и о страхе, рожденном его словами. Впервые в жизни  ей
было жалко кого-то, к кому она  не  чувствовала  презрения,  потому  что
впервые в жизни она приблизилась к подлинному пониманию другого  челове-
ка. А она могла понять его упорное стремление оградить себя - столь  по-
хожее на ее собственное, его несгибаемую гордость, не позволявшую  приз-
наться в любви из боязни быть отвергнутым.
   - Ах, любимый, - сказала она и шагнула к нему в надежде, что он  сей-
час раскроет ей объятия и привлечет к себе на колени. - Любимый мой, мне
очень жаль, что так получилось, но я постараюсь все возместить вам  сто-
рицей. Теперь мы можем быть так  счастливы,  когда  знаем  правду.  И...
Ретт... посмотрите на меня, Ретт! Ведь... ведь у нас же могут быть  дру-
гие дети... ну, может, не такие, как Бонни, но...
   - Нет уж, благодарю вас, - сказал Ретт, словно отказываясь от  протя-
нутого ему куска хлеба. - Я в третий раз своим сердцем рисковать не  хо-
чу.
   - Ретт, не надо так говорить. Ну, что мне вам сказать, чтобы вы поня-
ли. Я ведь уже говорила, что мне очень жаль и что я...
   - Дорогая моя, вы такое дитя... Вам кажется,  что  если  вы  сказали:
"мне очень жаль", все ошибки и вся боль прошедших лет могут  быть  пере-
черкнуты, стерты из памяти, что из старых ран уйдет весь яд...  Возьмите
мой платок, Скарлетт. Сколько я вас знаю, никогда в тяжелые минуты жизни
у вас не бывает носового платка.
   Она взяла у него платок, высморкалась и села. Было  совершенно  ясно,
что он не раскроет ей объятий. И становилось ясно, что все эти его  раз-
говоры о любви ни к чему не ведут. Это был рассказ о временах давно про-
шедших, и смотрел он на все это как бы со стороны. Вот что было страшно.
Он поглядел на нее задумчиво, чуть ли не добрыми глазами.
   - Сколько лет вам, дорогая моя? Вы никогда мне этого не говорили.
   - Двадцать восемь, - глухо ответила она в платок.
   - Это еще не так много. Можно даже сказать, совсем юный  возраст  для
человека, который завоевал мир и потерял  собственную  душу,  верно?  Не
смотрите на меня так испуганно. Я не имею в виду, что вы будете гореть в
адском пламени за этот ваш роман с Эшли. Образно говоря. С тех пор как я
вас знаю, вы ставили перед собой две цели: Эшли и  деньги,  чтобы  иметь
возможность послать к черту всех и вся. Ну что ж, вы  теперь  достаточно
богаты и можете со всеми разговаривать достаточно резко, и  вы  получили
Эшли, если он вам нужен. Что вам и этого, видно, мало.
   А Скарлетт было страшно, но не при мысли об адском пламени. Она дума-
ла: "Ведь Ретт - все для меня, а я его теряю. И если я потеряю его, нич-
то уже не будет иметь для меня значения! Нет, ни  друзья,  ни  деньги...
ничто. Если бы он остался со мной, я бы даже  готова  была  снова  стать
бедной. Я готова была бы снова мерзнуть и голодать. Не  может  же  он...
Ах, конечно, не может!" Она вытерла глаза и сказала в отчаянии:
   - Ретт, если вы когда-то меня так любили, должно же  что-то  остаться
от этого чувства!
   - От всего этого осталось только два чувства, но вам они особенно не-
навистны - это жалость и какая-то странная доброта.
   "Жалость! Доброта! О боже!" - теряя последнюю надежду, подумала  она.
Все что угодно, только не жалость и не доброта. Когда она  испытывала  к
кому-нибудь подобные чувства, это всегда сопровождалось презрением. Неу-
жели он ее тоже презирает? Все что угодно, только не это! Даже  циничная
холодность дней войны, даже пьяное безумие, когда он в ту  ночь  нес  ее
наверх, так сжимая в объятиях, что ей было больно, даже эта  его  манера
нарочно растягивать слова, говоря колкости, которыми, как она сейчас по-
няла, он прикрывал горькую свою любовь, - что угодно,  лишь  бы  не  эта
безликая доброта, которая так отчетливо читалась на его лице.
   - Значит... значит, я все уничтожила... и вы не любите меня больше?
   - Совершенно верно.
   - Но, - упрямо продолжала она, словно ребенок, считающий, что  доста-
точно высказать желание, чтобы оно осуществилось, - но я же люблю вас!
   - Это ваша беда.
   Она быстро вскинула на него глаза, проверяя, нет ли в этих словах из-
девки, но издевки не было. Он просто констатировал факт. Но она все рав-
но этому не верила - не могла поверить. Она смотрела на него, чуть  при-
щурясь, в глазах ее горело упорство отчаяния, подбородок, совсем  как  у
Джералда, вдруг резко выдвинулся, ломая мягкую линию щеки.
   - Не глупите, Ретт! Ведь я же могу...
   Он с наигранным ужасом поднял  руку,  и  его  черные  брови  поползли
вверх, придавая лицу знакомое насмешливое выражение.
   - Не принимайте такого решительного вида, Скарлетт! Вы меня  пугаете.
Я вижу, вы намерены перенести на меня ваши  бурные  чувства  к  Эшли.  Я
страшусь за свою свободу и душевный покой. Нет, Скарлетт, я  не  позволю
вам преследовать меня, как вы преследовали злосчастного  Эшли.  А  кроме
того, я уезжаю.
   Губы ее задрожали, прежде чем она  успела  сжать  зубы  и  остановить
дрожь. Уезжает? Нет, что угодно, только не это! Да как она  сможет  жить
без него? Ведь все ее покинули. Все, кто что-то значил в ее жизни, кроме
Ретта. Он не может уехать. Но как ей остановить его? Она бессильна, ког-
да он что-то вот так холодно решил и говорит так бесстрастно.
   - Я уезжаю. Я собирался сказать вам об этом после вашего  возвращения
из Мариетты.
   - Вы бросаете меня?
   - Не делайте из себя трагическую фигуру брошенной жены, Скарлетт. Эта
роль вам не к лицу. Насколько я понимаю, вы не хотите разводиться и даже
жить отдельно? Ну, в таком случае я буду часто приезжать, чтобы  не  да-
вать повода для сплетен.
   - К черту сплетни! - пылко воскликнула она. - Вы мне нужны.  Возьмите
меня с собой!
   - Нет, - сказал он тоном, не терпящим возражений.
   Ей казалось, что она сейчас разрыдается, безудержно, как ребенок. Она
готова была броситься на пол, сыпать проклятьями, кричать, бить  ногами.
Но какие-то остатки гордости и здравого смысла удержали ее. Она  подума-
ла: "Если я так поведу себя, он только  посмеется  или  будет  стоять  и
смотреть на меня. Я не должна выдать, я не должна просить. Я  не  должна
делать ничего такого, что может вызвать его презрение.  Он  должен  меня
уважать, даже... даже если больше не любит меня".
   Она подняла голову и постаралась спокойно спросить:
   - Куда же вы едете?
   В глазах его промелькнуло восхищение, и он ответил:
   - Возможно, в Англию... или в Париж. А возможно, в  Чарльстон,  чтобы
наконец помириться с родными.
   - Но вы же ненавидите их. Я часто слышала, как вы смеялись  над  ними
и...
   Он пожал плечами.
   - Я по-прежнему смеюсь. Но хватит мне бродить по миру, Скарлетт.  Мне
сорок пять лет, и в этом возрасте человек начинает ценить то, что он так
легко отбрасывал в юности: свой клан, свою семью, свою честь и  безопас-
ность, корни, уходящие глубоко... Ах нет! Я вовсе не каюсь и не жалею  о
том, что делал. Я чертовски хорошо проводил время - так хорошо, что  это
начало приедаться. И сейчас мне захотелось чего-то другого.  Нет,  я  не
намерен ничего в себе менять, кроме своих пятен. Но мне хочется хотя  бы
внешне стать похожим на людей, которых я знал, обрести эту  унылую  рес-
пектабельность - респектабельность, какой обладают другие люди, моя  ко-
шечка, а не я, - спокойное достоинство, каким отмечена жизнь людей  бла-
городных, исконное изящество былых времен. В те времена я просто жил, не
понимая их медлительного очарования...
   И снова Скарлетт очутилась в пронизанном ветром фруктовом саду Тары -
в глазах Ретта было то же выражение, как в тот день в глазах Эшли. Слова
Эшли отчетливо звучали в ее ушах, словно только что  говорил  он,  а  не
Ретт. Что-то из этих слов всплыло в памяти, и она как попугай  повторила
их:
   - ...и прелести-этого их совершенства, этой гармонии, как в греческом
искусстве.
   - Почему вы так сказали? - резко прервал ее Ретт. - Ведь  именно  эти
слова и я хотел произнести.
   - Так... так однажды выразился Эшли, говоря о былом.
   Ретт передернул плечами, взгляд его потух.
   - Вечно Эшли, - сказал он и умолк. - Скарлетт, когда вам будет  сорок
пять, возможно, вы поймете, о чем я говорю, и, возможно, вам, как и мне,
надоедят эти лжеаристократы, их дешевое жеманство и  мелкие  страстишки.
Но я сомневаюсь. Я думаю, что вас всегда будет больше привлекать дешевый
блеск, чем настоящее золото. Во всяком случае, ждать, пока это случится,
я не могу. И у меня нет желания. Меня это просто не интересует. Я  поеду
в старые города и древние края, где все еще  сохранились  черты  былого.
Вот такой я стал сентиментальный. Атланта для меня - слишком неотесанна,
слишком молода.
   - Прекратите, - внезапно сказала Скарлетт. Она едва ли слышала, о чем
он говорил. Во всяком случае, в сознании у нее это  не  отложилось.  Она
знала лишь, что не в состоянии выносить дольше звук ее голоса, в котором
не было любви.
   Он умолк и вопросительно взглянул на нее.
   - Ну, вы поняли, что я хотел сказать, да? - спросил он, поднимаясь.
   Она протянула к нему руки ладонями кверху в стародавнем жесте мольбы,
и все, что было у нее на сердце, отразилось на ее лице.
   - Нет! - выкрикнула она. - Я знаю только, что вы меня разлюбили и что
вы уезжаете! Ах, мой дорогой, если вы уедете, что я буду делать?
   Он помедлил, словно решая про себя, не будет ли в конечном счете  ве-
ликодушнее по-доброму солгать, чем сказать правду. Затем пожал плечами.
   - Скарлетт, я никогда не принадлежал к числу тех, кто терпеливо соби-
рает обломки, склеивает их, а потом говорит себе,  что  починенная  вещь
ничуть не хуже новой. Что разбито, то разбито. И уж лучше я буду вспоми-
нать о том, как это выглядело, когда было целым, чем склею, а  потом  до
конца жизни буду лицезреть трещины. Возможно, если бы я был моложе...  -
Он вздохнул. - Но мне не так мало  лет,  чтобы  верить  сентиментальному
суждению, будто жизнь - как аспидная доска: с нее можно  все  стереть  и
начать сначала. Мне не так мало лет, чтобы я мог взвалить на себя  бремя
вечного обмана, который сопровождает жизнь без иллюзий. Я не мог бы жить
с вами и лгать вам - и, уж конечно, не мог бы лгать самому себе. Я  даже
вам теперь не могу лгать. Мне хотелось бы волноваться  по  поводу  того,
что вы делаете и куда едете, но я не могу. - Он  перевел  дух  и  сказал
небрежно, но мягко: - Дорогая моя, мне теперь на это наплевать.
   Скарлетт молча смотрела ему вслед, пока он поднимался по лестнице,  и
ей казалось, что она сейчас задохнется от боли, сжавшей грудь. Вот  сей-
час звук его шагов замрет наверху, и вместе с ним умрет все,  что  в  ее
жизни имело смысл. Теперь она знала, что нечего взывать к  его  чувствам
или к разуму - ничто уже не способно заставить этот холодный мозг  отка-
заться от вынесенного им приговора. Теперь она знала,  что  он  действи-
тельно так думает - вплоть до последних сказанных  им  слов.  Она  знала
это, потому что чувствовала в нем силу - несгибаемую и  неумолимую,  то,
чего искала в Эшли и так и не нашла.
   Она не сумела понять ни одного из двух мужчин, которых любила, и  вот
теперь потеряла обоих. В сознании ее где-то таилась мысль, что  если  бы
она поняла Эшли, она бы никогда его не полюбила, а вот если бы она поня-
ла Ретта, то никогда не потеряла бы его. И она с тоской  подумала,  что,
видимо, никогда никого в жизни по-настоящему не понимала.
   Благодарение богу, на нее нашло отупение - отупение, которое, как она
знала по опыту, скоро уступит место острой боли - так разрезанные  ткани
под ножом хирурга на мгновение утрачивают чувствительность, а потом  на-
чинается боль.
   "Сейчас я не стану об этом думать, - мрачно решила она,  призывая  на
помощь старое заклятье. - Я с ума сойду, если буду сейчас думать о  том,
что и его потеряла. Подумаю завтра".
   "Но, - закричало сердце, отметая прочь испытанное заклятье и  тут  же
заныв, - я не могу дать ему уйти! Должен же быть какой-то выход!"
   - Сейчас я не стану об этом думать, - повторила она уже вслух,  стре-
мясь отодвинуть свою беду подальше в глубь сознания, стремясь найти  ка-
кую-то опору, ухватиться за что-то,  чтобы  не  захлестнула  нарастающая
боль. - Я... да, завтра же уеду домой в Тару. - И ей стало чуточку  лег-
че.
   Однажды она уже возвращалась в Тару, гонимая страхом, познав  пораже-
ние, и вышла из приютивших ее стен сильной, вооруженной для победы.  Од-
нажды так было - господи, хоть бы так случилось еще раз! Как  этого  до-
биться - она не знала. И не хотела думать об этом  сейчас.  Ей  хотелось
лишь передышки, чтобы утихла боль, - хотелось покоя, чтобы зализать свои
раны, прибежища, где она могла бы продумать свою кампанию. Она думала  о
Таре, и словно прохладная рука ложилась ей  на  сердце,  успокаивая  его
учащенное биение. Она видела белый дом, приветливо просвечивающий сквозь
красноватую осеннюю листву, ощущала тишину сельских сумерек, нисходившую
на нее благодатью, самой кожей чувствовала, как увлажняет роса протянув-
шиеся на многие акры кусты хлопка с их коробочками, мерцающими среди зе-
лени, как звезды, видела эту пронзительно красную землю и мрачную темную
красоту сосен на холмах.
   От этой картины ей стало немного легче, она даже почувствовала прилив
сил, и боль и неистовое сожаление отодвинулись в глубь сознания.  Она  с
минуту стояла, припоминая отдельные детали: аллею темных кедров, ведущую
к Таре, раскидистые кусты жасмина, ярко-зеленые на фоне белых стен,  ко-
леблющиеся от ветра белые занавески. И Мамушка тоже там. И вдруг ей  от-
чаянно захотелось увидеть Мамушку - так захотелось, словно она была  еще
девочкой, - захотелось положить голову на широкую грудь и чтобы  узлова-
тые пальцы гладили ее по голове. Мамушка - последнее звено,  связывавшее
ее с прошлым.
   И сильная духом своего народа, не приемлющего поражения,  даже  когда
оно очевидно, Скарлетт подняла голову. Она вернет Ретта. Она знает,  что
вернет. Нет такого человека, которого она не могла бы завоевать, если бы
хотела.
   "Я подумаю обо всем этом завтра, в Таре. Тогда я смогу. Завтра я най-
ду способ вернуть Ретта. Ведь завтра уже будет другой день".



Риплей Александра
   Скарлетт
   Продолжение романа Маргаретт Митчел "Унесенные ветром"


   Изд. "Дрофа", Москва, 1992 г.
   OCR Палек, 1998 г.


   ЗАТЕРЯВШИЕСЯ ВО МГЛЕ


   ГЛАВА 1

   "Это скоро закончится, и тогда я могу поехать домой в Тару".
   Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер одиноко стояла в  нескольких
шагах от остальных, горевавших на похоронах Мелани Уилкс. Шел  дождь,  и
одетые в черное мужчины и женщины держали над головами  черные  зонтики.
Они опирались друг на друга, женщины рыдали, разделяя кров и горе.
   Скарлетт не делилась ни с кем ни своим  зонтиком,  ни  горем.  Порывы
ветра задували холодные струи дождя под зонтик, на ее шею, но она  этого
не чувствовала, она не чувствовала ничего, онемев от утраты.  Она  будет
горевать позже, когда будет способна выдержать  эту  боль.  Скарлетт  не
подпускала к себе свои чувства, раздумья, боль, снова и  снова  повторяя
слова, которые обещали заживить раны и дать ей силы, чтобы выжить,  пока
боль не прошла: "Это скоро закончится, и тогда я могу  поехать  домой  в
Тару".
   "... Пепел к пеплу, пыль к пыли... "Голос священника  проникал  через
заслон онемения, слова отпечатывались в ее сознании. Нет! Скарлетт молча
плакала. Нет Мелли. Это не могила Мелли, она слишком огромна для нее, ее
косточки не больше птичьих. Нет! Она не могла умереть, не могла.
   Скарлетт буквально металась от горя,  она  не  могла  себя  заставить
смотреть на свежевырытую могилу, на голый сосновый  ящик,  опускаемый  в
нее. На нем видны были маленькие полукруглые вмятины, отметины молотков,
которые заколотили крышку над нежным личиком Мелани.
   "Нет! Вы не можете, вы не должны делать это, идет дождь, и вы не  мо-
жете положить ее туда, чтобы дождь капал на нее. Она была  так  чувстви-
тельна к холоду, ее нельзя оставлять под  холодным  дождем.  Я  не  могу
смотреть, я не вынесу этого, я не поверю, что она ушла. Она любит  меня,
она мой друг, мой единственный друг. Мелли любит меня, она не может  по-
кинуть меня сейчас, когда я так нуждаюсь в ней".
   Скарлетт посмотрела на людей, стоящих вокруг могилы, и горячая  волна
раздражения поднялась в ней. "Никого из них это так не волнует, как  ме-
ня, никто из них не потерял так много, как я. Никто не знает, как сильно
я ее люблю. Мелли знает, хотя, знает ли? Она знает, я должна верить, что
она знает.
   Хотя они в это никогда не поверят. Ни мисс Мерриуэзер,  ни  Миды,  ни
Уайтинги, ни Элсинги. Посмотрите на них, собравшихся около Индии Уилкс и
Эшли, как стая мокрых ворон, в своих траурных нарядах.  Они  успокаивают
тетю Питтипэт, хотя каждый знает, что она выплакивает свои глаза по  ма-
лейшему поводу, начиная с хлебца, который подгорел. Никому не  придет  в
голову, что я тоже нуждаюсь в поддержке, что я была ближе всех к Мелани.
Они ведут себя так, как будто меня здесь вообще нет. Никто не обратил на
мен" никакого внимания. Даже Эшли, хотя я была там в те два ужасных  дня
после смерти Мелани, когда он нуждался в моей помощи. Все они нуждались,
даже Индия, блеющая, как коза: "Что нам делать с  похоронами,  Скарлетт?
Что делать с едой для гостей? с гробом?  с  носильщиками?  с  местом  на
кладбище? с надписью на могиле? с заметкой в газете?" Теперь они склони-
лись друг к другу, рыдая и причитая. Я не доставлю им  удовольствия  ви-
деть меня одиноко плачущей. Я не должна плакать. Не здесь. Еще не время.
Если я начну, то, может быть, я не остановлюсь никогда. Когда я доберусь
до Тары, я могу плакать".
   Скарлетт подняла подбородок, крепко сжала зубы, стучавшие от  холода,
проглотила комок в горле. "Это скоро закончится, и тогда я могу  поехать
домой в Тару".
   Острые куски разбитой вдребезги жизни Скарлетт  были  повсюду  вокруг
нее здесь, на Оклендском кладбище Атланты. Высокий гранитный шпиль,  се-
рый камень, исполосованный серым дождем, был  памятником  миру,  который
ушел безвозвратно, беспечному миру ее юности. Это был мемориал  конфеде-
ратам, символ гордой и беспечной храбрости, которая привела Юг с  разве-
вающимися яркими знаменами к разрухе. Он воздвигнут в честь стольких по-
гибших друзей ее детства, поклонников, которые выпрашивали вальсы и  по-
целуи, когда у нее не было больших проблем, чем выбор  бального  платья.
Он стоит в честь ее первого мужа, Чарльза Гамильтона, брата  Мелани.  Он
стоит в честь сыновей, братьев, мужей, отцов всех, кто мокнул под дождем
у маленького холмика, где похоронили Мелани.
   Здесь были и другие могилы, другие надгробия. Фрэнк  Кеннеди,  второй
муж Скарлетт. И маленькая, ужасно маленькая могилка с надписью:  Евгения
Виктория Батлер и ниже - Бонни. Ее последний и самый любимый ребенок.
   Живые, как и мертвые, были здесь, но она стояла в стороне.  Казалось,
что там собралась половина Атланты. Толпа заполнила всю церковь,  а  те-
перь растеклась широким неровным темным кругом около скорбного разреза в
сером дожде - открытой могилы, вырытой в красной глине Джорджии для  Ме-
лани Уилкс.
   Первый ряд оплакивающих состоял из самых близких. Белые и  черные  их
лица, за исключением лица Скарлетт, были мокрыми от слез.  Старый  кучер
дядя Петер стоял с Билси и Куки, как  бы  образуя  защитный  треугольник
вокруг Бо, маленького мальчика, обожаемого Мелани.
   Старшее поколение Атланты было там же. Трагически мало потомков оста-
лось у них. Миды, Уайтинги, Мерриуэзеры, Элсинги, их дочери и зятья, Хью
Элсинг, единственный оставшийся в живых сын, тетушка Питтипэт  Гамильтон
и ее брат, дядя Генри Гамильтон, их вековая вражда позабыта в общем горе
по их племяннице. Младшая, но выглядевшая так же старо,  как  и  другие,
Индия Уилкс укрылась в этой группе и наблюдала за своим братом Эшли  за-
туманенными горем и виной глазами. Он стоял один, как Скарлетт, под дож-
дем, с непокрытой головой, бесчувственный к холодной влаге,  неспособный
воспринять ни слов свящ