дверь.
   - Да? - крикнул он, когда стук повторился.
   - Графа обслуживания, - проворковал женский голос.
   Графе обслуживания было двадцать два года, и грудями  ее  природа  не
обидела. Росс мысленно обещал старшему коридорному щедрые чаевые.
 
Глава 2 
 
   - Он и мальчишкой  не  был  нормальным.  Дек  Эндрюс  с  детства  был
странный.
   - Что значит - странный?
   - Ну, понимаете, не интересовался  ни  телепередачами,  ни  кино,  ни
девочками. Не то что другие ребята на улице - даже когда совсем вырос.
   - А интересовался чем?
   - Машинами. С первого же заработка пошел и  сделал  первый  взнос  за
старого "Мустанга". Просто обожал его. Полировал, настраивал мотор,  ну,
часами возился с этим драндулетом.
   - А дальше что?
   - Продал. Не знаю почему. С тех пор у него машины не было.
   - Вы уверены в этом?
   - В чем?
   - В том, что у него больше другой машины не было.
   - Конечно, уверен. Я знаю все, что делается на Френдшип-стрит.  Я  же
тридцать лет сижу  у  этого  окошка  и  смотрю.  Разве  я  вам  про  мой
несчастный случай не говорил? Станок мне на ноги свалился. С того самого
дня я ни шагу не сделал. А компенсация?
   Думаете, мне деньгами возместили? Да я с этой паршивой фабрики  цента
не получил за все то время, что вкалывал там как дурак.
   Вы понятия не  имеете...  -  Старик  побагровел,  а  его  голос  стал
визгливым от злобы.
   Леон Розмонт потер переносицу крупного носа и  уставился  на  дешевую
литографию, украшавшую стену. Люди всегда загадка.  Этого  старика  куда
больше трогает, что с ним произошло тридцать  лет  назад,  чем  то,  что
произошло в доме напротив всего несколько часов назад. Как свидетель  он
оказался бесполезным.
   Ничего не слышал. Ничего не видел. Ничего не знал.
   Скоро газеты запестрят огромными шапками: "СВИРЕПОЕ ТРОЙНОЕ УБИЙСТВО.
ПИРШЕСТВО СМЕРТИ В ПРИГОРОДЕ. КРОВАВАЯ БОЙНЯ". До чего же пресса обожает
массовые убийства Три человека  зверски  убиты  в  небольшом  домике  на
Френдшип-стрит в тихом пригороде Филадельфии. О черт!
   Как ему хотелось стереть из памяти утреннее кровавое месиво.
   К горлу подступила желчь, и он торопливо ее сглотнул.
   Детектив первой категории Леон Розмонт. Кряжистый мужчина  пятидесяти
лет. Широкоплечий, атлетического  сложения,  с  густой  гривой  седеющих
волос, мохнатыми бровями и проницательными добрыми  карими  глазами.  Он
смахивал на бросившего тренировки звезду американского футбола. Да он  и
был звездой футбольной команды своего колледжа. В полиции  он  прослужил
двадцать  девять  лет.  Двадцать  девять  лет  уродований,   сексуальных
убийств, кровавых расправ. Как он ненавидел  мерзости,  с  которыми  ему
приходилось иметь дело.
   Все прелести начальство приберегало для него, но ничего прелестнее он
давно не видел. Три человека, изрубленных в фарш без видимой причины. Ни
сексуальных надругательств, ни ограбления, ни... Ровным счетом ничего. И
не за что уцепиться. Разве что Дек Эндрюс, сын, который словно бы исчез.
   То есть.., еще одно милое старомодное семейное убийство?
   Дека Эндрюса под рукой не оказалось, и ответить на этот  вопрос  было
некому. Но, может быть, он куда-то уехал, гостит  у  приятеля,  проводит
время с подружкой? В конце-то концов, еще суббота и до вечера далеко,  а
судебные  медики  утверждают,  что  убийства  произошли   где-то   между
одиннадцатью  вечера  пятницы  и  четырьмя  утра  субботы.  Дек  Эндрюс.
Двадцать шесть лет. Замкнутый, чуждающийся людей.
   Но многих ли расспросили о нем? Четверых? Пятерых? Следствие даже  не
началось. Все еще впереди, и делать выводы рано.
   - Черномазые! - со злостью заявил старик. - Всюду от них пакости.
   - Что-что?
   - Да черномазые, что въехали в дом на нашей улице. Не удивлюсь,  если
это их рук дело. Я теперь держу двери на запоре, не то что прежде. Да, я
еще помню время, когда на двери и замков-то не ставили.
   Детектив Розмонт коротко кивнул. Во рту был  рвотный  привкус,  перед
глазами  всплывала  жуть,  которую  он  видел  утром.  Голова   у   него
раскалывалась, губы потрескались, в глазах была резь, и они словно  ушли
в череп. Вот бы сейчас быть дома в постели с  милой  нежной  Милли,  его
черной женой... Как бы старый ханжа взбеленился!
   - Почему они не остаются на  Саут-стрит,  где  их  место?  -  зловеще
бормотал старик. - Селятся бок о бок с приличными людьми. Нельзя же так!
Надо бы такой закон издать.
   Детектив Розмонт тяжело поднялся из глубины слишком уж мягкого кресла
и пошел к двери. К черту! Он чувствовал, что ему нечем дышать.
   -  Благодарю  вас,  мистер  Буллен,  -  сказал  он  сквозь  зубы.   -
Естественно, нам требуются ваши  официальные  показания.  Кто-нибудь  из
моих людей зайдет к вам попозже.
   - Черномазые! - заверещал старикан, разгорячась - Пусть бы оставались
у себя в Африке и бегали нагишом! Вот как я думаю! Как всякий  приличный
человек думает!
   Леон Розмонт сердито закрыл за собой дверь домика. Накрапывал дождь -
серая безжалостная изморось. Конец  улицы  перегораживали  телевизионные
фургоны, у полицейского барьера  скучились  кровожадные  зеваки.  Они-то
зачем пришли?  Что  такого  интересного  в  наружных  стенах  дома,  где
произошло убийство? Ну что, что они надеются там высмотреть?
   Леон покачал головой. Люди! Нет, их ему никогда не понять.
   Он угрюмо поднял воротник  английского  макинтоша  и  быстро  перешел
улицу.
   Никогда  еще  за  все  годы  тяжелой  службы   ему   не   приходилось
расследовать убийства, одну из жертв которого он знал раньше.
   Сначала - жуткая тошнота. И леденящая мысль, что вдруг и на нем лежит
часть вины.
 
Глава 3 
 
   Монтана Грей наблюдала, как Нийл, ее мух, разглядывает себя  в  трюмо
гостиной их дома в Калдуотер-Кэньон. Этот маниакальный интерес  к  своей
внешности, стоило ему надеть костюм, всегда ее забавлял.  Она  терпеливо
ждала неизбежного вопроса.
   Нийл не обманул ее ожиданий.
   - Я нормально выгляжу? -  осведомился  он  в  полном  убеждении,  что
выглядит безупречно, и все-таки нуждаясь в ее одобрении.
   Она засмеялась.
   - Но почему ты  всегда  так  неуверен,  хотя  знаешь,  что  выглядишь
сногсшибательно?
   - Я? Неуверен? Да ни в жизни, - заявил он тоном Ричарда  Бартона,  до
которого не дотянул бы и сам Бартон. - Просто мне приятно, когда ты меня
хвалишь!
   Она обожала его английский акцент, в нем было что-то такое...
   - Хм-м-м-м! - Она бросила на него  лукавый  взгляд.  -  Попозже..,  в
постели.., ты от меня таких  похвал  наслушаешься,  что  у  тебя  волосы
встанут дыбом.
   - Только волосы? - насмешливо бросил он.
   - И все остальное, что бы ты там ни навоображал.
   - Ну, чего-нибудь я навоображаю.
   Она снова засмеялась.
   - Уж конечно! Ты ведь не только самый  замечательный  кинорежиссер  в
здешних палестинах, но и воображение у тебя неплохое.
   Он схватил ее, и они начали целоваться.
   Монтане было двадцать девять лет, Нийлу пятьдесят четыре.
   В течение года их сожительства и четырех  лет  брака  разделяющая  их
четверть века не вызывала у них ни  малейшего  смущения,  хотя  и  очень
смущала разных других людей - Мэрли, бывшую жену  Нийла,  кое-каких  его
друзей и всех без исключения их жен.
   - Э-э! - Она нежно его оттолкнула. - Целая орава гостей с нетерпением
ожидает нашего августейшего появления в "Бистро",  так  что  пошевели-ка
жопой!
   Он испустил театральный вздох.
   - Нет уж, Нийл, от меня ты  сочувствия  не  дождешься!  Ты  ведь  сам
придумал отпраздновать это событие!
   Он отвесил насмешливый поклон и повел ее к двери.
   - Что же, сударыня, в  таком  случае,  как  вы  изволили  выразиться,
пошевелим жопами.
 
*** 
 
   Монтана. Рост пять  футов  десять  дюймов.  Черные  волосы  по  пояс.
Прямодушные тигриные глаза с золотыми  крапинками.  Широкий  чувственный
рот. Необычная, броская красота.
   Монтана. Нареченная так в честь штата, где она появилась  на  свет  у
родителей,  которые,   мягко   выражаясь,   не   слишком   считались   с
условностями. Ее отцом был геолог, матерью  -  исполнительница  народных
песен. Они оба любили странствовать, и к  тому  времени,  когда  Монтане
исполнилось пятнадцать, она дважды объехала  земной  шар,  пережила  два
недолгих  романа,  свободно  говорила  по-французски  и   по-итальянски,
мастерски каталась на водных лыжах и на обычных, а на  лошадях,  скакала
как ковбой.
   Родители ее были сильными, независимыми людьми и внушили  ей,  своему
единственному ребенку, твердую уверенность в себе и чувство собственного
достоинства.
   "Поверь в себя, и ты достигнешь чего угодно", -  часто  повторяла  ее
мать.
   "Никогда ничего не пугайся! -  таков  был  девиз  ее  отца.  -  Смело
встречай все, будь сильной и уважай себя!"
   Им-то было хорошо, они обрели друг друга, и, хотя горячо  любили  ее,
она часто чувствовала себя лишней. Когда наконец они решили окончательно
осесть на ранчо в  Аризоне,  она  поняла,  что  ей  пришло  время  самой
вступить в мир, и она уехала, увозя их благословения и скромные  деньги,
чтобы продержаться на первых порах.  Это  было  в  1981  году,  ей  было
семнадцать лет, ее переполняли энергия и энтузиазм нетронутой юности.
   Сначала она погостила в Сан-Франциско у  двоюродного  брата,  заметно
старше  ее.  Он  научил  ее  азбуке  секса,  наркотиков,  рок-н-ролла  и
предоставил самой себе. Она была любознательна, жаждала набираться опыта
и перепробовала много занятий - начиная от работы официанткой в  баре  и
кончая изготовлением серебряных украшений и продажей их на улицах.
   Потом она  познакомилась  с  рок-музыкантом,  который  у  говорил  ее
отправиться в Индию. Кончили  они  в  Пуне  у  ног  прославленного  гуру
Раджниша. Все это ей приелось раньше, чем ее спутнику, и она уехала одна
в  Лондон,  где  жила  у  друзей  в  Челси,   общаясь   с   фотографами,
манекенщицами  и  писателями.  Испробовала  всего  понемножку,  а  затем
отправилась в Нью-Йорк с очень левым журналистом и  занялась  тем,  что,
как она решила, интересовало ее больше всего: начала  писать.  Ее  опусы
отличались  цинизмом  и  тонким  стилем,  так  что  довольно  скоро  она
составила себе имя  и  получила  страницу  в  "Уордли",  авангардистском
журнале. С Нийлом она познакомилась в Париже, куда ее послал журнал.
   Вечеринка на Левом Берегу. Теснота. Шум. Монтана приехала с Пенни, ее
временным (и не один раз) другом. Нийл уже  был  там,  успев  накачаться
"Золотым Акапулько" в сочетании с "Джеком Дэниелсом". Испитой мужчина  с
пронзительными  глазами,  весело  пожившим  лицом  и   седеющей   гривой
непослушных волос, он  сидел  в  углу,  окруженный  поклонниками,  жадно
ловившими каждое его слово.
   - Знаешь, а я очень хочу  познакомиться  с  этим  типом,  он  получше
Олтмена, - сказал Пенни.
   - Лучше Олтмена нет никого, - отрезала она и направилась  к  компании
их друзей.
   И прошло несколько часов, прежде  чем  она  наконец  оказалась  возле
группы, все еще толпившейся вокруг Ниша Грея. Ленни познакомил их.
   Нийл был уже так пьян, что еле  ворочал  языком,  но  все-таки  сумел
выговорить:
   - Монтана. Что за хреновое имечко?
   Она пропустила его слова мимо у шей, нежно улыбнулась Лети и сказала:
   - Смоемся?
   Два дня спустя она сидела в "Американской аптеке" на Енисейских полях
и листала журналы, как вдруг голосу нее за спиной произнес:
   - Монтана! Что за хреновое имечко?
   Она обернулась и не сразу сообразила, кто это такой, но тут он дохнул
ей в лицо парами виски, и она вспомнила вечеринку.
   - Хотите выпить? - спросил он.
   - Не очень.
   Их взгляды на мгновение сомкнулись,  и  что-то  полыхнуло.  Она  была
настолько заинтригована, что  передумала  и  приняла  приглашение,  хотя
мужчины в годах никогда ее не влекли.
   Он отвел ее в бар, где его явно хорошо знали, и  принялся  напиваться
до бесчувствия, произведя  на  нее  глубокое  впечатление  сардонической
эрудицией  и  живым  остроумием.  Ее  заинтересовало,  почему  ему   так
необходимо прятаться от настоящего, и она  не  пожалела  времени,  чтобы
узнать  о  нем  побольше.  Он  был  сложной   натурой   и   нацелен   на
самоуничтожение.  Талантливый  режиссер,   оттолкнувший   многих   людей
пьянством и непредсказуемым поведением,  так  что  теперь  вынужден  был
снимать телевизионную рекламу за большие  деньги,  на  которые  содержал
свою бывшую жену Мэрли, проживавшую в Беверли-Хиллз.
   В Париже он словно наслаждался своей известностью  и  начинал  каждое
утро трезвым, но ко второй половине дня безнадежно напивался.
   Монтана отложила возвращение в Нью-Йорк и начала проводить все больше
и больше времени с ним. Нийл Грей был крепким орешком, и это действовало
на нее возбуждающе. Ее отец сказал бы, что ее к Нишу просто тянет.  Пока
она росла, в их семье секс никогда не был запретной  темой,  и  родители
дали ей только один совет: поступать так, как  она  считает  правильным.
Что-то говорило ей, что быть с Нийлом -  правильно,  хотя  он  не  делал
никаких попыток увлечь ее в постель. Это заинтриговывало ее все больше.
   В конце концов она сама туда забралась, а у него не встал, отчего  он
по-пьяному развеселился.
   Монтана не усмотрела в этом ничего смешного и решила,  что,  пожалуй,
настало время приняться за мистера Ниша Грея всерьез.
   Она взяла напрокат машину, получила разрешение кого-то  из  знакомых,
воспользоваться его уединенным шале и убедила Ниша поехать туда с ней на
воскресенье. Он согласился, предвкушая  двое  суток  пьянства  и  других
забав.
   Уединенное шале стаяло пустое. Монтана проверила, что в  нем  нет  ни
единой бутылки, спрятала ключи от машины, отключила телефон и продержала
Ниша там три блаженные недели. То есть блаженные с того дня,  когда  она
успокоила его, утихомирила бредовую ярость и, наконец, уложила в постель
абсолютно трезвым. Его больше не затормаживал алкоголь,  и  он  оказался
потрясающим любовником. Немолодым жеребцом, а  мужчиной,  с  которым  ей
было очень хорошо.
   В Париж они вернулись, твердо зная, что самое главное - быть  вместе.
Пробыли они там недолго - пока Монтане не удалось убедить Ниша,  что  он
растрачивает свой талант, и он не согласился вернуться в Америку.  Скоро
стало известно, что Грей теперь трезв и надежен, и к  концу  их  первого
года вместе он уже  снимал  на  улицах  Нью-Йорка  детективный  фильм  с
небольшим бюджетом. Фильм имел успех, и Голливуд вновь поманил  блудного
сына. Они отправились на Запад.
   - Тебя будет тошнить от Беверли-Хиллз, - предупредил он. - Там больше
дерьма на один квадратный дюйм, чем в клоаке.
   Она только улыбнулась и занялась собственными планами. У нее родилась
идея телевизионного сериала, и еще она хотела написать книгу о Голливуде
тридцатых годов. Ниш полностью ее поддержал.
   И еще он настоял,  чтобы  они  поженились.  Она  бы  с  удовольствием
оставила все как было, но он страшился потерять ее и не хотел рисковать.
Она была единственной. Она  вылечила  его  от  алкоголизма  вернула  ему
работоспособность и заставила по-иному взглянуть на жизнь.
   Они поженились в Палм-Спрингс и с тех пор челночши  между  постоянным
номером в беверлийском отеле "Уш-тир" и нью-йоркской квартирой.
   Монтана написала сценарий своего телевизионного сериала,  и  он  имел
успех. Она написала книгу о Голливуде в соавторстве, а потом,  увлекшись
кино, написала сценарий и сама поставила короткий документальный фильм о
детях Уоттси, трущобного района Лос-Анджелеса. Он получил две престижные
премии.
   Нийл гордился ее достижениями и  более  чем  поддержал  ее  следующее
начинание, когда за шесть недель она написала колючий сценарий и назвала
его "Люди с улицы".  Прочитав  сценарий,  Нийл  пришел  в  восторг.  Как
режиссер, он ощутил в нем потенциал волнующего, значительного  фильма  и
сразу загорелся желанием самому его снять. Он снова  был  на  коне.  Два
предыдущих его фильма имели кассовый успех, и несколько киностудий  были
готовы финансировать все, что он ни хотел бы снять.  Но  он  намеревался
сохранить полный контроль и, обсудив все с Монтаной,  отнес  сценарий  в
"Оливер Истерн продакшн". Оливер  был  дерьмо,  но  Нийл  знал,  что  он
согласится на их условия.
   Теперь все было улажено, и контракты подписаны в это самое утро.
   Прекрасные условия: полный художественный  контроль.  Иными  словами,
никто не будет менять что-либо  в  сценарии  Монтаны  или  вторгаться  в
замыслы Нийла. До тех пор, пока они будут оставаться в рамках бюджета  и
не нарушат графика, любое  постороннее  вмешательство  исключается.  Оба
были в восторге.
   Финальный кадр. Абсолютный контроль.  Волшебные  слова,  а  теперь  -
обед, чтобы рассказать о своей победе друзьям.
 
*** 
 
   Монтана угрюмо смотрела из окна машины  -  прошло  три  часа,  и  они
возвращались домой. С ее точки зрения, вечер был пустой тратой  времени.
Друзья! Большое спасибо! Она прекрасно обойдется без них. Лишь бы у  нее
был Нийл, а уж он плевать на  всех  хотел  -  это  чудесное  качество  в
городе, где полно жополизок. Собственно  говоря,  это  качество  было  в
числе тех, которые с самого начала привлекли ее в нем.
   - Сигарету? - Он вытряс сигарету из  пачки,  продолжая  другой  рукой
вести серебряный "Мазератти" через Санта-Монику  и  Беверли  к  бульвару
Сансет.
   Она молча взяла сигарету и вновь вспомнила, как так называемые друзья
Нийла встретили их новость. Все они сказали "Замечательно! Поздравляю!".
А потом по очереди постарались корябнуть побольнее.
   Биби Саттон, законодательница Беверли-Хиллз,  элегантная  французская
жена крупнейшей кинозвезды страны Адама Саттона:
   "Пусик, Нийл правда будет снимать фильм по вашему  сценарию?"  -  Она
почти не маскировала обидного удивления.
   Чет Барнс, талантливый сценарист, что доказывалось двумя "Оскарами" в
его активе:
   "Писать для кино - это особое искусство, Монтана. Совсем  не  похожее
на телевизионную халтуру". А идите вы на.., мистер Барнс!
   Джина Джермейн, секс-символ лет под тридцать, изнывающая от  желания,
чтобы к ней относились серьезно, и смахивающая на  раздавшуюся  вверх  и
вширь куклу Барби:
   "А у вас есть белый негр, Монтана? Мне-то вы можете сказать! Я вас не
выдам. Собственно, ведь я сама немножко пишу".
   И так далее, и все в том же духе. Одна шпилька за другой.  Их  просто
грызла зависть, и ничего больше.  Красивым  женщинам  отведены  в  жизни
определенные роли, и им положено добросовестно их играть.  Им  дозволено
быть кинозвездами, манекенщицами, домашними хозяйками, проститутками, но
упаси их бог  вторгаться  на  территорию,  ревниво  охраняемую  Большими
Мальчиками. Писать сценарии значительных фильмов для ведущих  режиссеров
- это неотъемлемое право Больших Мальчиков. И все они,  каждый  на  свой
мелочный лад, старались дать ей это понять.
   - Иногда я просто ненавижу людей! - не выдержала она.
   Нийл засмеялся:
   - Не трать зря энергию, любовь моя.
   - Они все так...
   - ., исходили завистью.
   - Ты тоже заметил?
   - Еще бы! Карен Ланкастер все время просила меня признаться,  что  на
самом деле чертов сценарий написал я.
   - Избалованная стерва!
   - А потом Чет счел нужным  предупредить  меня,  что  я  погублю  свою
карьеру. И даже Адам Саттон пожелал узнать, почему я  тебя  тащу  наверх
таким образом.
   - Бр-р! И это друзья.
   Он снял руку с рулевого колеса и погладил ее по колену.
   - Я же с самого начала сказал тебе, чтобы ты ни  к  кому  из  них  не
относилась  серьезно.  Голливуд  своеобразный  город  со   своеобразными
правилами. А ты нарушаешь их все.
   - Я? Нарушаю?
   - Безусловно.
   - Но как?
   - Прикинем... Ты не делаешь  покупки  на  Родео-драйв.  Ты  не  даешь
званые вечера,  обслуживаемые  лучшими  фирмами.  Ты  не  завтракаешь  с
девочками. Ты обходишься без горничной. Ты не делаешь  из  своих  ногтей
фетиш. Ты не сплетничаешь.  Ты  не  тратишь  мои  деньги  со  скоростью,
превышающей скорость звука.
   Тыне...
   Она поднял