андериан говорил, что Вийя  только
начинает осваиваться с повышенной  чувствительностью,  которой  наделило  ее
общение с эйя.
   Монтроз заиграл медленную импровизацию.  Затем  музыка  стала  еще  более
медленной, взывающей к памяти, и Элоатри застыла в шоке: она знала эту вещь.
Опасно. Ах как это опасно. По залу прошло почти неуловимое движение:  многие
тоже узнали эту музыку.
   Элоатри взглянула на императорскую ложу, но Эренарх еще не появлялся. Это
тоже было предостережением и вызовом его врагам на Аресе.
   Теперь видно, что ты сын своего отца.
   - "Мания Кадена", - сказала Элоатри. - Посвящается длинной  цепи  жизней,
связывающих нас с Утерянной Землей через две тысячи  лет  Изгнания.  -  Видя
непонимание на лице должарианки, она добавила:
   -  Ее  должны  были  исполнить  на  Энкаинации  Эренарха  во  время  Трех
Воззваний.
   Вийя задержала на ней взгляд и отвернулась.  Костяшки  на  сильных  руках
побелели, но это тут же прошло.
   С приходом Эренарха началась основная часть концерта:  члены  Музыкальной
Академии исполняли  попурри  из  старинных  мелодий.  "Неужели  Эренарх  сам
подбирал отрывки?" - поразилась Элоатри.  Если  так,  он  обладает  поистине
энциклопедическими знаниями в музыкальной истории.
   Знакомая мелодия привлекла ее внимание. Кто-то солировал церковный  гимн,
и у нее стиснуло горло. "Veni creator spiritus". Впервые она  услышала  этот
напев при своем насильственном посвящении в соборе Нью-Гластонбери. Но тогда
это были просто приятные звуки, теперь же она поняла его значение.
   Музыка с неодолимой силой захватила Элоатри, наполняя театр  божественной
аурой. Женщина рядом с ней превратилась в пламя, такое яркое, что на  глазах
выступили слезы. С этим огненным столбом соседствовали два огня поменьше,  а
ложа Эренарха светилась, как  жерло  никогда  не  гаснущей  печи.  Где-то  в
публике  пламенел  еще  один  дух:   рыжеволосый,   один   в   двух   лицах,
предполагающий присутствие триединой сущности. Элоатри охватила  дрожь.  Все
они связаны, но недостает еще кого-то, и когда он  появится,  дверная  петля
времени будет собрана полностью.
   Музыканты продолжали играть, двигаясь от Исхода к настоящему  времени,  и
сновидение отпустило Элоатри.
   Она посмотрела на ложу,  где  сидел  Эренарх,  -  всего  лишь  человек  в
непроницаемой дулуской маске.
   Восприняли ли другие в этом зале то, что предназначалось им ?
   "Не так уж это важно", - решила она. Общее впечатление налицо: мы  заново
пережили то, что чувствовали когда-то изгнанники, ощутили их зависимость  от
традиций и постоянства.
   Все сидящие здесь чего-то лишились - и  никто  не  знает,  что  его  ждет
впереди. Он предлагает им пристанище в общей памяти об Утерянной Земле.  Он,
последний из Аркадов, живое воплощение традиции - его семья правила  Тысячей
Солнц тысячу лет.
   Академики  ушли  со  сцены,  и  наступил  короткий  антракт.   Оживленные
разговоры,  единственное  свидетельство  действия,  произведенного  музыкой,
быстро умолкли, и настала  тишина.  На  сцене  появились  китари  со  своими
странными инструментами, из которых ни один не походил на другой, и в  столь
же  разнообразных  костюмах.  Нельзя  было  сказать,  что  они  начали  свое
выступление: казалось, они продолжают то, что никогда не прерывалось. Музыка
лилась, странная, дикая, ни на что не похожая, не признающая компромиссов.
   Секта китари  славилась  по  всей  Тысяче  Солнц.  Для  них  музыка  была
предметом   поклонения,   ритуальной   комбинацией   танца,   песнопений   и
инструментального сопровождения. Каждый китари создавал для себя собственный
инструмент, который со смертью музыканта сжигали.
   Их выступление тоже говорило о многом. Китари никогда прежде не выступали
в миру, и многие из присутствующих, несомненно, слышали их  музыку  впервые.
Даже Аркад не вправе был им приказывать - он мог разве что уговорить  их.  И
несмотря на двусмысленное положение Брендона Аркада, на подозрение, висевшее
над ним после Энкаинации, когда спасся только он один, осуществить такое  не
мог больше никто на Аресе.
   После следующего перерыва началась третья часть программы  -  и  Элоатри,
слушая ее, склонила голову и вознесла благодарение. Опасность  оставалась  в
силе, и. возможность неудачи тоже, но теперь она не сомневалась: чем  бы  ни
одарил Телос род Аркада, это присутствует в  сорок  восьмом  отпрыске  этого
рода в не меньшей степени, чем в самом Джаспаре Аркаде.
   Третья, финальная часть концерта распахнула двери памяти.
   Жаим взглянул на Брендона - тот неподвижно сидел на своем месте  в  ложе,
задумчиво склонив голову. Куда он смотрит?  Известно  ли  ему,  что  концерт
удался, что музыканты превзошли  все  ожидания,  что  музыка,  выбранная  им
самим, вызвала всеобщее одобрение?
   Зазвучала новая мелодия - концерт для  духовых,  вызвавшая  в  Жаиме  рой
воспоминаний. Он перестал оглядывать публику и отдался знакомому ритму.
   Свет и тьма, лучи солнца, пляшущие на воде,  густая  медленная  лава  под
корой планеты - вот чем была для него музыка в его  годы  на  "Телварне",  и
она, как никакой наркотик и никакая мантра, освобождала все эмоции прошлого.
Поначалу Жаим боролся с ней, но потом понял, что сопротивление бесполезно, и
уступил манящим образам, приняв свое поражение как урок на будущее.
   Симфония, баллада, рапсодия, мотет, октет,  синкопы  и  полифония  -  эта
музыка была собрана  со  всей  вселенной,  но  ее  объединяла  единая  тема,
прочерченная  гением  музыки  по  имени  КетценЛах.  Его  могучий  дар  брал
старинные  формы,  забытые  арии  и  мотивы  и  ткал  их  заново,   обогащая
современным опытом.  Так  ребенок  копирует  известных  артистов.  КетценЛах
сочинил только одну  оригинальную  мелодию,  свою  последнюю  -  его  талант
заключался в преобразовании старого.
   КетценЛах был любимым композитором Маркхема.
   Все, что звучало со сцены, Маркхем Л'Ранджа  любил,  все  это  много  раз
слышали на борту "Телварны", на Дисе  и  даже  в  концертных  залах  далеких
планет, когда - один Телос знает, как - Маркхем вдруг узнавал, что там-то  и
там-то должен выступить знаменитый артист. Тогда он  вез  экипаж  за  многие
световые годы от намеченной цели - чтобы послушать музыку.
   Кое-что Жаим слышал впервые - это, наверное, относилось к  детским  годам
Брендона и Маркхема. Ибо этот концерт был посвящением, данью памяти, хотя из
этих разряженных аристократов вряд ли полдюжины понимали, в чем дело. И  то,
что музыку  исполнял  оркестр  Флота,  делало  посвящение  бритвенно-острым:
Маркхем ведь был блестящим кадетом, пока его не исключили.
   Жаим посмотрел на сидящих рядом Омилова и Монтроза,  Монтроз  зажмурился,
млея от наслаждения.  Омилов  сложил  вместе  кончики  пальцев  и  задумчиво
наморщил лоб, глядя на музыкантов.
   Жаим повернул голову: да, Вийя тоже здесь, вместе с  эйя,  чью  полнейшую
неподвижность невозможно истолковать. Лицо  ее  словно  вырезано  из  камня,
глаза в тени. Должарианцы никогда не выражают в открытую своих чувств,  даже
когда им хорошо и спокойно,  но  Вийю  Жаим  научился  понимать:  музыка  не
доставляла ей ни малейшего удовольствия.
   "Музыка питает душу, - сказка как-то Рет  Сильвернайф.  -  Для  тех,  кто
отрицает существование души, это оружие, от которого нет защиты".
   Вийя сосредоточилась на музыкантах, на их инструментах, их движениях,  на
колебаниях звука. Что угодно, лишь  бы  не  поддаться  знакомому  горю  -  и
другому, более глубокому и опасному.
   Она взглянула на эйя. Держать щит, держать во что бы  то  ни  стало.  Она
лишь недавно научилась этому - скрывать свои мысли, не подпускать к себе,  -
и эта работа отнимала у нее все силы.
   Глаза жгло, и стиснутые челюсти ныли  от  усилия,  а  музыка  все  падала
невидимыми ножами - вот-вот они пробьют ее скорлупу и обнажат нервы.
   Она не смотрела на ложу, где сидел  Брендон  Аркад,  но  чувствовала  его
присутствие,   как   чувствуют   солнечную   радиацию   сквозь   затемненный
иллюминатор.
   Возможно, он следит за ней, чтобы удостовериться в ее реакции, - она ведь
знала, что весь этот концерт и даже порядок, в котором  исполняется  музыка,
адресован ей.
   Я не захотела говорить с ним о Маркхеме, и вот результат.
   К посланию такого рода она не могла остаться равнодушной, но  знала,  что
он делает это не со зла, - это было бы не в его характере. Аркад задумал это
как посвящение, как дар. Он выражает перед ней не менее ясно,  чем  словами,
чувства к своему умершему другу. Брендон любил Маркхема ЛТанджа и верил ему.
Музыка - его подарок другому человеку, который тоже любил Маркхема  и  верил
ему, и пользовался ответной любовью и доверием. Безмолвное  признание  в  их
общем горе.
   Вийя не закрывала горящих глаз. Музыканты покачивали головами,  каждый  в
расплывчатом световом ореоле.
   Он не может знать и не узнает,  что  она  предпочла  бы  этому  залу  что
угодно, даже пыточные ямы Должара. Потому что она видит  в  музыке  Маркхема
то, чего не видит Брендон Аркад.
   Неужели он не замечает этой жуткой параллели? КетценЛах, в конце  концов,
всего лишь талантливый имитатор - и Маркхем тоже был таким?
   А тогда...
   Она отогнала навязчивую мысль с силой, которая отозвалась болью в  виске.
По белым фигурам рядом с ней прошла  дрожь,  и  она  сквозь  стук  в  голове
расслышала их вопрос. Она послала им успокоительный  импульс,  а  между  тем
коварная  мелодия  пробивалась  своими  щупальцами,   слой   за   слоем,   к
похороненной памяти, вызывая образы и эмоции, от которых  она  избавилась  с
таким трудом.
   Маска красной смерти...
   Продолговатое лицо, колыхание светлых волос, ленивая, углом рта, улыбка -
все   это   маска...   позы,   напевная   речь,   нет,   глубже,   глубже...
юмористически-сочувственное отношение к неуступчивой вселенной,  восторг  от
встречи  с  красотой  в  самых  неожиданных  местах   и   необходимость   им
поделиться... все это не природное, все смоделировано сознательно.

   Те два гонца вручат тебе посланье
   Везде и всюду, где бы ни был я:
   Ветр - мысль моя, и огнь - мое желанье...

   Чистый  голос  молодого  певца  вел  мелодию  сквозь  волны  и   всплески
музыкального сопровождения. Вийе не нужно было закрывать глаза -  певца  она
все равно не видела.
   Потому что она была темпатом, а теперь и телепатом, - и противная природе
борьба с инстинктивным стремлением коснуться того единственного  разума,  на
который она и была по-настоящему настроена все эти годы, эта борьба вызывала
у нее страшную головную боль, туманящую  слух  и  зрение.  Дыхание  царапало
сухую глотку, и необходимость оставаться на месте отнимала остатки энергии.
   Но пусть, пусть. В боли нет риска, ее надо всего лишь вытерпеть.  Боль  -
это лекарство от страсти.

15

   - Ты говорил, что есть две вещи, которых ты  не  понимаешь.  Одна  -  это
брак, а вторая ?
   - Сожаление, - сказал Анарис.
   - Ага.
   - Совершенно бесполезная эмоция, на мой взгляд. Что толку сожалеть о том,
чего изменить нельзя?
   - Да, прошлое исправить уже нельзя, но сожаление  -  это  инструмент  для
моделирования будущего.
   - Я с этим не согласен. Я составляю планы и выполняю их - и таким образом
формирую будущее по своему желанию.
   Панарх опустил глаза, помолчал и сказал:
   -   Таким   образом   ты   всего   лишь   увековечиваешь   ошибки   своих
предшественников. Если это и есть твоя цель, так тому и  быть,  -  но  я  не
думаю, чтобы ты стремился именно к этому.
   - Хорошо - допустим, что я стремлюсь к другому.
   - Тогда я отошлю тебя к словам святого Габриэля  о  камнях  познания.  Он
говорил, что  сожаление,  раскаяние,  милосердие,  сострадание,  терпение  и
смирение - это  камни,  которые  человек  несет  в  своем  заплечном  мешке,
совершая восхождение в гору.
   - И что же... потом он их где-то сбрасывает? - юмористически  осведомился
Анарис.
   - Никогда, - улыбнулся Панарх. - Просто со  временем  человек  крепнет  и
постепенно заменяет эту свою ношу грузом возрастающей ответственности.
   - Вы говорите о простолюдине, а не о  вожде.  -  Анарис  пренебрежительно
махнул своим дираж'у.
   - Лучший вождь -  это  слуга.  Если  хочешь  править  людьми,  ты  должен
научиться следовать за ними.
   Анарис сделал жест, охватывающий их обоих в трюме рифтерского  корабля  -
себя в фамильном черном одеянии и Панарха, лишенного всех знаков отличия,  в
серой тюремной робе.
   - Вождь - это тот, кто ведет, - мягко  поправил  он,  отложил  дираж'у  и
вызвал охрану. - В следующий раз  мы  с  вами  поговорим  о  значении  слова
"сила".

***

   Хмельной от гордости Кестиан Харкацус стоял у стены, озирая  свой  салон.
Комната, слишком маленькая, по стандартам Дулу-высокожителя  и  обставленная
мебелью, которую он счел бы неподходящей даже для прислуги, сразу  приобрела
значительность от присутствия самых влиятельных особ из тех, что  уцелели  в
Панархии Тысячи Солнц.
   Не в силах скрыть своего  удовольствия,  он  держался  на  заднем  плане,
глядя, как они входят один за другим и  рассаживаются  на  жестких  флотских
стульях, как  заказывают  блюда  и  напитки  бессловесному  камердинеру  Тау
Шривашти, Фелтону - тот пришел пораньше, чтобы  вместе  со  слугой  Кестиана
проверить помещение на подслушивающие устройства.
   Тау и Штулафи Й'Талоб призывали всех к соблюдению секретности, и  Кестиан
был согласен с ними, но все-таки потихоньку от них записывал происходящее на
свой босуэлл - для потомства.
   "Грядущие поколения запомнят этот день", - думал он, жалея,  что  у  него
нет айны, - тогда он мог бы записать и изображение, не только звук.
   -  Подождем  еще  Гештар,  -  произнес  хрипловатый  мужской  голос:  Тау
Шривашти.
   Как  он  всеми  распоряжается!  Былой  гнев  и  унижение  шевельнулись  в
Кестиане, как черный ил на дне потока, но он  подавил  их.  Надо  быть  выше
двадцатилетних обид: мелочность  не  к  лицу  тем,  кто  управляет  судьбами
планет.
   Кроме того, как узнал Кестиан, внимательно  слушая  и  задавая  наводящие
вопросы, он был не  единственным  из  титулованных  юнцов,  с  которыми  Тау
заводил романы, а потом внезапно бросал.
   "Тау любит молодежь, - обронила вдовствующая супруга  Эренарха  на  одном
вечере, когда они все смотрели, как Шривашти танцует с маленькой наследницей
Кевдрианов. -  И  не  каких-нибудь  продажных  крошек:  его  игрушки  всегда
неопытны, красивы и, разумеется, происходят из хороших семей. Он  показывает
им, что такое по-настоящему полная жизнь,  а  потом  устраивает  им  брак  с
кем-то, кого наметил еще до первой встречи".
   Обидно услышать столь откровенные слова о собственном прошлом, но Кестиан
не подавал виду, что помнит о нем, следуя примеру Тау.
   Он наблюдал за Тау пристально и потому заметил,  как  тот  подал  Фелтону
сигнал - невидимо для  других,  одними  глазами.  Фелтон  подошел  и  подлил
какой-то густой черной напиток в кубок Архона Ториганского.
   Штулафи ИТалоб выпил и потер свою мясистую щеку, сказав:
   - Дьявольски неудобная ситуация.
   - Неудобная? - повторила малютка Фиэрин, севшая рядом с Тау. Долго ли  ей
еще пользоваться его капризным расположением? Кестиан  вдруг  пожелал  ее  и
подумал, не его ли сына прочат ей в женихи. Надо разузнать, сколько у нее за
душой, посмотреть, забыт ли давний скандал или нет. Говорят, что ее брат  не
умер и находится здесь, на Аресе.
   Й'Талоб не ответил, и его взгляд выразил презрительное снисхождение к  ее
юности и неопытности.
   - Неудобная? - скрипуче засмеялась старая Архонея  Цинцинната.  -  Да  он
ткнул нас носом в эту Лусорскую пачкотню! - Она обвела всех взором рептилии.
- Кто, собственно, раскопал эту гадость?
   Все потянулись к бокалам  или  сделали  знак  слугам  принести  еще;  все
помнили короткую речь Торигана на недавнем обеде у  Тау:  "Шаткое  положение
нашего Эренарха может еще ухудшиться, если напомнить людям, как его  выгнали
из Академии десять лет  назад  -  его  и  приемного  сына  Лусора,  Маркхема
лит-Л'Ранджа.
   - НорСоту нир-Каддес распространялся об этом, при полудюжине  слушателей,
- сказала вошедшая Гештар аль-Гессинав почти шепотом, но внятно. - И  Лусор,
и его сын любили КетценЛаха, а "Мемориа Люцис", исполненная в самом конце не
кем-нибудь, а рифтером, бывшим у Л'Ранджа под началом, ясно показывает, кому
был посвящен этот концерт.
   Она прошла вперед и заняла свое место с уверенностью особы, знающей,  что
никакое важное совещание без нее не начнут.
   Ее  тонкая  рука  протянулась  к  кубку.  Рукава  ее  изумрудного  платья
позволяли видеть сложную татуировку на  гладкой  золотисто-коричневой  коже.
Кестиан не мог разобрать, что там изображено, но почему-то от этого  рисунка
у него мурашки пошли по коже.
   - Мне кажется, инцидент, о котором идет  речь,  порочит  скорее  Эренарха
Семиона, чем нынешнего Эренарха. Не надо забывать, что Его Высочество  очень
ловко умеет высказываться посредством общественных мероприятий, да простится
мне столь суконное выражение.
   Старый Архон ледяной планеты Бойяр  подал  голос,  что  случалось  с  ним
крайне редко:
   - Он и о Мандале нам напомнил.
   - Полагаю, это можно считать вызовом, - сказала Гештар.
   - Какого рода вызовом? - ворчливо спросил Й'Талоб. - Желает  он  защитить
честь семьи своего приятеля или...
   - Или это  угроза  в  наш  адрес?  -  подхватил  Кестиан,  и  все  головы
повернулись к нему.
   Тау, не сделавший как будто ни одного движения, тут  же  передал  ему  по
босуэллу: (Попытаемся смотреть на вещи позитивно. Штулафи сейчас с нами,  но
он известен своей переменчивостью. А времени у нас, боюсь, очень мало.)
   Кестиана кольнула тревога, смешанная с волнением. Тау  что-то  обнаружил.
Расскажет он об этом всем или только избранным?
   Тау воздел руки, и все посмотрели на него, привлеченные этим жестом.
   - Друзья, вы говорите так, будто  мы  собрались  здесь,  словно  какие-то
заговорщики, замышляющие нечто злодейское. Ничего подобного:  мы  собрались,
чтобы сформировать совет  для  поддержки  Его  Высочества.  Если  он  желает
вернуть дому Л'Ранджа утраченную честь, почему бы нам не помочь ему по  мере
сил своих?
   Со своего места Кестиан видел, как нервно шевельнулась Фиэрин. Ей-то  что
до Лусорского дела? Правда, это был скандал - такой же, как  в  ее  семейке.
Ухмылка Й'Талоба напомнила Кестиану, что скандал с семьей  Фиэрин  произошел
как раз на планете этого Архона.
   Но Кестиан не успел задуматься, насколько это важно, - Тау улыбнулся  ему
через комнату.
   - А сейчас предлагаю  обсудить  более  конструктивную  тему:  как  нам  в
условиях, когда государственная машина подорвана  целиком,  осуществить  наш
переход по возможности гладко?
   - Надо держать все в секрете, пока власть не перейдет  к  нам,  -  сказал
Й'Талоб.
   - Позвольте с вами не согласиться, - с низким поклоном  возразил  Тау.  -
Помните, у нас всего четыре дня.
   - Никакую экспедицию они не вышлют, - заявила Цинциннат. -  Некому  будет
отдать Флоту приказ, вот срок и пройдет.
   - Но "Грозный" не зря отремонтировали так быстро, -  вставила  Гештар.  -
Пожалуйста, Тау, закончите свою мысль.
   Тау поклонился.
   - Поскольку времени у нас мало и мы не знаем, какие планы  могут  быть  у
Флота, пришла пора заручиться поддержкой Семей Служителей -  а  это  значит,
что нам придется открыть карты.
   Й'Талоб, как высказавший противоположное мнение, должен был возразить или
согласиться. Он нехотя, не вставая с места, изобразил своим массивным  телом
поклон, но то был знак согласия.
   Тау словно и не заметил, как побагровел от раздражения его оппонент.
   - Благодарю вас, Штулафи, за проявленную терпимость.  -  Поклон  Тау  был
образцом изысканности, но Й'Талоб не ответил, и он продолжал:
   - Его Высочество, как мы видим, начинает занимать подобающее ему место  в
обществе - отсюда мы и начнем свою объединяющую кампанию. Кестиан, вам нужно
будет сказать несколько вдохновляющих