отразившийся у Марго
на экране. Перед  зрителями  вновь  разыгрывалась  заново  скомпонованная  и
отредактированная битва  при  Тремонтане.  Марго  скоро  была  вознаграждена
многочисленными запросами, поступающими с пультов в зале. Она принимала их с
благодарностью  -  они  отвлекали  ее  от  эмоций  того  дня,  которые  тоже
проигрывались заново, став еще сильнее в результате сокращений.
   Битва при Артелионе далась ей еще тяжелее. Она боролась  с  горем,  вновь
наблюдая за отчаянной атакой "Фалькомара" на "Кулак  Должара",  и  старалась
отвлечься,  следя  за  тем,  на  что  обращают  особое  внимание  офицеры  и
аналитики. Ее привлекла необычайная конфигурация калейдоскопа тенноглифов на
одном  из  пультов,  и  она  в  изумлении  остановилась.  Пульт  принадлежал
Эренарху.
   Она посмотрела в зал. Молодой человек перебирал пальцами по клавиатуре  с
напряженным, почти суровым лицом. Она стала следить  за  его  действиями  по
пульту,  и  ее  подсознательное  предубеждение  рассеялось  при  виде  такой
умелости. Некоторые из его построений были наивны, но они обещали  многое  -
для тактической зрелости ему недоставало только  шлифовки  на  тренажерах  и
участия в боевых действиях.
   Более того, она убедилась, что Брендон лит-Аркад и в стратегии  понимает.
Он сводил наиболее сложные свои тенноглифы в  постоянную  матрицу,  где  они
проходили  целую  серию  видоизменений,  основанных,  судя  по   всему,   на
классической стратегической семиотике типа  "цусима".  Те  десять  лет,  что
прошли после его исключения, он, очевидно, провел не  только  в  пьянстве  и
разврате, как утверждали слухи.
   Внезапно  он  поднял  глаза  и  встретился  с  ней  взглядом.  Ее   почти
загипнотизировала их напряженная голубизна, но он, казалось, не видел Марго.
Его взгляд ушел в сторону, освободив ее, но оставил смятение  в  ее  мыслях.
Все  ее   политические   расчеты   пошли   прахом.   Надо   будет   заняться
Омиловым-младшим вплотную и выспросить, что он видел за те несколько недель,
которые провел с наследником.
   Пульт требовал внимания, и она вернулась  к  насущным  делам,  но  теперь
присутствие молодого человека в простом голубом камзоле  застилало  горизонт
ее мыслей, как отдаленная гроза.

***

   Адмирал  Трунгла  Найберг  переживал  трудный  период.  Война  превратила
станцию  Арес  из  безупречно  отлаженной  космической  базы  в  приют   для
умалишенных  аристократов,  в  переполненный  котел,   бурлящий   интригами,
междоусобицей и ядом. Население с пятидесяти тысяч возросло почти  вдвое,  и
поток беженцев все не прекращался. Чуть ли не каждый день поступали новые со
своим набором проблем.
   И что хуже всего, адмиралу за неимением конституционного правительства не
с кем было разделить свое бремя. Должар напрочь подорвал механизм  дулуского
правления. Новый Эренарх - величина неизвестная, практически  не  обладающая
властью, и один Телос знает, как скоро  из  обломков  выплывет  новый  Малый
Совет. А здесь, на Аресе, есть такие лица, которых адмирал, будь  его  воля,
никогда не допустил бы к власти.
   Найберг хмуро смотрел на большой, во всю стену, дипластовый экран у  себя
в кабинете, не находя утешений в показанном  на  нем  виде  Колпака  сверху.
Массивная металлическая плоскость, испещренная ремонтными  ямами,  светилась
багрянцем в лучах красного гиганта, чье гравитационное поле защищало станцию
от гиперснарядов. На переднем плане виднелся покореженный корпус "Грозного",
окруженный вспышками света  -  шли  работы  по  восстановлению  колоссальных
повреждений, полученных кораблем в битве при Артелионе.
   "Хоть одно светлое пятно", - криво улыбнулся адмирал. "Грозный"  доставил
на  Арес  капитана  Марго  О'Рейли  Нг.  Найберг  предоставил   ей   широкие
полномочия, заключив на основе их краткого знакомства, что она станет ценным
союзником в его попытках сохранить Флот от разрушительных дулуских интриг.
   Это была его цель и его долг: вручить тому, кто в конце концов  придет  к
власти, боеспособный Флот. Не его дело судить, кто это будет,  хотя  у  него
имелись свои предпочтения.
   Зазвонил вестник, и адмирал медленно прошел к двери, неслышно  ступая  по
мягкому ковру. Это должен быть Себастьян Омилов, еще один возможный союзник,
притом имеющий гораздо больше влияния в мире Дулу, хотя уже десять  лет  как
отошел от политики. Из-за одного этого гностору можно доверять:  он  оставил
блестящий пост при дворе,  лишь  бы,  по  сведениям  Найберга,  не  идти  на
компромисс с жесткими методами бывшего Эренарха Семиона.
   Интересно, как он относится к нынешнему Эренарху. Сначала учитель,  потом
спасенный - кто теперь? В этом тоже следовало разобраться.
   Нажав на кнопку, Найберг отпер дверь.
   - Добро пожаловать, гностор Омилов. Спасибо, что нашли для меня время.
   -  Мне  это  только  приятно.  -  Омилов  пожал  обе  руки   адмирала   в
полуофициальном приветствии Дулу, пришедшего к другому Дулу по делу.
   Найберг провел его к мягким креслам  у  низкого  столика,  где  уже  ждал
кофейный сервиз. Они поговорили немного о пустяках -  ровно  столько,  чтобы
соблюсти приличия. Дело, о  котором  они  собирались  говорить,  не  терпело
отлагательств.
   - Прошу прощения за то, что так внезапно представил вас на совещании, ноя
рассудил, что лучше никого не предупреждать о своих  намерениях.  -  Найберг
слегка подчеркнул слово "никого", и легкое движение брови  уведомило  его  о
том, что собеседник его понял.
   - Полностью согласен с вами, адмирал. Если вы собираетесь ввести  меня  в
исследовательскую группу...
   Найберг поклонился, разведя руки  в  стороны,  и  лицо  Омилова  выразило
мягкое недоумение.
   - Я хочу, чтобы вы ее возглавили, - сказал адмирал.
   Это прямолинейное заявление поразило гностора.  На  его  лице  отразились
радость, согласие, затаенное удовлетворение - вслед за  чем  он  задал  себе
вопрос: почему ему предлагают эту должность столь неортодоксальным образом.
   Хотя он отошел от политики, его инстинкт оставался по-прежнему острым. Он
не хуже Найберга знал, что без предупреждения наиболее влиятельные  лица  на
Аресе не успеют  продвинуть  собственного  кандидата  на  пост  руководителя
проекта "Пожиратель Солнц".
   Впрочем, на Аресе и нет никого, кто знал об урианах столько  же,  сколько
Омилов.  Но  Найбергу  известно,  что  это  не  остановило  бы  кое-кого  от
предложения собственного ставленника, так называемого ученого, которым можно
управлять.
   - Что касается меня, - продолжал Найберг, - я даю вам абсолютную  свободу
действий. Я жду от вас регулярных рапортов, но вмешиваться не стану.  Я  уже
устроил для вас допуск наивысшей степени, и вы вправе обеспечивать таким  же
допуском, только на одну ступень ниже, кого  вам  будет  угодно.  -  Адмирал
сделал паузу.  -  Не  нуждаетесь  ли  вы  в  жилье?  Я  слышал,  вы  приняли
приглашение Верховной Фанессы поселиться в Обители.
   - Да, я счел за лучшее не обременять более Эренарха своей персоной.
   -  Вот  и  прекрасно.  Это  освобождает   вас   от   множества   светских
обязанностей.
   Во взгляде Омилова адмирал прочел понимание: под  словом  "светские"  оба
подразумевали "политические".
   - Верховная Фанесса поглощена собственными делами, и я смогу отдавать все
свое время работе над проектом, - добавил Омилов.
   Найберг кивнул,  довольный.  Гностор  воспринял  его  намек  на  то,  что
политический фактор желательно свести до  минимума,  правильно  и  даже  как
будто с облегчением. Интересно, правда ли, что самоубийство Архона  Л'Ранджа
и исключение Брендона, тогда Крисарха, из Академии стали  следствием  интриг
Семиона, как шептались в то время, и действительно ли эти  события  вынудили
гностора уйти в отставку. Но адмирал  одернул  себя.  Сейчас  это  не  столь
важно. Достаточно того, что гностор полностью соглашается с его планами.
   - В любом случае, - слегка нахмурясь, сказал Омилов, - Брендон  лит-Аркад
сам должен будет бороться за получение реальной власти, что, я уверен, он  и
сделает. - Его тон указывал, что  в  ответ  на  дальнейшее  прощупывание  он
ограничится лишь самыми общими словами.
   Если он даже знает, что случилось на той Энкаинации, все равно не скажет.
   Найберг вернулся на исходные позиции. Что бы  ни  думал  Омилов  о  новом
Эренархе, неодобрения он не выказывает - этого пока достаточно.
   Решив, что на  сегодня  узнал  довольно,  и  уверившись,  что  гностор  в
политику впутываться не станет, адмирал перевел разговор на  проект.  Омилов
предложил присвоить ему кодовое название "Юпитер" - по имени древнего  бога,
свергнувшего Хроноса. Он также набросал общие очертания проекта и,  наконец,
попросил, чтобы связным между исследователями и Флотом был назначен его  сын
Осри. И попросил разрешения уйти,  пообещав  явиться  на  службу  в  течение
сорока восьми часов.
   Найберг вернулся  к  экрану,  чувствуя  себя  лучше,  чем  когда-либо  за
последние дни. Вот еще один человек, которому можно доверять,  пока  доверие
не расходится с долгом. Кроме того, удалось добыть еще частицу информации об
этом непонятном новом Эренархе. Полчаса он провел с большой пользой.
   Но  его  довольство  длилось  недолго.  Зазвонил  коммуникатор,  и  голос
адъютанта произнес:
   - Сэр, в двух секторах возникли проблемы. Во-первых... Найберг вернулся к
работе.

5

   Ивард  сел  в  постели  и  потянулся.  Энергия  бурлила  в  его  жилах  и
пульсировала в мозгу. Он чувствовал себя сильным и счастливым -  впервые  за
очень долгий срок чувствовал себя хорошо.
   Он оглядел комнату, которую дали ему келли, пока он не  поправится.  Тут,
конечно, здорово, но он вернется к Вийе, как только келли позволят. Он хочет
жить вместе со своими.
   Он соскочил на пол и распахнул окно в  сад.  Тяжелая  дверь  открылась  с
трудом - он очень ослабел  за  свое  долгое  путешествие.  Келлийская  лента
осталась у него на запястье, но теперь она казалась  частью  его  тела.  Все
равно что носишь браслет, как эти чистюли.
   Только такого браслета ни у кого из них нет.
   Он поднял голову - высоко, в невидимом потоке воздуха летали  птицы.  Все
как настоящее, если не замечать, что горизонт загибается со  всех  сторон  и
сливается с небом. Слева кто-то хохотнул - чей-то ручной ваттл лез по стволу
дерева, раздув от возбуждения свои мохнатые висюльки.  Зверек  устроился  на
ветке и заверещал на птиц.
   Воздух благоухал цветами и травами, Ивард стал дышать глубоко и медленно,
вбирая в себя запахи, пока неизбежная аллергия не забила нос и не  заволокла
слезами глаза.
   Он нетерпеливо вытер слезы, взглянул на свою белую веснушчатую руку  и  в
который раз проклял бледную кожу, слабые глаза и  чувствительность  ко  всем
воздушным частицам - то, что они с сестрой получили в наследство.
   Вспомнив о Грейвинг, он нащупал мешочек, висевший на цепочке  вокруг  его
шеи. Вийя подарила ему эту ладанку,  когда  приходила  в  последний  раз,  -
теперь там лежала старинная монета,  которую  Грейвинг  подобрала  во  дворе
Аркада перед самой своей гибелью, и  медаль,  которой  друг  Аркада  Маркхем
наградил Иварда после стычки с другими рифтерами. Двое людей, которых  Ивард
любил больше всех на свете, погибли, и это было все, что  осталось  от  них.
Ивард поклялся никогда не снимать ладанку.
   Он потрогал  монету,  думая  о  Грейвинг,  -  она  тоже  ненавидела  свою
противную, атавистическую кожу и слабые глаза.
   "И почему мы не можем сами выбирать себе  гены?"  -  подумал  он,  убирая
монету обратно.
   В нем шевельнулось знакомое ощущение.  Он  закрыл  глаза:  голубой  огонь
заплясал в бархатистой тьме, и беззвучное эхо пробежало по  нервам.  Но  это
уже не подавляло и не путало его мыслей, как было до Дезриена.
   Ивард  открыл  глаза  -  он  не  хотел  думать  о  том,   что   видел   в
Нью-Гластонбери. Это было реально, но он никогда и никому не сможет об  этом
рассказать.
   Цветы и деревья успокоили его, и он снова закрыл глаза. Ему  вспомнилось,
что сказали келли, сняв с него геном их Архона и оставив  ленту,  вросшую  в
его запястье: "Ее может снять только сам Архон, а он еще не  возродился.  Ты
должен  отправиться  на..."  Горло   Иварда   свело   при   воспоминании   о
непроизносимом свистящем звуке, обозначавшем родной мир келли.
   Но это значит, что келлийский Архон остался с ним!
   Голубой огонь, точно в знак согласия, разгорелся сильнее. Ивард попытался
разобраться: он больше не чувствовал  в  себе  присутствия  чуждого  разума,
чего-то  постороннего,  как  бывало  раньше.  Теперь  это  казалось   скорее
неизвестной ранее частью его самого - точно у него обнаружился  лишний  глаз
или рука.
   Ивард засмеялся, представив себя с тремя руками, а голубой огонь  ответил
на это новым приливом удовольствия, смешанного с юмором.  После  чего  Ивард
чихнул четыре раза подряд.
   Голубой  огонь  нетерпеливо  поплясал  у  него  в  голове  и  скрылся   в
неизвестном направлении. Ивард, разочарованный, открыл глаза. Голубой  огонь
был как эхо того, что сделали с ним келлийские доктора. Тогда он  видел  так
ясно - почему же теперь не видит?
   Ивард уселся, поджав ноги, посреди сада, несмотря на пыльцу трав, жалящую
его голую кожу, и опять закрыл глаза.
   Его дыхание замедлилось. Голубой огонь вернулся и опять пропал, но теперь
уже медленнее. Ивард последовал за ним, погружаясь  в  глубину  собственного
организма: вот ровное "тум-тум" сердца, вот диафрагма выгибается,  накачивая
воздух в легкие, кислород проходит через мембраны альвеол  и  всасывается  в
красные  кровяные  клетки,  медленное  пламя  обмена  горит   в   триллионах
митохондрических печек.
   Ивард уходил все глубже и глубже, ведомый пляшущим впереди голубым огнем.
Он плыл и парил, наблюдая удивительную работу клеток и молекул внутри них.
   Он остановился, увидев впереди винтовую лестницу в небо, двойную спираль.
Голубой огонь бегал вверх и вниз  по  ней,  как  шаровая  молния,  заставляя
мозаичные  картинки  внутри  спирали  сверкать,  как  драгоценности.  Внутри
картинок были еще картинки, все сложенные из тех же четырех  элементов.  Это
было как музыка, как скульптуры в соборе Нью-Гластонбери, это не походило ни
на что, виденное им раньше, однако входило во все, что он знал.
   Голубой огонь сжался в твердую  гудящую  точку,  не  имеющую  объема,  но
мощную, и Ивард начал перебирать картинки, читая  их  кирпичики  и  проникая
глубоко то в одну, то в другую. И  каждый  раз,  когда  он  касался  двойной
спирали, она, словно невыразимо сложный музыкальный инструмент, отвечала ему
вспышками памяти, обрывками опыта, импульсами, охватывающими  весь  диапазон
чувств от страдания до экстаза.
   Ивард медлил в растерянности. Это не принадлежало ему, но все  же...  Тут
голубой огонь раздулся и показал Иварду то, что знал сам.  Ивард  застыл  на
миг, вглядываясь в годы опыта, заключенные в его эмбриональной плазме,  и  в
тех, которые ушли, не дождавшись его такого, каким стали теперь.
   Потом он услышал где-то вдали биение своего сердца и понял,  что  оно  не
может долго биться так медленно. Здесь нельзя задерживаться.
   Тогда он нашел цепочку кирпичиков, отвечающих за его зрение, и, пользуясь
новым зрением, идущим от голубой  точки,  пляшущей  глубоко  внутри,  выбрал
нужный. Он стал поворачивать кирпичик то одной, то другой  гранью  и,  сочтя
наконец, что так будет лучше, поставил его на место. Отвлекшись  на  миг  от
спирали, он почувствовал,  как  перемены  медленно  поступают  в  его  тело,
пронизывая клетку за клеткой; интересно, много ли времени понадобится, чтобы
заметить разницу.
   Вслед за этим он занялся своей слизистой, подавив ее  чувствительность  к
аллергенам, потом  носовыми  пазухами  и  гортанью,  придав  им  резонанс  и
гибкость, необходимые для языка келли.
   Затем Ивард отыскал ген,  наделивший  его  не  переносящей  солнца  белой
кожей, и преобразил его, наслаждаясь потоком  меланина,  который  постепенно
придаст его коже защитную окраску. Под конец Ивард придал  своей  мускульной
структуре способность к ускоренному обучению, всплыл обратно  к  сознанию  и
обнаружил, что зверски голоден, но при том устал так,  что  шевельнуться  не
может.
   Поэтому он остался сидеть - и вскоре кожный зуд  утих,  глаза  закрылись,
отгородившись от яркого света рассеивателя высоко вверху, и  блаженный  мрак
заклубился под веками. Легкий бриз ласкал кожу,  но  затем  он  усилился,  и
внезапно Ивард осознал, что этот ветер дует не поперек, а сверху вниз, прямо
ему на голову. Слабый запах каких-то трав и дыма пощекотал ноздри.
   Потом Ивард уловил посторонний звук  и  раскрыл  глаза.  Над  ним  висело
жуткое,  перекошенное  лицо  инопланетянина:  коричневое,   морщинистое,   с
отвратительным резинчатым сфинктером, зияющим щелью над глубоко  посаженными
карими глазами...
   Но момент ужаса прошел, и рассудок восстановил правильную  картину.  Лицо
принадлежало невероятно старому человеку,  висящему  вниз  головой  в  слабо
мерцающем энергетическом пузыре. Ветер шел  от  пузыря,  а  старик  улыбался
Иварду. Тот ответил подозрительным взглядом, жалея, что не одет.
   - Эй, Яичко, - сказал старичок (голос окончательно  подтвердил,  что  это
старичок, а не старушка), - это тебя, что ли, высиживают келли?
   Когда он заговорил, пузырь медленно перевернулся, придав  ему  правильное
положение, и Ивард понял, что этот человек - нуллер, вроде Бабули  Чанг.  Он
заключен в пузырь невесомости, предохраняющий его  от  силы  тяжести  Ареса.
Гравидвигатель этого пузыря и создавал сквозняк.
   - Я Ивард, - заявил парень.
   - Ну да, более или менее, -  засмеялся  нуллер,  -  теперь  более,  я  бы
сказал.
   Ивард растерянно потряс головой. Он не уловил сарказма -  старик  смеялся
не над ним и был как будто настроен дружелюбно. Иварду вспомнилась  Грейвинг
там, на Дезриене, - теперь он чувствовал почти то же самое.
   - Келли попросили меня помочь тебе вылупиться, - продолжал нуллер.
   - Чего? - Ивард, даром что был гол, встал, чтобы лучше его видеть. Из-под
балахона торчали худые, как палочки, руки и ноги, но запястья и  кисти  были
почти нормального размера, скрюченные, но сильные. Лодыжки тоже были  толще,
чем ожидалось, а ступни имели странную форму,  точно  вся  их  сила  ушла  в
пальцы.
   - Разбить скорлупу, Яичко. Разве ты не чувствуешь, что  уже  пора?  Келли
говорят, что должен чувствовать.
   Ивард пристально посмотрел на  старика.  Может,  нуллер  знает,  что  он,
Ивард, только что делал в собственном теле, руководимый огнем Архона?
   Но нуллер молчал и только улыбался.
   - Ты кто? - спросил Ивард, чувствуя, что краснеет.
   - Хо! Я живу уже шестьсот пятьдесят лет, и на  этот  вопрос  пришлось  бы
долго отвечать. У меня бы дыхания не хватило, поэтому  я  отзываюсь  на  имя
Тате Кага и на другие тоже - может, ты узнаешь, на какие, а может, и нет.
   Возможно, из-за того, что этот человек был не такой, как все, Ивард вдруг
почувствовал себя с ним свободно. Казалось, что нуллер видит  его  насквозь,
нисколько при этом не осуждая. Как Элоатри.
   - А почему ты назвал меня Яичком?
   - Так яснее. "Ивард" - это просто звук, которым обозвали  тебя  родители,
не спросив твоего мнения. Имя  должно  выражать  твою  сущность,  и  ты  еще
подберешь себе подходящее, а пока побудь Яичком.
   Ивард пожал плечами. По правде говоря, он больше не думал о себе  как  об
"Иварде".
   - А что выражает "Тате Кага"?
   - Тате Кага значит "Создающий Ветер", и это много чего выражает. Я назову
тебе два объяснения, до третьего сам додумаешься,  остальное  поймешь,  если
проживешь достаточно долго.
   - Твой пузырь воздает ветер, верно?
   - Хо! - удивленно воскликнул нуллер. - Яичко-то из молодых, да ранних! Ну
а еще?
   - Не знаю.
   - Умница. Немногие из моих собратьев Дулу столь  охотно  сознались  бы  в
своем невежестве. Бобы! - хмыкнул старик.
   - Бобы?
   Тате Кага поджал губы и изобразил сочный неприличный звук.
   - От бобов все пу