сейчас,  то  вряд  ли  он
сознательно  отказался от тех предрассудков, которые  у него  были, когда он
голосовал  за  либералов.  Но  он  разочаровался  в  либералах,  потому  что
либеральные  депутаты,  в  силу изменившегося  положения Англии  на  мировом
рынке, не  способны выступать за него в парламенте в тех пределах, в которых
они могли это делать раньше. Отсюда явилась необходимость для достижения тех
же задач создать свою партию. Что такое рабочая партия? Это есть  политотдел
при тред-юнионах.  Рабочему тред-юнионисту нужен казначей, кассир, секретарь
и депутат в парламенте. Под напором
     обострившейся классовой борьбы, ликвидировавшей либерализм, тред-юнионы
пришли  к  необходимости  создания  своей  собственной  рабочей  партии.  Но
бюрократия тред-юнионов была неспособна создать ее  собственными силами в 24
часа.
     Обстановка же  в  Англии изменилась  так, что партию нужно было создать
почти  в 24 часа.  И вот происходит поразительная "смычка" между Независимой
рабочей партией, которая в течение  долгих лет  существовала, как  секта,  и
между бюрократией тред-юнионов. "Вам нужен политотдел при тред-юнионах? Мы к
вашим услугам".  Таким  образом  складывается  рабочая  партия.  Оппортунизм
независимцев получает гигантскую политическую базу. Надолго  ли? Все говорит
за  то,  что   нет.  Нынешняя   рабочая  партия  есть  результат  временного
пересечения   путей   Независимой   рабочей    партии   и    могущественного
революционного  подъема  рабо