ьях -- тоже впервые  -- нет угроз "расстрелов"
и  все ограничивается доказательством неизбежности временной "изоляции". Это
все  характерные  (в  числе  многих  других) показатели  внутреннего развала
большевиков,  отсутствия  у  них  прежней  сплоченности  и  прежнего  дикого
фанатизма.
     Кронштадтское восстание  само является показателем радикальной перемены
в  положении  дел. Совершенно очевидно, что  во главе  его все  время стояли
элементы,  прошедшие  большевистскую  выучку  и  лишь  недавно  отпавшие  от
коммунизма.  И  лозунги  их, и  аргументация  статей, и терминология --  все
говорит об этом,  не  считая  уже  того, что Кронштадт  вообще  был  оплотом
большевиков.  Есть  в большевистской  прессе  намеки на то, что и в Москве в
стачечном  движении участвовали рабочие, числившиеся большевиками. Я считаю,
что  теперь  приближается момент, когда  сможет и должна  будет образоваться
умеренно-большевистская   фракция,  которой,  как   термидорским  якобинцам,
суждено будет  сыграть  главную роль в  ликвидации большевистского наследия,
причем  меньшевики смогут играть  роль подталкивающих эту фракцию  вперед  и
толкающих ее на союз с эсерами  как крестьянской  партией. Разумеется, такую
роль эта  партия  сможет играть, лишь  круто порвав со старобольше-вистскими
элементами,  и  трудно  даже  представить  себе,  чтобы  такой  разрыв   мог
совершиться иначе, как в форме вооруженной борьбы,  при которой одна сторона
будет  стремиться  истребить другую. Впрочем,  Кронштадт и  показал, как это
может случиться. Вспыхни такое же восстание в момент, когда налицо уже будет
такая фракция, последняя неизбежно стала бы в его главе.
     Для  нашей  партии сейчас главный  политический  выигрыш  тот,  что  ее
тактический  лозунг  --  свободно  выбранные Советы  как  рычаг  упразднения
диктатуры  коммунистов --  воспринимается самыми  широкими рабочими массами,
которые  на  нем  могут восстановить  свой  единый фронт  (а  на  требовании
Учредительного  Собрания еще не могут, потому  что  рабочие массы, которые в
1918 году боролись против чехословацкого предприятия Комитета Учредительного
Собрания447, связывают с этим именем  свою борьбу  против продолжения войны,
во имя которого тогда эсеры и Антанта шли на большевиков). До восстановления
единого фронта пролетариата еще не  близко, ибо все еще остаются и преданные
большевизму и развращенные им элементы,  но, по-видимому, большой шаг вперед
уже  сделан  в  петербургском  и  кронштадтском  движении.  В  газетах  была
телеграмма, что  в Петербурге на заводе Лесснера448, когорый  уже много  лет
являлся твердыней  большевизма, рабочие  выбрали  делегатом  в Совет  нашего
петербургского лидера  Каменского (был оборонцем в  первом ЦИК) 500 голосами
против 7, поданных за коммуниста.
     В последнее время мое здоровье очень подалось (и легкие, и сердце), и я
воспользуюсь   праздниками,  чтобы  пойти  к  специалистам,  чтобы  заняться
серьезно его ремонтом.  Как Вы  себя  чувствуете? Щупак  писал, что  все еще
надежды не теряет, что Вы получите визу. Но это уже тянется  чересчур долго.
Крепко жму руку.
     Ю. Ц.

ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ
     Берлин. 30 марта 1921 г.
     Дорогой Самуил Давыдович!
     Целую вечность Вам не писал; некоторое время потому, что довольно плохо
себя чувствовал  и к вечеру  чересчур уставал, чтобы  писать, а днем  не мог
улучить  свободной  минуты; с неделю я уже чувствую себя лучше  и бодрее, но
тут приходилось  спешно готовиться к выпуску  пятого номера.  Ваши  письма и
открытки от  Вас  и Над. Евс.  получил.  У  нас  наступает уже весна, бывают
весьма теплые дни; воображаю, как хорошо сейчас в Париже.
     На  днях  неожиданно  получили  письма  из  Москвы  от 14 марта и могли
кое-что  узнать о тамошних делах. Только  кое-что, ибо,  как только начались
события,  наших  начали повсюду  арестовывать,  связи порвались, и  сведения
перестали   поступать.   В   Москве   было   стачечное  движение   в   одном
(Хамовническом)  районе,  в  одном  случае  при   попытке  рабочих  войти  в
красноармейскую казарму была  стрельба -- двух убили.  Путем уступки (снятия
заградительных  отрядов) и  увещаний  мобилизованных на  фабрики коммунистов
движение  успокоилось. Наши были, видимо, им застигнуты врасплох и не успели
вмешаться  в события,  которые прошли стихийно;  на  митингах  забастовщиков
настроение было очень оппозиционное, но и  с большой примесью черносотенства
и  антисемитизма.  Это, в связи с  неизвестностью о характере кронштадтского
движения, которое  большевистская пресса с невероятной  наглостью изображала
как "выступление генерала Козловского",  за которым стоит  Антанта449 и вел.
кн. Дмитрий Павлович450, видно, совсем сбило  с  толку  нашу  публику, и она
издала весьма неудачную прокламацию, в которой защищается  от большевистских
обвинений в сеянии стачек и вспыхивании восстаний и не дает никакого лозунга
политического, а  лишь  продовольственный --  натуральный  налог  и  свобода
торговли  излишками, т. е.  то, что большевикам  пришлось  через  пару  дней
принять. Лучше действовал Петербургский комитет, который во время забастовки
выступил с обличающей экономическую политику прокламацией  и  с требованиями
свободных перевыборов Советов и  политических свобод. О  событиях  в  Питере
москвичи  были  недостаточно  осведомлены,  пишут  о  забастовках,   уличных
демонстрациях  (по-видимому,  стрельбы  не  было),  о  требованиях свободных
Советов,   кое-где  Учредительного  Собрания,  но   чаще   --  коалиционного
социалистического  правительства.  Однако и о  Питере  пишут, что настроение
масс сильно  пропитано  антисемитизмом.  Во  время кронштадтского  восстания
питерцы, кик видно, были о нем лучше осведомлены, ибо выпустили  прокламацию
с требованием немедленного вступления в переговоры с кронштадтцами и ведения
этих  переговоров  открыто  при  участии  делегатов, выбранных  фабриками  и
заводами. Прокламация призывает немедленно выбирать таких делегатов.
     Все  сведения  о  восстании  в  других городах  и  губерниях  явная  на
девяносто  девять   сотых  ложь.  В  Сибири  и  на  Украине,  действительно,
процветает партизанщина.
     Разгром наших  произошел скоро после  начала событий. Уже 20 февраля  в
Москве произвели облаву  на наш "с[оциал]-д[емократический]  союз молодежи",
забрали  5 человек за печатанием их  журнала ("Юный пролетарий", успел выйти
первый номер), в том числе моего племянника Андрея Кранихфельда451, а заодно
забрали заседавший в  соседнем помещении пленум ЦК Бунда. Но последний через
2  дня  освободили,  25-го  же  оцепили  общегородское партийное  собрание и
забрали  его  полностью --  170  человек, после чего  человек  50 постепенно
выпустили (главным  образом,  женщин)  и, вероятно,  выпустили  бы  всех, но
поспел Кронштадт, и оставшихся свыше 110 чел. перевели в Бутырку. Там сейчас
сидят Череванин, Алек.  Малкин,  Ежов, Плесков,  С.  Моносзон, Николаевский,
Кузовлев,  Девяткин,   Чистов,   Гейликман,   Дюбуа,  Конст.  Рик   (помните
петербургского оборонца?), Фишгендлер, С. Цейтлин, Израэль, Григ.  Осипович,
Броунштейн,  Аронсон, Илья Светицкий (бундовец цекист)  и мн.  др. Успели из
взятых выпустить  Юдина  (Айзенштата),  Конкордию Ивановну452,  Югова,  С.Л.
Волкенштейна  и  Розу  Ос.  Левит,  кроме  более  или  менее  случайных,  да
Ерманского и Гоникберга, которых пришли взять  на дому, не застали дома. Так
что на  свободе осталось совсем  немного людей, помещение опечатано,  печать
забрана и т. д. В провинции аресты были во многих местах.
     Со  вчерашнего  дня я  очень  удручен:  прочел  в  "Populaire"  рассказ
французского  инженера о  том,  что в  Тифлисе  большевики расстреляли 1 500
человек и первым -- Виктора Тевзайю. Боюсь, что если не первое, то второе --
верно.   У  Курского  есть  сведения,  что  большевики  забрали  по  заранее
заготовленному списку "всех меньшевиков, некоторых расстреляли,  а остальных
отправили  в Москву".  Он думает,  что это относится  к русским меньшевикам,
бывшим  в Грузии,  и  я  тоже  считаю  это правдоподобным.  Очень  боюсь  за
Зарецкую, Н. Д. Соколова и других.
     Здесь у нас  якобы революция  с динамитными покушениями,  резолюциями о
всеобщей забастовке и проч.453. Более жалкого  предприятия не  затевала еще,
вероятно, даже ни  одна коммунистическая партия ни в одной стране. Просто из
пальца высосанное движение; с таким же правом можно в любой стране, где есть
пара сот  тысяч безработных и  где положение пролетариата  тяжелое,  в любой
момент  открыть, что  "пора начать"  социальную революцию. Никакого сомнения
нет, что коммунисты разобьют себе на этом свой медный лоб и либо развалятся,
либо  потеряют  значительную  часть своих  сил;  но  также  несомненно,  что
буржуазные  массы будут  этим  безумным движением отброшены вправо и здешняя
реакция усилится.
     А  Ленин не на  шутку  перетрусил  и  решил уловлять  мужичка свободной
торговлей.  Уступка  задумана  довольно  большая, включающая и  "независимые
кооперативы", имеющие право  сбывать  на вольном рынке  хлеб и др.  продукты
сельского   хозяйства.   На   практике,   конечно,   полумиллионная    армия
продовольственников, чекисты и фанатики  коммунизма будут стараться шиканами
всякого  рода  и саботажа свести реформу  к жалкому минимуму. Это  поведет к
дальнейшему  разложению большевизма, ибо  все "совбуры"454  наверное  первым
делом  пристроятся прямо или  косвенно к этому  легализованному капитализму,
чтобы погреть вокруг  него руки.  Ленин  ведет,  конечно,  чисто зубатовскую
политику455:  экономические уступки при  сохранении политической  диктатуры.
Так пишут нам и из  Москвы, указывая, что "диктатура сердца" по отношению  к
мужикам  наверное будет  сопровождаться  еще большей травлей  меньшевиков  и
эсеров.
     Подробности  кронштадтского движения,  данные  "Волей  России",  вполне
подтверждают, что это восстание, по существу, есть бунт  большевистских масс
против большевистской партии. Это придает ему  еще более громадное значение.
На эту тему я теперь пишу статью для "Вестника".
     У меня  здесь ничего нового.  Забыл упомянуть, что в Питере при арестах
взяли  Фед. Ильича [Дана],  Рожкова456, Каменского. Все кашляю и без голоса.
Начинаю сомневаться, чтобы удалось увидеть Париж. [...]
     Иорданский в своем  "Пути"  ведет  такую подозрительно  соглашательскую
кампанию  за  большевиков,  что  дает  "Рулю" право  писать  о  нем,  как  о
"продавшемся человеке".
     Всего лучшего. Привет Над. Ос.
     Ю.Ц.




ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ
     Берлин, 5 апреля 1921 г.
     Дорогой Павел Борисович!
     Наконец-то   мы  получили  Ваше  сентябрьское  письмо  и  могли  с  ним
ознакомиться. Один экземпляр при первой же оказии отошлем в Москву.
     Оставляя в стороне то, что Вы пишете об Интернационале  (об этом ниже),
Ваша критика нашей позиции сводится к трем пунктам: а) оценка большевистской
революции;  б) отношение  к восстанию;  в) лозунг  борьбы  на почве Советов.
После   Ваших   разъяснений  второй  пункт  я   считаю   вообще  результатом
недоразумения. Мы отрицаем  восстание против большевиков точно так же, как и
Вы, только по соображениям целесообразности, и даже наша первая резолюция, в
которой  мы (после  Ярославского восстания457)  выступили  летом  1918  года
против  агитации  за  восстание,   заключала  в  себе  оговорку:  "признавая
по-прежнему  право на  восстание за  пролетариатом (или,  кажется,  народом)
против  угнетающего его  строя". Выступая  впоследствии против восстания, мы
всегда  аргументировали  тем, что при данном  соотношении сил  оно, в случае
успеха, обеспечит перевес силы за  буржуазной или дворянской контрреволюцией
(тем  более,  что  в  отличие  от  эсеров, мы  вовсе  не  верим  в  то,  что
крестьянство обязательно пойдет  в своей массе за демократией, а  не за этой
контрреволюцией).   Сентиментальное   соображение,  что  вообще  недопустимо
восстание   против  правительства,  которое   состоит  из   социалистов  или
революционеров,  нам,  конечно, чуждо.  Но  когда  мы  становимся  на  почву
целесообразности, мы ясно отдаем себе отчет  в том, что пока (и может  быть,
еще не столь  короткое  время)  при  революционном свержении  большевиков мы
имели  бы  против  себя  не   только  более  или  менее  коррумпированное  и
деклассированное   меньшинство   "настоящих"   коммунистов,   но   и   очень
значительную часть подлинного городского и сельского пролетариата. Из Вашего
письма  я   вполне  убедился,  что  Вы  не   видите,  что  большевиков  пока
поддерживает определенное значительное меньшинство русских рабочих,  которых
нельзя  зачислить  в категорию  коррумпированных  прикосновением к власти  и
которые если и коррумпированы, то в более широком смысле -- верят еще скорее
в  наступление коммунистического рая посредством применения  силы,  искренно
вдохновляются идеалом  всеобщей "уравнительности" и т. д. Это большей частью
культурно отсталые слои  пролетариата, которых почти не затронуло не  только
прежнее с[оциал]-д[емократическое] движение, но даже и революция 17-го года;
их  внезапно раскачала анархия первого  периода  большевистской революции и,
разжегши в них  впервые смутные классовые инстинкты, сделала их, несмотря на
их слабую культурность, социально активными в довольно высокой  степени. Это
эти слои (менее  квалифицированные и  просто  чернорабочие)  начинали в тылу
Колчака, Деникина, Врангеля восстания, как только Красная армия приближалась
к  Харькову, Одессе или Томску; они поставляли в эту армию тех добровольцев,
благодаря которым в худшие  для  большевиков  моменты им  удавалось отбивать
нападения белых армий (мне, например, достоверно известно от рабочих, врачей
и т. д., что знаменитая победа большевиков над Юденичем под Петербургом была
одержана   ценой  громадных  потерь,   понесенных  петербургскими  рабочими,
выступившими на фронт добровольно  под  командой коммунистов). В сущности, в
этих    низах   пролетариата,   вероятно,    масса   делится    сейчас    на
антисемитско-черносотенную и  большевиствующую; дифференциация более сложная
на  коммунистов,  с[оциал]-д[емократов],  с[оциалистов]-р[еволюционеров]   и
просто  демократически  настроенных  рабочих  наблюдается  только  в   более
квалифицированных кругах, даже в массе текстильного пролетариата преобладают
две первые категории. Среди же женщин-работниц, вообще, эти два лагеря почти
исчерпывают всю массу. Вам трудно  себе  представить, как  еще  в  последнее
время  (перед  моим  отъездом)  в  значительной  массе  московских работниц,
заводских  и  ремесленных,  был  силен подлинный  большевистский фанатизм  с
обожанием  Ленина  и  Троцкого  и  истерической  ненавистью  к  нам.  Это  в
значительной мере объясняется тем, что русский женский пролетариат, по своей
безграмотности и беспомощности, мог  вообще в  массе  своей  быть втянутым в
"политику"   только  средствами   государственного  механизма  (бесконечными
курсами     и    "культурно"-агитационными    учреждениями,     официальными
праздненствами и  манифестациями  и -- last  not least458  --  материальными
привилегиями).  Поэтому  не  фразой  являются часто  встречающиеся в письмах
таких работниц в "Прав-де" слова: "Только после  октябрьского переворота мы,
работницы,  увидели  свет". У  этих  баб осталось,  несмотря  на последующие
разочарования, еще очень сильное впечатление от медового месяца большевизма.
По  той же  причине у большевиков есть зеленая рабочая молодежь -- результат
того,  что  в  течение  3 лет  монополия  работы среди нетронутых еще  слоев
оставалась у них и -- надо признаться -- того, что они очень много возятся с
молодежью. Частью они ее развращают ужасно, но частью наполняют элементарным
энтузиазмом и фанатизмом. К счастью, именно среди молодежи замечается начало
дифференциации  (среди  женщин  почти не видно).  Все  эти  элементы, вместе
взятые,  составляют  довольно  широкую  массу,  часть  которой  еще  сегодня
настроена так,  что в случае  восстания,  хотя бы  и под левым флагом, будет
сражаться  до последней  капли  крови.  Сознавая  это,  мы  и  говорим,  что
восстание потому и приведет к победе контрреволюции, что оно сможет победить
лишь  после  взаимоистребительной борьбы между  частями пролетариата, причем
победившая назавтра же должна будет обороняться не только против усилившейся
буржуазии,  но  и  против  жаждущей  реванша   побежденной  части.  Вот   те
соображения целесообразности, которые мы выдвигаем против восстания.
     По пункту третьему -- о Советах -- разногласие не так велико, поскольку
Вы условно  допускаете возможность этого лозунга, как  тактического. Для нас
решающую  роль играют соображения тактические. В  январе  -- три года, когда
большевики      дискредитировали      Учредительное      Собрание459     как
"социал-соглашательское" по составу, мы старались доказать рабочим, что  его
нужно  отстаивать  именно  потому,  что  его  большинство  эсеровское,  т.е.
выражающее  революционные интересы  крестьян, а потому именно  способное под
давлением пролетариата пойти  и дальше тогдашней программы эсеров  (в остром
вопросе  о  мире).  Только  так  и  можно  было  ставить  вопрос  в  стране,
переживающей революцию при отсутствии  предварительной  политической школы у
масс: аргумент о  неприкосновенности всякого  Учредительного Собрания во имя
формального принципа суверенитета народа, конечно, для масс в таких условиях
неприемлем (нельзя  было  в 1871  году требовать  от парижского пролетариата
безусловного  подчинения  Версальскому  Учредительному  Собранию460.  Здесь,
конечно, у нас с Вами нет разногласия. К  несчастью, наши друзья эсеры своей
политикой 1918 года выбили  у нас  из  рук лозунг  Учредительного  Собрания.
Восстановив его при помощи  Антанты (чехословаков), они сделали его лозунгом
возобновления  войны,  что, как  мы  скоро  убедились,  уже  летом 1918 года
отбросило  обратно к большевикам массы, уже начавшие от них отходить.  Когда
же именно  на почве  превращения Учредительного  Собрания  в  орудие Антанты
неизбежно отношение сил  переместилось от эсеров к военно-буржуазной клике и
Учредительное  Собрание  стало лозунгом Дутова461, Колчака и Деникина, самые
широкие  массы и  рабочих, и крестьян  стали его ассоциировать  не  только с
упразднением большевизма,  но  и  с  переходом власти к  этой клике  (или  к
"барам"). Мы  опять  некоторое время не  отдавали себе отчета в этом, потому
что известный  верхний  слой  пролетариата  с социалистической  культурой, с
которым  мы и эсеры соприкасаемся,  далек от такого "социализма", но в том и
отличие  революции  от  обычных времен, что социально  активными  становятся
рядом с культурными слоями народа и некультурные и  что  чтобы вновь вернуть
ту гегемонию первых над вторыми, на которой основывается современное рабочее
движение,  надо считаться с психологией некультурных слоев и их своеобразной
метафизической  логикой,  ассоциирующей Учредительное Собрание  не  с  самой
широкой  свободой,  а с теми виселицами  для рабочих и  с нагайкой,  которые
сопровождали Колчака и Деникина. Приспособляться к этой психологии, объявляя
"советскую систему" высшей формой демократии  или демократию -- "господством
кулаков"  и  т.  п.,  мы  считаем недопустимым специально  выступали  против
подобных   Entgleisungen462  в  наших   рядах  (витеб-скую,  очень  дельную,
организацию мы еще в конце 1919 г. пригрозили исключить из партии за то, что
она несла на манифестации знамя с надписью "вся власть  Советам", толкуя это
как антитезу большевистской диктатуре).  Но считаться с историческим фактом,
что   Учредительное   Собрание,   прежде  чем   родиться,  стало,  благодаря
бесхарактерности     мелкобуржуазной    демократии,    антипролетарским    и
антиреволюционным лозунгом, пришлось хотя бы уже потому, что сейчас  эти два
слова могут мешать объединению  передового слоя рабочих, давно порвавшего  с
боль