нитых, какие бывали у Мелани,  -  пока
дом тети Питти не будет обставлен как до войны и она не сможет  подавать
своим гостям хорошее вино, и джулепы, и запеченную ветчину,  и  холодную
оленину.
   А у Мелани часто бывал  герой  Джорджии  генерал  Джон  Б.  Гордон  с
семьей. Отец Райан, поэт-священник Конфедерации, неизменно заглядывал  к
ней, когда наведывался в Атланту. Он очаровывал собравшихся остроумием и
без особых уговоров соглашался прочесть свою "Шпагу Ли" или  свое  бесс-
мертное "Поверженное знамя", всякий раз вызывавшее слезы  у  дам.  Бывал
здесь во время своих наездов в город и Алекс Стефенс, бывший вице-прези-
дент Конфедерации, и как только становилось известно, что он  у  Мелани,
дом тотчас наполнялся гостями, и люди часами сидели, зачарованные  хруп-
ким инвалидом со звонким голосом. Обычно с десяток детей  сонно  клевали
носом на коленях у родителей, хотя им давно пора было лежать в  постели.
Каждой семье хотелось, чтобы много лет спустя их  отпрыск  мог  сказать,
что его целовал великий вице-президент или что с ним здоровался за  руку
один из тех, кто возглавлял борьбу за Правое Дело. Все более  или  менее
важные особы, приезжавшие в город, находили путь в дом Уилксов  и  часто
даже проводили там ночь. Небольшой дом под плоской  крышей  нередко  был
переполнен, Индии приходилось спать на  соломенном  тюфяке  в  крошечной
комнатушке, где помещалась детская Бо, а Дилси мчаться через задний двор
к кухарке тети Питти за яйцами к завтраку, но Мелани принимала всех  так
любезно, точно в ее распоряжении был замок.
   Нет, Мелани и в голову не приходило, что все  эти  люди  стекаются  к
ней, словно потерпевшие поражение солдаты к изорванному любимому  знаме-
ни. И потому она немало удивилась и смутилась, когда  доктор  Мид  после
одного приятно проведенного в ее доме вечера, за который он отблагодарил
хозяйку, прочитав монолог Макбета, поцеловал ей руку и голосом, каким он
некогда говорил о Нашем Доблестном Деле, произнес:
   - Дорогая мисс Мелли, для меня всегда большая  честь  и  удовольствие
бывать в вашем доме, ибо вы - и подобные вам дамы - это наша душа,  все,
что у нас осталось. У нас, мужчин, отняли лучшие годы нашей жизни,  а  у
юных женщин - беззаботный смех. Наше здоровье подорвано, традиции выкор-
чеваны, и весь наш уклад перевернут. Процветанию нашему пришел конец, мы
отброшены на пятьдесят лет назад, а на плечи  наших  мальчиков,  которым
сейчас бы еще учиться в школе, и наших стариков, которым сейчас бы  дре-
мать на солнышке, взвалено непосильное бремя. Но мы  возродимся,  потому
что среди нас есть люди такой души, как вы. И пока среди нас есть  такие
люди, все остальное янки могут забрать!
   До того, как Скарлетт разнесло и большая черная шаль  тети  Питти  не
могла уже скрыть ее деликатного положения, они с Фрэнком частенько  про-
тискивались сквозь заднюю изгородь и присоединялись к тем,  кто  летними
вечерами собирался на крыльце у Мелани.  Скарлетт  всегда  садилась  по-
дальше от света, прячась в спасительную тень, где она,  не  привлекая  к
себе любопытных взоров, могла сколько душе угодно смотреть на лицо Эшли.
   Только Эшли и притягивал ее сюда, так как все эти разговоры  нагоняли
на нее скуку и тоску. Они неизменно развивались по одной и той же схеме:
сначала - о тяжелых временах; потом - о политическом положении в стране,
а потом уж, конечно, о войне. Дамы сокрушались по поводу высоких  цен  и
спрашивали у мужчин, неужели добрые времена никогда не вернутся. А  все-
ведущие джентльмены неизменно отвечали: разумеется, вернутся. Всему свой
черед. Тяжелые времена - не навеки. Дамы знали, что джентльмены лгут,  а
джентльмены знали, что дамы знают, что они лгут. И тем не менее они  ве-
село лгали, а дамы делали вид, будто верят им. Все ведь знали, что тяже-
лые времена продлятся еще долго.
   Как только тема тяжелых времен бывала исчерпана, дамы заводили разго-
вор об этих наглецах неграх, и об этих возмутительных "саквояжниках",  и
о том, до чего же это унизительно - видеть на каждом  углу  солдат-янки.
Как считают джентльмены, янки когда-нибудь закончат Реконструкцию Джорд-
жии? Джентльмены заверяли дам, что Реконструкции очень скоро придет  ко-
нец - ну, вот как только демократам снова дадут право голоса. У дам хва-
тало ума не уточнять, когда это будет. И как только разговор о  политике
заканчивался, джентльмены заводили беседу о войне.
   Стоило двум бывшим конфедератам где-либо встретиться  -  и  речь  шла
только об одном, а если собиралось человек десять или больше,  то  можно
было не сомневаться, что весь ход войны будет прослежен заново. При этом
в беседе только и слышалось: "Вот если бы!.."
   "Вот если бы Англия признала нас..." - "Вот если бы Джеф Дэвис рекви-
зировал весь хлопок и успел перебросить его в Англию, пока не  установи-
лась блокада..." - "Вот если бы Лонгстрит выполнил приказ под Геттисбер-
гом..." - "Вот если бы Джеф Стюарт не отправился в рейд,  когда  он  был
так нужен Маршу Бобу..." - "Вот если бы  мы  не  потеряли  Несокрушимого
Джексона..." - "Вот если бы не пал Виксберг..." - "Вот если б мы  сумели
продержаться еще год..." И всегда, во всех случаях: - "Вот если б вместо
Джонстона не назначили Худа..." Или: "Вот если б они в Далтоне поставили
во главе Худа, а не Джонстона..."
   Если бы! Если бы! В мягких певучих голосах появлялось былое возбужде-
ние; они говорили и говорили в мирной полутьме - пехотинцы, кавалеристы,
канониры, - воскрешая дни, когда жизнь подняла их на самый гребень  вол-
ны, вспоминая теперь, на закате одинокой зимы, лихорадочный  жар  своего
лета.
   "Они ни о чем больше не говорят, - думала Скарлетт. - Ни о чем, кроме
войны. Все эта война. И они не будут ни о  чем  говорить,  кроме  войны.
Нет, до самой смерти не будут".
   Она посмотрела вокруг себя и увидела мальчиков, примостившихся на ко-
ленях у отцов, глазенки у них  сверкали,  они  учащенно  дышали,  слушая
рассказы о ночных вылазках и отчаянных кавалерийских рейдах, о том,  как
водружали флаг на вражеских брустверах. Им слышался бой барабанов, и пе-
ние волынок, и клич повстанцев, они видели босых  солдат  с  израненными
ногами, шагавших под дождем, волоча изодранные в клочья знамена.
   "И эти дети тоже ни о чем другом не будут говорить. Они будут считать
величайшей доблестью - сразиться с янки, а потом вернуться домой слепыми
или калеками, а то и не вернуться совсем. Как все люди любят  вспоминать
войну, болтать о ней. А я не люблю. Не люблю даже думать о ней. Я  бы  с
большой радостью все забыла, если б могла... ах, если б только могла!"
   Она слушала - и по телу ее бежали мурашки - рассказы Мелани про Тару,
и в этих рассказах она, Скарлетт, выглядела настоящей героиней: как  она
вышла к солдатам и спасла саблю Чарльза, как тушила пожар.  Воспоминания
эти не вызывали у Скарлетт ни удовольствия, ни гордости. Она  вообще  не
желала об этом думать.
   "Ну почему они не могут забыть?! Почему не могут смотреть  вперед,  а
не назад? Дураки мы, что вообще ввязались в эту войну. И чем  скорее  мы
забудем о ней, тем нам же лучше будет".
   Но никто не хотел забывать, никто, за исключением, казалось,  ее  са-
мой, и потому Скарлетт была только рада, когда смогла,  наконец,  вполне
искренне сказать Мелани, что ей неловко стало появляться на людях - даже
когда царит полумрак. Это объяснение было вполне понятно Мелани, которая
отличалась крайней чувствительностью во всем, что касалось деторождения.
Мелани очень хотелось завести еще одного ребенка, но  и  доктор  Мид,  и
доктор Фонтейн сказали, что второй ребенок будет стоить ей жизни. Поэто-
му нехотя смирившись со своей участью, она  и  проводила  большую  часть
времени со Скарлетт, радуясь хотя бы чужой  беременности.  Скарлетт  же,
которая не слишком жаждала нового ребенка, да еще в  такое  неподходящее
время, отношение Мелани казалось верхом сентиментальной глупости.  Радо-
вало ее лишь то, что вердикт врачей не допускал близости  между  Эшли  и
его женой.
   Теперь Скарлетт часто виделась с Эшли, но никогда -  наедине.  Каждый
вечер по пути с лесопилки домой он заходил рассказать о  проделанной  за
день работе, но при этом всегда присутствовали Фрэнк и Питти или  -  что
еще хуже - Мелани с Индией. Скарлетт могла лишь задать ему один-два  де-
ловых вопроса, высказать несколько пожеланий, а потом обычно говорила:
   - Очень мило, что вы зашли. Спокойной ночи.
   Вот если бы она не ждала ребенка! У нее была бы богом данная  возмож-
ность каждое утро ездить с ним на лесопилку через уединенные леса, вдали
от любопытных глаз, и им казалось бы, что они снова в своих родных  кра-
ях, где так неспешно текли до войны их дни.
   Нет, она и пытаться не стала бы вытянуть из него  хоть  слово  любви!
Она бы о любви и не вспоминала. Ведь она дала себе клятву! Но  быть  мо-
жет, очутись они снова вдвоем, он сбросил бы эту маску  холодной  любез-
ности, которую носил с момента переезда в Атланту. Быть может, он  снова
стал бы прежним - тем Эшли, которого она знала до встречи  в  Двенадцати
Дубах, до того, как они произнесли слово "люблю". Если уж они  не  могут
любить друг друга, то по крайней мере могли бы остаться друзьями  и  она
могла бы отогревать свое застывшее одинокое сердце у огонька его дружбы.
   "Хоть бы поскорее родить и покончить с этим, -  в  нетерпении  думала
она, - я могла бы ездить с ним каждый день, и мы  бы  говорили,  говори-
ли..."
   Эта беспомощность, невозможность выбраться из заточения бесили  Скар-
летт не только потому, что она хотела быть с Эшли.  Лесопилки  требовали
ее присутствия. Они перестали приносить доход с тех пор, как она  отошла
от дел, предоставив все Хью и Эшли.
   Хью, хоть и очень старался, ничего в делах не понимал. Он был  плохой
торговец и совсем уж никудышный управляющий. Кто угодно мог убедить  его
сбавить цену. Достаточно было какому-нибудь ловкачу-подрядчику  сказать,
что лес - невысокого качества  и  не  стоит  таких  денег,  Хью,  будучи
джентльменом, тотчас извинялся и снижал цену. Когда Скарлетт услышала  о
том, сколько он получил за доски для настила тысячи футов пола, она раз-
рыдалась от злости. Ведь доски-то были самого высокого  качества,  а  он
отдал их почти задаром! Да и со своими рабочими он тоже  не  справлялся.
Негры требовали поденной оплаты, а получив деньги, частенько  напивались
и на другое утро не выходили на работу. В таких случаях Хью  приходилось
искать других рабочих, а лесопилка простаивала. Из-за этого Хью по  нес-
кольку дней не приезжал в город продавать лес.
   Видя, как прибыль утекает из рук Хью, Скарлетт  так  и  кипела  -  от
собственного бессилия и от его глупости. Как только у нее родится  ребе-
нок и она снова сможет взяться за работу, она выгонит Хью и  наймет  ко-
го-нибудь другого. Кто угодно будет лучше него. И негров она тоже  нани-
мать больше не станет. Как можно наладить дело, когда эти вольные  негры
прыгают с места на место?!
   - Фрэнк, - сказала она однажды после бурного объяснения с Хью по  по-
воду того, что не хватает рабочих рук, - я почти решила, что буду  нани-
мать на лесопилки каторжников. Я как-то говорила с Джонни  Гэллегером  -
он десятник у Томми Уэлберна - о том, как трудно нам заставить этих чер-
номазых работать, и он спросил, почему я не беру  каторжников.  Мне  это
показалось неплохой мыслью. Он сказал, что можно подрядить их  на  сущую
ерунду и кормить по дешевке. И еще сказал, что можно заставлять их рабо-
тать сколько надо, и никакое Бюро вольных людей не налетит за это на ме-
ня как рой ос и не будет совать мне под нос всякие там законы  и  вмеши-
ваться в то, что их не касается. Словом, как только Джонни Гэллегер  от-
работает у Томми свой контракт, я попробую нанять его вместо Хью на  ле-
сопилку. Человек, который способен заставить работать этих диких ирланд-
цев, уж, конечно, сумеет выжать все что надо из каторжников.
   Из каторжников! Фрэнк положительно лишился дара речи.  Подряжать  ка-
торжников - хуже ничего нельзя придумать, это же хуже,  чем  дикая  идея
Скарлетт открыть салун.
   Во всяком случае, так оно выглядело в глазах Фрэнка и  тех  консерва-
тивных кругов, в которых он вращался. Новая система подряжать на  работу
каторжников возникла вследствие того, что штат очень обеднел после  вой-
ны. Не будучи в состоянии содержать каторжников, штат отдавал  их  внаем
тем, кому требовались большие команды рабочих для строительства железных
дорог, добычи скипидара и обработки древесины. И хотя Фрэнк и его тихие,
богобоязненные друзья понимали необходимость этой системы, они все равно
порицали ее. Многие из них отнюдь не были сторонниками рабства, но  счи-
тали, что это нововведение куда хуже.
   А Скарлетт хочет подряжать каторжников! Фрэнк знал, что, если она это
сделает, он больше не сможет смотреть людям в глаза. Это было куда хуже,
чем владеть и самой управлять лесопилками, - вообще хуже всего, что  она
до сих пор придумывала. Возражая ей, он  мысленно  всегда  задавал  себе
вопрос: "Что скажут люди?" Но сейчас - сейчас речь шла о  более  важном,
чем боязнь осуждения со стороны общества. Ведь это же все равно как  по-
купать чужое тело, все равно как покупать проституток  -  грех,  который
ляжет на его душу, если он позволит Скарлетт совершить такое.
   Убежденный в порочности этой затеи, Фрэнк набрался мужества и в столь
сильных выражениях запретил Скарлетт подряжать каторжников, что  она  от
неожиданности примолкла. А затем, чтобы утихомирить его, покорно замети-
ла, что это были лишь размышления вслух. Просто ей так досаждают  Хью  и
эти вольные негры, что она вспылила. Сама же продолжала об этом думать и
даже мечтать. Каторжники могли бы решить одну из самых тяжелых  для  нее
проблем, но если Фрэнк так к этому относится...
   Она вздохнула. Если бы хоть одна из лесопилок приносила доход, она бы
еще как-то выдержала. Но у Эшли дела шли ненамного лучше, чем у Хью.
   Сначала Скарлетт была поражена и огорчена тем, что Эшли не сумел сра-
зу так взяться за дело, чтобы лесопилка приносила в два раза больше  до-
хода, чем у нее в руках. Ведь он такой умный, и он прочел столько книг -
почему же он не может преуспеть и заработать кучу денег. А дела  у  него
шли не успешнее, чем у Хью. Он был столь же неопытен, совершал такие  же
ошибки, - так же не умел по-деловому смотреть на вещи и был так  же  со-
вестлив, как и Хью.
   Любовь Скарлетт быстро нашла для Эшли  оправдания,  и  она  оценивала
двух своих управляющих по-разному. Хью просто безнадежно глуп, тогда как
Эшли-всего лишь новичок в деле. И однако же непрошеная мысль подсказыва-
ла, что Эшли не может быстро сделать в уме подсчет  и  назначить  нужную
цену, а она - может. Она порой даже сомневалась,  научится  ли  он  ког-
да-либо отличать доски от бревен. К тому же, будучи джентльменом и чело-
веком порядочным, он верил любому мошеннику и уже не раз потерял бы  не-
мало денег, не вмешайся вовремя она. Если же ему кто-нибудь нравился,  -
а ему, видимо, нравились многие! - он продавал лес  в  кредит,  даже  не
считая нужным проверить, есть ли у покупателя деньги  в  банке  или  ка-
кая-либо собственность. В этом отношении он был ничуть не лучше Фрэнка.
   Но конечно же, он всему научится! И пока он учился,  она  с  поистине
материнской снисходительностью и долготерпением относилась к  его  ошиб-
кам. Каждый вечер, когда он появлялся у нее в доме, усталый и  обескура-
женный, она, не жалея времени и сил, тактично давала ему полезные  сове-
ты. Но несмотря на ее поощрение и поддержку, глаза у него оставались ка-
кими-то странно безжизненными. Она не понимала, что с ним, и это  пугало
ее. Он стал другим, совсем другим - не таким, каким был раньше. Если  бы
они остались наедине, быть может, ей удалось бы выяснить причину.
   От всего этого она не спала ночами. Она тревожилась за  Эшли,  потому
что понимала: не чувствует он себя счастливым, как понимала  и  то,  что
если человек несчастлив, не овладеть ему новым делом и не стать  хорошим
лесоторговцем. Это была пытка - знать, что обе ее лесопилки находятся  в
руках таких неделовых людей, как Хью и Эшли; у  Скарлетт  просто  сердце
разрывалось, когда она видела, как конкуренты отбирают у нее лучших  за-
казчиков, хотя она так тщательно  все  наперед  рассчитала  и  приложила
столько труда и стараний, чтобы все шло как надо и тогда, когда  она  не
сможет работать. Ах, если бы только она могла снова вернуться  к  делам!
Она бы взялась за Эшли, и он у нее безусловно всему бы научился. На дру-
гую лесопилку она поставила бы Джонни Гэллегера, а сама занялась бы про-
дажей леса, и тогда все было бы отлично. Что же до Хью, то он мог  бы  у
нее остаться, если бы согласился развозить лес  заказчикам.  Ни  на  что
другое он не годен.
   Да, конечно, Гэллегер, при всей своей сметке, человек, видно,  бессо-
вестный, но... где взять другого? Почему все смекалистые и тем не  менее
честные люди так упорно не хотят на нее работать? Если бы кто-нибудь  из
них работал у нее сейчас вместо Хью, она могла бы и не  беспокоиться,  а
так...
   Томми Уэлберн хоть и горбун, а подрядов  у  него  в  городе  куча,  и
деньги он, судя по слухам, лопатой  гребет.  Миссис  Мерриуэзер  и  Рене
процветают и даже открыли булочную в городе. Рене повел дело с  подлинно
французским размахом, а дедушка  Мерриуэзер,  обрадовавшись  возможности
вырваться из своего угла у печки, стал развозить пироги в фургоне  Рене.
Сыновья Симмонсов так развернули дело, что у их обжиговой печи  трудятся
по три рабочих смены в день. А Келлс  Уайтинг  изрядно  зарабатывает  на
выпрямителе волос: внушает неграм, что республиканцы в жизни не позволят
голосовать тем, у кого курчавые волосы.
   И так обстояли дела у всех  толковых  молодых  людей,  которых  знала
Скарлетт, - врачей, юристов, лавочников.  Апатия,  охватившая  их  после
войны, прошла - каждый сколачивал себе состояние и  был  слишком  занят,
чтобы помогать еще и ей. Не были заняты лишь люди вроде Хью или Эшли.
   До чего же скверно, когда у тебя на руках дело, а ты как на грех  еще
беременна!
   "Никогда больше не стану рожать, - твердо решила Скарлетт. - Не  буду
я как те женщины, у которых что ни год, то ребенок.  Господи,  ведь  это
значило бы на шесть месяцев в году бросать лесопилки! А я  сейчас  вижу,
что не могу бросить их даже на один день. Вот возьму  и  заявлю  Фрэнку,
что не желаю я больше иметь детей".
   Фрэнку, правда, хотелось иметь большую семью, но  ничего,  как-нибудь
она с ним сладит. Она твердо решила. Это ее последний ребенок. Лесопилки
куда важнее.


   ГЛАВА XLII

   У Скарлетт родилась девочка, крошечное лысое существо, уродливое, как
безволосая обезьянка, и до нелепости похожее на Фрэнка. Никто, кроме ос-
лепленного любовью отца, не мог найти в ней ничего прелестного - правда,
сердобольные соседи утверждали, что все  уродливые  дети  становятся  со
временем прехорошенькими. Нарекли девочку Элла-Лорина: Элла - по бабушке
Эллин, а Лорина потому, что это было самое модное имя для  девочек,  так
же как Роберт Ли и Несокрушимый Джексон для мальчиков, а Авраам Линкольн
и Имэнсипейшн - для негритянских детей.
   Родилась она в середине той недели, когда Атланта жила в лихорадочном
волнении и в воздухе чувствовалось приближение беды.  Арестовали  негра,
похвалявшегося, что он изнасиловал  белую  женщину.  Но  прежде  чем  он
предстал перед судом, на тюрьму налетел ку-клукс-клан и вздернул  негра.
Ку-клукс-клан решил избавить пока еще никому не известную жертву изнаси-
лования от необходимости выступать в суде. Отец и брат пострадавшей  го-
товы были застрелить ее, лишь бы она не  появлялась  перед  судом  и  не
признавалась в своем позоре. Поэтому линчевание негра казалось  обитате-
лям города единственным разумным выходом из положения - единственно воз-
можным, в сущности, выходом. Однако это привело военные власти в ярость.
Почему, собственно, женщина не может выступить в суде  и  публично  дать
показания?
   Н