т  на  запрос группы  лондонских
товарищей.
     ренции и о том, что нам на ней делать, переговорить с Вами au fond356.
     Даже  формальный  мандат,  который  мы  с  Рафаилом Абрамовичем  имеем,
говорит  о том,  чтобы  мы  совместно  с  Вами  решили  вопрос  о дальнейшем
заграничном представительстве партии (это было принято еще  до того,  как Вы
сложили  свои полномочия,  но  когда Вы  уже  просили  снять с Вас  их).  По
существу же, как мы двое,  так  и все  члены ЦК, конечно, ничего большего не
желают, как того, чтобы  Вы и в будущем принимали самое ближайшее участие  в
партийных делах. Но есть разница в том,  как это понимает  партийная масса и
как понимаем мы.  Партийная масса представляет себе дело так, что  Вы от нас
лучше,  чем  до  сих  пор,  узнаете  о  линии  поведения  партии  в  России,
столкуетесь  в качестве  "gut  disciplinierten Ge-nossen"357  о том, как  со
своей  стороны содействовать  ее проведению. Мы же  видим, что дело  гораздо
сложнее, что  если кое-какие  наши разногласия носят  случайный характер или
основаны на недоразумениях, то есть другие, которые  органически вытекают из
различной оценки всего исторического процесса, нами  переживаемого; вместе с
тем  мы  понимаем,   что  Вашей  предыдущей   деятельностью   Вы  достаточно
ангажировались,  чтобы   не  всегда  считать  себя   вправе   отказаться  от
использования своего личного авторитета в Интернационале в тех вопросах,  по
которым  Вы нашей точки зрения представлять не можете. Более того, Вы знаете
хорошо, что  мы  не настолько узки, чтобы не понимать, что иногда  даже  (?)
"партизанское" действие  такого  деятеля, как  Вы,  полезнее  для дела,  чем
самоурезывание в интересах коллективного выступления,  разумеется,  если обе
стороны,   как   это  и   есть  в   данном  случае,  не  желают   непременно
"отмежевываться" демонстративно друг от друга. И  с этой точки зрения мы  не
хотим спешить с зафиксированием того,  что могло  бы в данный  момент  стать
нашей  общей  ligne de conduite.  Ибо сейчас, вероятно, такую  роль было  бы
установить весьма  трудно  без,  если  хотите, некоторого насилия над  Вашей
политической совестью, которое  Вы  бы приняли, как необходимую  жертву. Нам
это стало ясно, когда наше решение о выходе из II Интернационала сделало для
Вас невозможным проводить нашу "заграничную" политику.  Поэтому скажу прямо:
я считаю, как, вероятно, и Вы считаете, что  для дела лучше,  если в течение
некоторого времени Вы не будете  связаны никакой формальной ответственностью
перед партией и  (тогда)  потом  Вы  сможете  нас представлять, чем если  мы
теперь  же сговоримся на некоторой  общей линии, которая, по  необходимости,
будет  гораздо больше  отражать  наши  коллективные настроения, чем Ваши,  и
которая, тем не менее, Вас свяжет в тот или иной  момент. Это  лучше потому,
что  не  думаю, чтобы понадобилось много времени,  прежде  чем опыт разрешит
главные  из  наших  разногласий,  и тогда  либо  мы  сами  повернем "вправо"
(употребляя  наименее  подходящий  к  этим  разногласиям  термин),  либо  Вы
признаете, что наш уклон "влево"  был,  в общем, правильным. Все, что до тех
пор  в нашей  "официальной"  политике сможет  быть смягчено, корректировано,
оговорено, в нужном, с Вашей  точки  зрения, смысле, может быть достигаемо в
результате тех бесед с Вами, устных и письменных, от которых, повторяю, я ни
в коей  мере  не уклонялся и  не буду уклоняться.  Если я сам  в  письмах не
заговаривал о содержании наших разногласий, то потому, что представляю себе,
что прежде  чем  нам  об этом плодотворно говорить,  Вам  надо  прежде всего
услышать  от   нас  фактическую  историю  того,  как  развивалась  и  почему
изменялась наша политика в России.  Ибо ведь в сущности  с августа 1917 года
Вы  были  от нас оторваны, и особенно  о первом периоде, когда партия ощупью
отыскивала свой путь  и  частью пыталась идти по  иному,  чем  избранный  ею
после, -- об этом Вы всего хуже информированы.
     Когда Вы написали Еве Львовне,  что считаете полезным, чтобы до личного
свидания мы  ознакомились  с  Вашим  неотправленным  письмом, я попросил  ее
просить Вас его сейчас же выслать нам, надеясь, что это письмо позволит если
не  обо  всем,  то  кое о чем  разъяснить  недоразумения  или  зафиксировать
действительные разногласия еще до свидания. Ева Львовна говорит, что она Вам
сейчас же это написала.
     Не знаю, в какой мере Вас  эти объяснения удовлетворят. Но  я хотел  бы
прежде всего  одного:  чтобы Вы  убедились, что с моей стороны  не  было  и,
конечно, не будет попыток ввести в наши отношения какую-нибудь "дипломатию".
В том или другом случае возможно "menagement"358, естественное и законное по
отношению к Вашему положению и возрасту, но ни о какой дипломатии между нами
речи  быть  не  может.  Поэтому  избегание  (хоть  не  вполне  сознательное)
откровенных объяснений не могло психологически иметь места и не имело.
     Мое личное впечатление, что различие в оценке фазисов русской революции
у нас с Вами  очень  велико, так  же, как и в некоторых  других вопросах.  В
вопросе об Интернационале, напротив,  наши точки  зрения,  вероятно, гораздо
ближе друг к другу,  чем  это  может  казаться на первый  взгляд.  Здесь  мы
расходимся больше в вопросах о выборе практических  путей,  и даже в  пункте
оценки  всякого рода  "реконструкторов"  то, что Вы нам по  этому писали, мы
едва ли разойдемся.
     Формулировка швейцарцами  задач Бернской конференции359  мне показалась
сносной потому, что можно было ожидать еще худшего -- в  духе Лонге -- т. е.
в смысле приглашения партий, стоящих принципиально за  III Интернационал, но
не приемлющих 21 условие. Теперь, когда Гримм и  Ко. своими глупо
бестактными  выступлениями  по поводу Реноделя360 и Макдональда361 испортили
заранее половину  дела, я вижу, что их формулировка была вызвана не желанием
не  оттолкнуть французов, а их собственным  оппортунизмом  и конфузионизмом.
Думаю,  что  в Берне  нам придется  очень много ругаться  и что  мы едва  ли
многого  там  добьемся.  Будет уже хорошо,  если  на  этом первом  совещании
удастся связать между собой "центральные" фракции так, чтобы сделать для них
невозможными дальнейшие капитуляции в одиночку перед Москвой.
     Я рассчитываю, что смогу выехать  в начале будущей недели, чтобы к 1-му
быть в Цюрихе. Ввиду этого отказался от  поездки  в  Прагу на чешский съезд,
куда меня пригласил чешский ЦК.
     Смилга362  я постараюсь повидать,  чтобы получить  личное  впечатление.
Письмо его  мне  не  нравится, хотя  бы  в  кое-чем он и  был прав: человек,
никогда  не  бывший в партии (и даже ни  в какой партии), сначала  служивший
большевистским  комиссаром,  потом  писавший  в  прессе  Mehrheiter'ов  и  в
буржуазной газетке "Голос России"363,  может,  конечно, претендовать,  чтобы
его  вообще  не отталкивали, но не  имеет  никакого  права  требовать, чтобы
вместе  с ним  основывали  газету для  влияния  на  европейское общественное
мнение.  Ведь  он  пишет  о  немецкой  газете типа "Republique  Russe"  и не
понимает,  что когда такую газету  ведет старый деятель,  как Пескин, это --
одно и когда  ее основывает такой homo novus364 -- это  другое. А ведь он не
просто подает "идею"  такой  газеты ("прожектов"  мы  сами можем  достаточно
написать), а именно хочет быть в этом деле лично. Попробовал бы он придти "с
улицы" к коммунистам: его бы заставили пройти стаж черной работы, прежде чем
напечатали бы хоть  одну статью. Или у шейдемановцев: там тоже  не позволили
бы  сразу начать  в  качестве  "представителя". А  дай  я ему  завтра  чисто
техническую  работу,  какой-нибудь  перевод,  чтобы мне  самому  с  этим  не
возиться, то он, как я  уже имел опыт  с другими, сделает и скверно, и очень
не скоро.
     С лондонцами я списываюсь.  Они обиделись, когда я  им  предложил  пока
никакой "группы содействия"  не образовывать, раз  они, по  их  собственному
признанию, ввиду оторванности еще не выработали "точки зрения", а образовать
с[оциал]-д[емократический] клуб для дискутирования по вопросам,  связанным с
этой выработкой, причем  обещал им присылать  все имеющиеся у нас материалы.
Они пишут, что это их не удовлетворяет,  ибо они хотели бы активно  работать
для  партии  в  английском  движении.  Присутствие среди  них  Зунделевичей,
конечно,  не увеличило моего  доверия к  ним.  Из России мы  давно не  имели
писем.
     Самуил  Давыдович  [Щупак],  посетивший  Ригу,  Ревель и  Гельсингфорс,
вернулся сюда и завтра возвращается в Париж.
     С Могилевским  я списываюсь и надеюсь,  что  раньше или позже  мы его к
делу приспособим. Он, во всяком случае, человек серьезный.
     Посылаю Вам выпущенную немцами мою  речь  с предисловием365. До сих пор
они мне не прислали обещанных ими 200 экз., и я могу Вам послать только два.
     [...]
     Абрамовичи шлют Вам привет. У Бройдо большая  радость: их сына, который
состоял  учеником на офицерских курсах в Петербурге,  отпустили на время  за
границу, и сегодня они в Штеттине его встречают.
     До скорого свидания.
     Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     Берлин, 14 декабря 1920 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Ну,  как  сошел для  Вас Ваш "кутеж"  в  Берне?  Не имел никаких плохих
последствий?
     Я,  с своей стороны, захватил в Швейцарии  кашель, который  по  приезде
сюда очень обострился. Уже 4 дня я не выхожу на улицу. Плохо поэтому сплю по
ночам.
     Ехал назад  с ощущением  досады на швейцарцев за то, что все так  плохо
вышло.  По обыкновению, как бывает в таких случаях, после  вспоминаешь,  что
вот еще  об этом или о том  не  удалось с Вами вовсе обменяться мнением  или
проверить у Вас тот или другой факт. Да и  вообще, в конце концов, я  больше
успел изложить Вам свои, чем подробно ознакомиться с Вашими взглядами. Когда
еще теперь удастся увидеться?
     От Щупака не имел новых вестей и не знаю, удалось ли что-нибудь сделать
в вопросе о моей визе. Как раз теперь я  бы с удовольствием покинул Берлин и
поехал бы в Париж.
     Из-за  простуды еще  не видел  Штребеля.  Передал  ему по телефону  Ваш
привет. Из России писем не было. Но в газетах была правдоподобная телеграмма
о расправе большевиков  с нашими товарищами во время конференции  в Харькове
(10 человек, в том числе Кучин, посажены в концентрационный лагерь "до конца
гражданской войны", 17, и в том числе Бэр, высланы из Украины).
     Привет  Александру  Павловичу  [Аксельроду].  Абрамович  и  Бройдо  Вам
кланяются.
     Обнимаю.
     Ю.Ц.
ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ
     14 декабря 1920 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Со  мной  вышла  самая  неожиданная история: швейцарское правительство,
отказав Раф[аилу] Абр[амовичу Абрамовичу] наотрез в пропуске на конференцию,
согласилось меня пустить всего только на  3 дня, т. е. на время заседаний, с
тем  чтобы я немедленно выехал  обратно. [...] Такое  же любезное  отношение
встретили к себе немецкие и австрийские делегаты, а Ф.  Адлера,  как и меня,
вообще не хотели пускать и согласились лишь  в последнюю минуту.  Не  говорю
уже,  что с нас  всех взяли  подписку, что не  будем заниматься за это время
никакими  политическими выступлениями.  На границе  меня вдобавок  подвергли
личному обыску.
     Так  что  приехал  я  к  самому   началу  конференции  и  не  мог  даже
предварительно  заехать   к  Пав[лу]   Бор[исовичу   Аксельроду].   Пришлось
созвониться с ним по телефону и вызвать его в Берн к третьему дню, когда уже
слаба была надежна, что добьюсь отсрочки. Последний день провел с ним,  и он
проводил   меня  до  Базеля.  Конечно,  это   его   еще  менее  должно  было
удовлетворить, чем  меня; я  ему предлагал  поехать  со  мной до  ближайшего
немецкого  города Аугсбурга и там прожить  2 дня,  но и для этого нужны были
визы  и разрешения, которые  потребовали  бы  48  часов, так  что  от  этого
пришлось отказаться. Беседами за этот день,  мне кажется, удалось достигнуть
некоторго  выяснения и смягчения его отношения. Тем более, что сам  бернский
манифест  он нашел менее неприемлемым, чем он  ждал, и к самой конференции у
него отношение довольно терпимое. [...]
     С Пав.  Бор.  далеко  не обо всем  и  не так обстоятельно,  как  нужно,
удалось  переговорить.  Впечатление  на  меня (физически) он произвел  очень
неизменившееся:  очень  бодр  и  даже  румян;  говорит,  что  последние  дни
оправился. Но у него  органическая болезнь (мочевого пузыря) с неприятными и
мучительными  припадками, и он не  уверен,  почему профессор отказывается от
операции:  потому  ли,  что  можно вылечить  и без операции, или потому, что
боится, что он операции не выдержит. Это его, видно, мучит. В Цюрихе ему, он
мне признался, скверно и не по себе, и он мечтает переселиться в Париж, что,
вероятно, было бы лучше всего для него.
     Теперь о моем  собственном  переселении. Конгресс прошел; вопрос, стало
быть,   пустят  ли  меня  под  другим  соусом.  Можно   прямо  сказать:  для
ознакомления французских  рабочих организаций с положением  дел в  советской
России.  Публичных  рефератов  я  бы не  стал  читать,  но  на  синдикатских
маленьких  собраниях  выступал  бы. Но вообще,  у  меня мало  надежды, чтобы
французы пустили  после нашего манифеста и после бернского  манифеста. Забыл
сказать,  что я условился  с Павлом Борисовичем  перед отъездом, что он даст
Вам знать открыткой, что я вернулся в Берлин. И не подумал, что ведь  он мог
позабыть и что я сам с пути должен был бы дать Вам знать.
     Берн меня очень удовлетворил. Почти не было  трений и прений. Французы,
считая свое дело в Туре366  проигранным, были настроены в смысле  "ехать так
ехать" и  не только забыли о 21 пункте и о том,  что они "в принципе за  III
Интернационал", но  и готовы  были  подписать  еще  более  резкое  осуждение
большевизма.  Гримму  и  Ко,  напротив,  придало  смелости  то,  что  у  них
(благодаря  переходу  Цюриха  вслед  за  Нобсом367)  было  уже  обеспеченное
большинство  и  они  тоже не  сомневались, что коммунисты уйдут.  Австрийцы,
руководившие всем, хотели добиться некоторых  авансов II  Интернационалу, но
от этого отказались, встретив поддержку лишь англичан (они хотели сверх трех
Интернационалов создать какой-то  общий  совет, куда  бы  согласились  войти
представители всех  трех организаций. Я  восстал  против этого,  как  против
искусственной постройки, так как общий "совет" от Шейдемана до Ленина вызвал
бы только смех с обеих  сторон. Немцы (Ледебур и Розенфельд368)пытались было
отстоять свою формулу  "диктатура  на основе советской  системы",  но мы без
труда  эту  попытку  отбили.  [...] И Лонге,  и  Фоp369  всячески и  даже  с
эмфазом370  выражали удовольствие,  что  они  находятся  в  среде  подлинных
социалистов,  в  подлинном Интернационале! На вопрос, что они сделают  после
Тура,  Лонге  сказал,  что они  не  знают,  выйдут  ли  из партии  после  ее
вступления в III Интернационал, но он может заявить, что они останутся в ней
лишь при  условии,  что им  предоставят ту  автономию, которою  пользовались
раньше  коммунисты,  т.  е.  право  участвовать в  нашем  объединении.  Если
откажут,  они  выходят из партии. Чтобы Зиновьев дал им  такое право  --  не
думаю.  Особенно тепло  встретили меня Нэн371 [...], Грабер372  и  О. Бауэр.
Адлер был сдержаннее. Вполне на нашей стороне немецкие  чехи, по  словам  их
делегата Чермака373.
     Из России имел всего одно  письмо от  Фед. Ильича от  6 ноября.  В этот
день должна  была снова  решаться его участь. Была  надежда, что  оставят  в
Москве.  Результат  неизвестен.  Сообщил,  что  арестованные  по  провинциям
продолжают сидеть. Снова арестовали  Либера (в  Саратове) вместе  с местными
правыми с.-д.  Теперь  появилась  телеграмма о  "приговоре" над  харьковской
конференцией:  Кучин   и   другие   (10)   в   концентрационный   лагерь   с
принудительными  работами;  Бэр, Борис Малкин,  Рубцов,  Зорохович (всего 17
чел.) -- к высылке из Украины. Похоже на правду.
     [...]
     Мы  приступаем к выпуску  первого номера  нашего органа (хотим  назвать
"Социалистический вестник"). К  сожалению,  из-за  праздников  нельзя  будет
выступить раньше начала января.
     В Швейцарии я  отчаянно простудился и  кашляю до невозмож-ности  спать.
Уже  4 дня  не  выхожу,  ибо на улице  мороз и  ветер. Привет Над.  Ос.  Все
кланяются. Жму руку.
     Ю.Ц.
ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ
     Берлин, 15 декабря 1920 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Я только что отправил Вам письмо, как получил Ваше. Недоразумение у нас
потому  и  получилось,  что  я до последней минуты  не  знал,  дадут ли  мне
отсрочку или нет. Узнал окончательно, что не дадут, лишь за 3 часа до отхода
последнего  поезда,  и  с  трудом успел устроить немецкую визу.  Условился с
Пав[лом]  Бор[исовичем  Аксельродом],  что  он  пошлет  Вам открытку  о моем
возвращении в Берлин.
     На основании  напечатанной здесь  нелепой  телеграммы я вообразил,  что
конгресс  в Туре уже  открылся. Подумал, что почему-либо французы  перенесли
конгресс  и что  тем самым  дело  о моем участии  ликвидировано. Жду  теперь
известия от Вас. Надеюсь, что  на этот раз мне дадут право  быть не только 3
дня в Туре, но и вообще побыть в Париже недели две. Если нет,  то не стоит и
ехать, "себе дороже стоит", принимая во внимание валюту.
     Насчет "авангарда", как я Вам писал,  в подлиннике оттенок  был другой.
Но это не так и важно. Если  из всех стран мира в одной  только России -- не
важно, почему  -- победила  революция,  во  главе которой  стоят социалисты,
пытающиеся  (хотя  бы  ультранелепо)  осуществить  социализм,  то  трудно  в
международном  документе  отказать  такой  стране в звании очага  социальной
революции. Этим еще  ничего  не сказано  ни  о том, хорошо ли политику ведут
стоящие  у власти социалисты, ни честные ли они люди. Жму руку.  Привет  Ир.
Георг. [Церетели] и Войтин[скому].
     Ю.Ц.
ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     20 декабря 1920 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Так и предчувствовал, что  Вы  опять хвораете. Что меня касается,  то я
уже выхожу, ибо кашель сильно пошел на убыль. Стал опять хорошо спать.
     По  поводу  Майского  я прилагаю записку для Нобса. Так разозлился  (на
Майского),  что  даже  в  честь  его  перевел  немецкими  стихами пушкинскую
эпиграмму на  Булгарина374 и, ей-богу, не плохо перевел! Но Вы неправы,  что
его позиция -- совсем наша. Мы видим "историческое оправдание" большевизма в
том, что  он "довел до конца" буржуазно-мужскую революцию, из которой,  если
одновременно  с  нею не начнется победа социализма на Западе,  ничего, кроме
капитализма, развивающегося "по-американски, а  не  по-русски",  как некогда
говорил Ленин, ничего получиться не может. Майский же старается оправдать не
только  политическое низвержение  буржуазии  (что  оправдываем и  мы  и что,
конечно, -- во избежание недоразумений -- логически могло бы произойти и без
большевистских  методов,  через  Учредительное  Собрание  и  т.  д.),  но  и
"диктатуру пролетариата" в России и всеобщую социализацию, которая, по моему
глубокому  убеждению,  вовсе  не  явилась  в  России  неизбежным результатом
мнимого отказа буржуазии работать под государственным контролем, а сама была
для большевиков лишь  экономическим средством, чтобы удержать власть в руках
меньшинства  (той  же  цели  служит  для них  и  хлебная монополия).  Поживи
Робеспьер еще лишний год, он мог бы тоже прийти  к заключению, что  удержать
власть  за  "добродетелью" нельзя  иначе,  как  забрав  в  руки  государства
распоряжение всеми продуктами, а для того и всеми орудиями производства.
     Из России мы только что получили письма. С  одного снимаем  копию и Вам
пошлем.  Новости, в  общем, невеселые:  везде  аресты наших. Бедняга  Астров
вместе с  Кучиным и  другими 8 южанами посажен в  концентрационный  лагерь с
принудительными работами, 17 других с  Бэром  во главе -- высланы в  Грузию.
Первые -- потому что "правые  меньшевики",  вторые  --