Блюмкин, по его  словам, "постоянно советовался" с президиумом
ВЧК,  с  заместителем  наркома  иностранных дел Караханом и  с председателем
Пленбежа Уншлихтом(31).
     Однако противоречия в  германском донесении  и показаниях Блюмкина нет.
Вечером 4 июля в заговор  вовлекли Блюмкина, но подготовка всего мероприятия
могла начаться  раньше,  в  первых  числах  июня,  когда  Блюмкину  поручили
заняться  фабрикацией "дела" против  германского  посольства,  отстранив  по
инициативе большевиков, прежде всего Лациса, от всей остальной работы, чтобы
Блюмкин мог  сосредоточиться  на одном деле.  О том, что в планы стоящих  за
спиной Блюмкина противников Брестского мира входило убийство, Блюмкин мог не
знать  до вечера  4 июля, причем его заявление  о  том,  что он работал  под
непосредственным  наблюдением  Дзержинского и  Лациса,  при  консультациях с
Караханом и Уншлихтом, лишний раз убеждает, что к убийству  Мирбаха мог быть
причастен кто-то из большевиков.
     После   убийства   Мирбаха   Дзержинский   попробовал   снять   с   ВЧК
ответственность за  смерть  германского  посла.  Он  утверждал, что  в самом
начале июля (непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен  от ведения дела
Роберта  Мирбаха. Основанием  для отстранения  Блюмкина  Дзержинский  назвал
жалобу на  произвол Блюмкина, с  которой пришли к  Дзержинскому за несколько
дней  до   убийства  посла   Осип  Мандельштам   и  Лариса   Рейснер   (жена
Раскольникова). Впрочем, эту часть показаний Дзержинский начал с неточности.
Для придания веса разговору о  произволе Блюмкина Дзержинский представил все
так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не его жена.  Между
тем, Раскольников только устраивал встречу Мандельштама и Рейснер(32).
     Дзержинский  показал,  что  примерно  за  неделю  до  покушения  им  от
Раскольникова  и  Мандельштама  были  получены  сведения  о  злоупотреблении
Блюмкиным  властью  --  возможностью подписывать  смертные приговоры.  Когда
услышавший об этом Мандельштан "запротестовал,  Блюмкин стал  ему угрожать".
Сразу же после разговора с Мандельштамом и Рейснер Дзержинский на собрании в
ВЧК предложил, по показаниям Дзержинского, "отдел  контрразведки распустить,
а  Блюмкина пока  оставить  без должности",  до  получения  объяснений от ЦК
ПЛСР(33).
     На  снятие  Блюмкина  с  работы указывал  также  Лацис,  подчеркивавший
(правда уже после убийства Мирбаха), что "особенно недолюбливал"  Блюмкина и
"после  первых  жалоб на  него со  стороны сотрудников  решил его  от работы
удалить".  За  неделю до  6 июля, показывал Лацис, Блюмкин  в отделе  уже не
числился, "ибо отделение  было расформировано по  постановлению  Комиссии, а
Блюмкин  оставлен без определенных  занятий", причем в протоколах  заседаний
президиума ВЧК должна была быть о том соответствующая запись. Тем не менее в
показаниях  Лациса  Блюмкин  назван  "заведующим  секретным отделом",  а  не
"бывшим  заведующим". Выписки из протоколов об исключении Блюмкина  "Красная
книга ВЧК" не опубликовала,  а, наоборот, взяла  Блюмкина  под  свою защиту:
убрала  из  книги компрометирующий лично Блюмкина  материал. В  заметке  "От
редактора"  указывалось, что "показания Зайцева вовсе не  поместили" в  виду
того, что "свидетель говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем
факты,   компрометирующие  личность  Блюмкина,  проверке  не  поддаются",  а
"несколько строк из показаний Ф.  Э. Дзержинского" опущены, так как передают
"рассказы  третьих лиц  о том же  Блюмкине, также не поддающиеся  проверке".
Большевикам важно было представить  Блюмкина (с 1920  года -- коммуниста) не
анархистом-авантюристом, а  дисциплинированным членом левоэсеровской партии,
совершившим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР.
     Расформирование за несколько дней до убийства Мирбаха отдела "немецкого
шпионажа"  не  может  казаться  случайным. Похоже,  что  речь шла  о простой
формальности: Блюмкин выполнял ту же работу, что и раньше. 6 июля в 11 часов
утра он получил у Лациса  из сейфа дело Роберта Мирбаха, чего,  конечно  же,
никак  не могло  бы произойти, если бы  Блюмкин был отстранен от работы(34).
Скорее  права  Н. Мандельштам,  вспоминающая,  что  "жалоба  Мандельштама на
террористические замашки  Блюмкина" была  оставлена  без внимания.  "Если бы
тогда Блюмкиным заинтересовались,  -- продолжает она, -- знаменитое убийство
германского  посла  могло  бы  сорваться,  но  этого не  случилось:  Блюмкин
осуществил свои планы без малейшей помехи"(35).
     Блюмкиным  не  заинтересовались,  так  как  это  было  не  в  интересах
Дзержинского.  Последний,  видимо, знал  о готовившемся покушении на Мирбаха
уже потому, что дважды об  этом извещало  его  германское  посольство.  Так,
примерно  в середине  июня  представители  германского  посольства  сообщили
Карахану и через него Дзержинскому "о готовящемся покушении  на жизнь членов
германского посольства".  Дело  было передано  для  расследования  Петерсу и
Лацису.  "Я был  уверен,  --  показал  позднее  Дзержинский, --  что  членам
германского  посольства   кто-то  умышленно   дает   ложные   сведения   для
шантажирования их  или  для  других  более  сложных целей". 28 июня  Карахан
передал  Дзержинскому  "новый  материал,   полученный   им  от   германского
посольства, о  готовящихся заговорах". Дзержинского,  однако, заинтересовали
не заговорщики, а имена информаторов германского посольства;  и председатель
ВЧК сказал германским дипломатам, что, не  зная имен информаторов, не сможет
помочь посольству в разоблачении готовящихся  заговоров. Не удивительно, что
Рицлер  был после этого убежден, что Дзержинский  смотрит  "сквозь пальцы на
заговоры,   направленные   непосредственно    против   безопасности   членов
германского  посольства". Но  поскольку Дзержинскому  было важно  узнать  об
источнике  сведений  "о  готовящихся покушениях" (т.е. об  источнике  утечки
информации),  он  через Карахана договорился о  личной встрече с  Рицлером и
Мюллером. Во  время состоявшегося разговора  Рицлер указал Дзержинскому, что
"денег дающие ему сведения лица от него не получают" и информаторам своим он
поэтому доверяет. Дзержинский возразил, что "могут быть политические мотивы"
и что "здесь какая-то интрига", имеющая целью помешать  ему найти "настоящих
заговорщиков,  о существовании которых, на  основании всех имеющихся" данных
он  не  сомневался.  "Я опасался покушений на  жизнь гр.  Мирбаха",  показал
Дзержинский, но "недоверие  ко  мне со стороны дающих мне материал связывало
мне руки".
     Поддавшись  на  уговоры  Дзержинского,  Рицлер  назвал  имя  одного  из
осведомителей  и устроил Дзержинскому встречу с другим.  Первым информатором
была  "некая  Бендерская". Вторым  --  В.  И.  Гинч,  с которым  Дзержинский
встретился в "Метрополе" в присутствии Рицлера и Мюллера примерно за два дня
до  покушения. Гинч  где-то в начале июня (т.е.  тогда, когда началось "дело
Роберта  Мирбаха") сообщил заведующему  канцелярией  германского  посольства
Вухерфенику,  что  на  Мирбаха  партией  "Союз  союзов" готовится покушение.
Несколько раз затем  он  приходил в ВЧК, чтобы собщить  об этом, был даже  в
отряде  Попова,  "но  его не хотели выслушивать". Рицлер, со  своей стороны,
получив от Гинча сведения  о  планируемом террористическом акте,  сообщил об
этом в НКИД, откуда информация была передана в ВЧК, где предупреждению опять
не  придали значения.  Тогда  Гинч вторично  предпредил  посольство,  причем
примерно    за   десять   дней   до   покушения   назвал   конкретную   дату
террористического акта -- между 5 и 6 июля, а во время встречи с Дзержинским
в "Метрополе" открыто сказал ему,  что в деле замешаны некоторые  сотрудники
ВЧК.
     Дзержинский объявил все это провокацией  и, покинув "Метрополь",  через
Карахана затребовал разрешения германского посольства на арест  Бендерской и
Гинча(36). Немцы на это ничего не ответили, но в первой половине дня 6 июля,
незадолго  до  убийства  Мирбаха, Рицлер  поехал в  НКИД и  просил  Карахана
предпринять что-нибудь, поскольку со всех сторон в посольство приходят слухи
о предстоящем покушении  на Мирбаха. Карахан указал, что  сообщит обо всем в
ВЧК.
     Ряд  косвенных  улик  говорит  за  то,  что Дзержинский  знал о  планах
убийства МирбахаБлюмкиным. Так, согласно показаниям Лациса,  когда  в 3.30 6
июля  он, находясь в НКВД, услышал о покушении на  посла и отправился в ВЧК,
там  уже знали, что  Дзержинский  "подозревает в убийстве Мирбаха Блюмкина".
Дзержинского в  ВЧК не  было, он "отправился на  место преступления", откуда
Лациса вскоре запросили,  закончено  ли "дело Мирбаха, племянника посла, и у
кого оно  находится,  ибо оно обнаружено на  месте преступления". Только тут
Лацис   понял,   что   "покушение   на  Мирбаха   произведено  действительно
Блюмкиным"(37). Но Дзержинский  каким-то образом догадался об  этом  еще  до
поездки в посольство.
     В  самом  большом  выигрыше  от  убийства  Мирбаха  оказался  Ленин.  О
готовившемся акте он скорее всего не знал. Никаких, даже косвенных, указаний
на  его  причастность  к покушению нет. Наоборот,  Ленину должно  было  быть
очевидно,  что  провокационное  покушение  было   организовано  противниками
Брестского  мира -- левыми  коммунистами  и  левыми эсерами -- но не партией
левых эсеров  или  же  их ЦК (хотя  именно так утверждали затем большевики и
историки).  Столь же очевидно, что  заговор  против Мирбаха был задуман  как
удар  по Ленину(38)  и что  одним из  главных организаторов этого удара  был
глава ВЧК левый коммунист Дзержинский(39).
     Но   удивительно,  что  большевики  оказались   подготовлены   к  этому
неожиданному  происшествию,  лучше  левых  эсеров,  которые,  по   заявлению
большевиков, этот террористический акт готовили. Так  или  иначе, с  момента
первого сообщения  о покушении на Мирбаха  роль Ленина в  разгроме ПЛСР была
однозначна:  он решил  использовать убийство  Мирбаха и покончить с  партией
левых  эсеров. Сотрудник  советского полпредства  в  Берлине  Г. А.  Соломон
рассказывает  по  этому поводу,  как вернувшийся в Германию из Москвы вскоре
после июльских событий Л. Б.  Красин "с  глубоким отвращением"  сообщил ему,
что "такого глубокого и жестокого  цинизма" он в  Ленине  "не подозревал". 6
июля, рассказывая Красину о том, как он предполагает выкрутиться из кризиса,
созданного убийством  Мирбаха,  Ленин "с  улыбочкой,  заметьте, с улыбочкой"
прибавил: "Словом,  мы произведем  среди товарищей [левых] эсеров внутренний
заем [...]  и  таким образом и невинность соблюдем, и  капитал  приобретем".
Соломон  пишет  далее,  что  "в  этот  свой  приезд  Красин  неоднократно  в
разговорах" с  ним, "точно  не имея  сил  отделаться от  тяжелого кошмарного
впечатления, возвращался к этому вопросу и несколько раз повторял" ему слова
Ленина. К этой теме Красин в беседах с Соломоном возвращался и позже:
     "И если бы я не помнил  во всех деталях этот разговор с Красиным,  если
бы и теперь,  через несколько  лет,  передо мной  не  вставали  его глаза, в
которые  я  в  упор  смотрел  в  то время,  как  он,  повторяю,  с  глубоким
отвращением передавал  мне эти  подробности,  я  не решился бы  привести  их
здесь"(40).
     Как  справедливо   указывает  Д.  Кармайкл,  "внутренним  займом"  было
"обвинение   простодушных   левых   эсеров   в  убийстве  Мирбаха"(41).   Но
свидетельство  Соломона  отнюдь  не  единственное.  Вот что  пишет  в  своих
воспоминаниях Айно Куусинен (жена Отто Куусинена):
     "На самом деле [левые] эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась
домой, Отто  был у себя  в кабинете с  высоким бородатым  молодым человеком,
который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто
сообщил мне, что я только что  видела убийцу  графа  Мирбаха, настоящее  имя
которого --  Блюмкин. Он был  сотрудником ЧК и  вот-вот  собирался ехать  за
границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах  был
убит [левыми] эсерами, Отто разразился громким  смехом. Несомненно, убийство
было  только поводом для того, чтобы убрать [левых] эсеров с пути, поскольку
они были самыми серьезными оппонентами Ленина"(42).
     Настолько серьезными, что в местных советах летом 1918 года большевиков
по  сравнению с мартом снизилось с 66 до 44,8%(43), а  на  очередном, Пятом,
съезде  Советов фактическое большинство  оказалось  у ПЛСР. Необходимо  было
любым способом укрепить шаткие позиции. Самым простым решением казался арест
фракции  ПЛСР на съезде Советов и  объявление вне закона партии левых эсеров
(как это было сделано в июне 1918 г. с эсерами и меньшевиками). Именно так и
поступил  Ленин  6-7  июля.  Можно  только  подивиться  его  находчивости  и
решимости:  услышав  об убийстве  германского посла, обвинить левых эсеров в
восстании против советской власти, в восстании, которого не было.
     В  первые   пятнадцать  минут   после  убийства  в   посольстве  царила
неразбериха.  Полковник Шуберт, глава комиссии по репатриации военнопленных,
взял на себя организацию  защиты здания, которое довольно скоро превратили в
небольшую крепость (немцы  не  исключали, что покушение на Мирбаха -- начало
намеченного   революционерами   разгрома   посольства).   Попытки   сообщить
представителям советской  власти  о случившемся  остались  безрезультатными:
телефон   посольства  почему-то  не   работал  (и  это  вряд  ли  показалось
случайностью).  Затем,  в  начале четвертого, сотрудник посольства Карл  фон
Ботмер  и   переводчик  Мюллер  на  посольской  машине  поехали  в  наркомат
иностранных дел, в гостиницу "Метрополь", к Карахану.
     При  виде  германских  дипломатов Карахан вскочил  со  своего  кресла и
выбежал   в  комнату  секретаря(44).  Предупрежденный  немцами  о  возможном
покушении  на  германского  посла, Карахан  по  возбужденному виду  вошедших
понял,  что  что-то случилось.  Вскоре  он вернулся в свой кабинет, выслушал
пришедших   и   заверил  их,  что  представители  советского   правительства
немедленно прибудут в  германское посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот
-- управляющему делами СНК В. Д. Бонч-Бруевичу. Последний спросил,  известны
ли подробности.  Чичерин ответил, что нет(45). Бонч-Бруевич телефонировал  о
случившемся Ленину и получил приказ поехать  с  отрядом латышей в германское
посольство и обо всем, что узнает, сообщить  по телефону. Тем временем Ленин
позвонил Дзержинскому и сообщил ему о начавшемся "мятеже"(46).
     Затем  Ленин  вызвал к себе  Свердлова;  позвонил  Троцкому  в  военный
комиссариат  и уже по телефону сказал ему, что "левые эсеры бросили бомбу  в
Мирбаха"(47). Откуда же Ленин узнал, что к  террористическому акты причастны
левые эсеры? О постановлении ЦК ПЛСР  от 24  июня  большевики могли не знать
(поскольку об этом постановлении  не  имели  представления даже  такие левые
эсеры, не члены  ЦК,  как Саблин)(48). О партийной  принадлежности и  именах
террористов мог  знать только Дзержинский (и лишь  в том случае, если он был
соучастником покушения  и  самолично подписывал мандат Блюмкина и Андреева).
Можно предположить, что и в этом  случае Дзержинский вряд  ли раскрыл бы имя
Блюмкина и тем выдал собственное участие в заговоре  Ленину. Из подробностей
покушения  Ленину могло  быть известно  единственно  то,  что  Мирбах  ранен
смертельно.
     Через  несколько минут к Ленину приехали Троцкий и  Свердлов(49). А еще
через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было "повлиять
на  характер немецкого донесения  в  Берлин"(50), поэтому Ленин,  Свердлов и
Чичерин отправились в германское посольство  для выражения соболезнования по
поводу  убийства посла. Ленин при этом  пошутил: ,,Я  уж с Радеком  об  этом
сговаривался. Хотел  сказать "Mitleid", а надо  сказать  "Beileid"''(51).  И
"чуть-чуть  засмеялся, вполтона", собственной шутке;  потом "оделся и твердо
сказал  Свердлову: "Идем". Лицо Ленина "изменилось, стало каменно-серым,  --
вспоминал  Троцкий.  --  Недешево  давалась  эта поездка  в гогенцоллернское
посольство  с выражением  соболезнования по  поводу гибели графа Мирбаха.  В
смысле  внутренних переживаний это  был,  вероятно,  один  из  самых тяжелых
моментов"  в  жизни  Ленина(52) --  очередная плата за  передышку  (Троцкий,
противник ленинской  политики, в  посольство  ехать отказался -- формула "ни
мира, ни войны" этого и не требовала).
     Однако в июле 1918 года, когда советская власть переживала серьезнейший
кризис,  убийство  Мирбаха,  как бы  это  ни  казалось  странным,  облегчало
положение   ленинского   правительства.  Со   смертью   Мирбаха   разрубался
запутаннейший  узел советско-германских  отношений и открывалась возможность
для  ликвидации  ПЛСР  --  разрыва  второго,  не   менее  запутанного   узла
большевистско-левоэсеровских связей. Подготовившись к возможной конфронтации
с левыми эсерами в  самые первые дни работы Пятого съезда, Ленин, Свердлов и
Троцкий  с  первыми  известиями о  покушении  на  германского  посла  начали
принимать "срочные  меры по подавлению  и ликвидации мятежа"(53), хотя никак
не могли еще знать, кто стоит за убийством Мирбаха, тем более, что признаков
антиправительственного восстания с чьей бы то ни было стороны не было.  Так,
комендант  Кремля  Мальков, находившийся в те  часы в Большом театре, писал,
что около четырех к нему "подбежал запыхавшийся Стрижак" (комендант Большого
театра) и передал приказ Свердлова "немедленно явиться в Кремль". Через пять
минут Мальков был в Кремле и "из отрывочных фраз", которыми успел обменяться
со  встретившимися сотрудниками  ВЦИК и Совнаркома, понял, что  "левые эсеры
подняли  мятеж".  "Все  делалось удивительно  быстро,  четко,  слаженно,  --
вспоминал Мальков. -- Владимир  Ильич и  Яков Михайлович  тут же на  листках
блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы". Через  пять минут в
боевую готовность  был  приведен весь гарнизон Кремля(54). А  левых  эсеров,
находившихся  в  Кремле  в  войсках гарнизона  и среди служащих,  немедленно
арестовали.
     Первым официальным  правительственным объявлением  об убийстве  Мирбаха
стала телефонограмма Ленина, переданная в 4.20 в организации, контролируемые
большевиками: в районные комитеты РКП(б), в районные Советы депутатов города
Москвы (где левых  эсеров  практически не было) и в штабы Красной гвардии. В
этой первой телефонограмме Ленин сообщал, что  "около трех часов дня брошены
две бомбы в немецком посольстве, тяжело  ранившие Мирбаха". Ленин  указывал,
что  за  покушением  стоят  "монархисты  и провокаторы",  пытающиеся втянуть
"Россию в  войну  в интересах  англо-французских  капиталистов", и  требовал
"мобилизовать  все  силы,  поднять  на   ноги   все  немедленно  для  поимки
преступников",   "задерживать   все   автомобили  и   держать   до   тройной
проверки"(55).
     Таким образом, в официальной телефонограмме Ленина не было упоминания о
левых  эсерах,  в  то  время  как  в  распоряжениях,  переданных  конкретным
партийным руководителям  "мятеж левых эсеров" фигурировал как  совершившийся
факт. Это расхождение кажется  подозрительным и не случайным.  Если считать,
что Ленин не догадывался о "мятеже" левых эсеров (и указания современников в
мемуарах являются недоразумением), кажется удивительным, что он не сообщил о
случившемся  заседавшему  в   Большом  театре  съезду  Советов.  Если  Ленин
подозревал  левых эсеров, непонятно его указание на "монархистов" и безликих
"провокаторов".
     Смысл ленинских указаний разъясняет Бонч-Бруевич:  "Здесь преследовался
тактический прием,  чтобы  не  спугнуть  [левых]  эсеров  со  своих  мест  и
телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах
их единомышленников к подобным  же действиям"(56). Действительно, телеграмма
Ленина  должна  была  быть разослана  по стране, но в  уезды из-за грозы  ее
передали лишь в 5.30(57). Бонч-Бруевич, однако, не объясняет,  почему  Ленин
не  указа