о Фолкнера. Все  это  сильно
затруднило отношения Митчелл с демократической  Америкой,  которая  одна
могла поддержать ее сопротивление чистогану.
   Однако судить роман по этим всплескам сословного высокомерия было  бы
большим упрощением. Мы знаем и великие примеры, - как Толстой в  предис-
ловии к "Войне и миру" объявлял, что его не интересуют низшие  сословия,
а его Николай Ростов одним молодецким ударом усмирял мужицкий  бунт.  Но
именно эпическая правда этой книги подготовила его поворот к  "Воскресе-
нию", "Не могу молчать" и открытый переход на сторону народа.  Неизвест-
но, куда бы пошла дальше Митчелл, не  оборви  ее  жизнь  пьяный  таксист
(1949 г.). Но ясно, что крушение рабства вытекает из ее романа с очевид-
ностью необратимой. Что касается ее критики неожиданного расизма освобо-
дителей - холодного,  брезгливо-отчужденного  и  куда  более  последова-
тельного, чем прежняя дикость, то исторический опыт, к сожалению, ее оп-
равдают. Когда волна негритянского движения в  стране  заставила  заново
взглянуть на историю и реальное положение негритянского населения, выво-
ды специалистов ее полностью подтвердили: "Права негров были  немедленно
выброшены за борт, как только северные политические и экономические  ли-
деры решили, что для защиты своих интересов больше не нуждаются в их го-
лосах".
   Одно в книге Митчелл не требовало никаких подтверждений:  сама  Скар-
летт.
   Литература отличается от подделок, между прочим, и тем, что  читатель
чувствует себя в чужой душе, как в собственной.  В  век  разобщения  эта
черта незаменима. Со Скарлетт добавилось и то, что она попала в  положе-
ние, близкое в новой Америке многим. Человек без культуры, с  сильным  и
острым умом и бешеной жаждой жизни, на которого обрушились все проблемы,
- несоизмеримые с ним и, кажется, непосильные, - стал побеждать их,  ни-
чего о них заранее не зная; этот опыт, конечно, притягивал каждого, кому
он был по-своему знаком.
   Вопрос был все тот же: как пронести и развить внутренние  ценности  в
мире оголенно-практического интереса. "Ах, какою леди до кончиков ногтей
она станет, когда у нее опять появятся деньги!  Тогда  она  сможет  быть
доброй и мягкой, какой была Эллин, и будет печься о других  и  думать  о
соблюдении приличий... И она будет доброй ко всем несчастным, будет  но-
сить корзинки с едой беднякам, суп и желе-больным, и "прогуливать" обде-
ленных судьбой в своей красивой коляске". А пока... пока "она  не  может
вести себя как настоящая леди, не имея денег", и бросила все силы  своей
богатой натуры на их добывание.
   Так сплелся клубок противоречий, нерасторжимо связавший в ней чистоту
и перерождение, идеал и порок, где  главное  было  не  потерять  дороги,
как-то выбраться. Все соединило в себе и ее имя, удачно найденное в пос-
ледний момент, прямо в издательстве, в английском звучании которого есть
и алый цветок, наподобие нашего горицвета, и болезнь
(сохранившееся и в русском названии -  скарлатина),  и  "блудница  на
звере багряном"...
   Не поддавался этот характер и мнениям, в которые  его  пытались  уло-
вить. Напряжение и сила, с  какими  боролась  эта  душа  против  обстоя-
тельств, терпя поражения, падая, часто не понимая смысла  происходящего,
но не сдаваясь, - не позволяли этого сделать. Напрасно говорил ей  Ретт,
выдавая желаемое за правду: "Мы оба негодяи". Он - циник по убеждению  и
точному расчету наперед; она  -  под  давлением  необходимости,  которую
обычно не сознавала до последней минуты, пока не вынуждена была  преодо-
леть ее, выстоять, выжить ("выживание" - так определила тему своего  ро-
мана Митчелл). Ее прыжки навстречу опасности, не предвиденной ею,  мета-
ния, взлеты и временный мрак составили незабываемую картину души, за ко-
торой стали следить затаив дыхание миллионы читателей.
   Видя, как приняли ее Скарлетт, писательница  растерялась.  А  попытки
репортеров расспросить ее, не списала ли она эту женщину с себя, привели
ее в бешенство. "Скарлетт проститутка, я - нет!"  "Я  старалась  описать
далеко не восхитительную женщину, о которой можно сказать мало хорошего,
и я старалась выдержать ее характер. Я нахожу  нелепым  и  смешным,  что
мисс О'Хара стала чем-то вроде национальной героини, я  думаю,  что  это
очень скверно - для морального и умственного состояния нации, - если на-
ция способна аплодировать и увлекаться женщиной, которая вела  себя  по-
добным образом..."
   Но, видимо, было в ней что-то, чего остановить было уже нельзя. Скар-
летт пошла по стране как триумфатор, повергая ниц всякого, кто  справед-
ливо угадывал в ней нечто родное, неотменимо американское. Она умела  за
себя постоять; она, как кошка, выброшенная из окна, всегда  поднималась;
она находила выход из любых положений. И в своей непосредственности  она
оказалась сильнее человека, который долго ее искушал, подталкивал к сво-
им целям, даже вынудил стать своей женой, но в конце концов, сломленный,
бежал. В романе это поняла одна старая негритянка: "Я говорю  вам,  мисс
Скарлетт все может вынести, что господь пошлет, потому как ей  уж  много
испытаний было послано, а вот мистер Ретт... он ведь никогда  ничего  не
терпел, ежели ему не по нраву, никогда, ничегошеньки".
   Трудно поверить, чтобы черта эта не нравилась самой Митчелл. Ее ответ
одному из "поколения разочарованных", пожаловавшемуся ей, что "их  обма-
нули", говорит о том, что кое-что она вложила в Скарлетт и от себя:
   "Кто это, с какой стати, когда это  обещал  Вам  и  Вашему  поколению
обеспеченность? Вернее, почему это молодежь должна желать  обеспеченнос-
ти? Предоставьте это старым и усталым... Меня изумляет в некоторых юных,
как это они, насколько я могу понять, не просто тоскуют по обеспеченнос-
ти, но уверенно требуют ее, как свое законное право, и становятся горько
раздраженными, если его не преподносят  им  на  серебряном  блюде.  Есть
что-то тревожное для нации, если ее молодые люди взывают к обеспеченнос-
ти. Юность в прошлом была напористой,  желающей  и  умеющей  испробовать
свои возможности... Я знаю многое о своей семье, а мои друзья здесь,  на
Юге, очень хорошо осведомлены о делах своих давно покойных родственников
и об их отношении к жизни. Я не могу вспомнить ни одного  случая,  когда
кто-либо из этих стародавних ждал обеспеченности или думал, что может ее
достичь. Напротив, я уверена, что они ответили бы Вам изумленным  взгля-
дом, если бы Вы взялись обсуждать с ними эту тему, а скорее  всего,  они
бы пришли в ярость, как если бы Вы обвинили их в самой низкой трусости".
   Со временем, видя нарастающий энтузиазм, писательница постепенно  по-
теплела к своему созданию. На премьере фильма "Унесенные ветром" она уже
благодарила за внимание "ко мне и к моей бедной Скарлетт", а когда  один
незадачливый поклонник обратился к ней за помощью после  того,  как  был
отвергнут, нечаянно сравнив предмет своей страсти со Скарлетт, она напи-
сала: "Я рада, что вам нравится Скарлетт и что  вы  считаете  ее  "реши-
тельной и достойной восхищения девушкой"... По мне, она была  далеко  не
восхитительным человеком, поэтому я могу понять реакцию вашей подруги...
Но кое-что говорили о мисс О'Хара и другие. Они говорили, например, что,
как бы эгоистична она ни была, у нее была несокрушимая смелость, которая
есть часть южного наследия. Они писали, что она заботилась о своих близ-
ких, как черных, так и белых, даже если она сама должна  была  при  этом
голодать. Это тоже очень достойная южная черта... Другие добавляли,  что
она к тому же обладала необыкновенной привлекательностью для мужчин. Еще
другим она нравилась по причине, вами упомянутой, - за решимость и  спо-
собность видеть вещи в их последствиях до конца - черта, редкая в  любую
эпоху".
   И было еще одно, может быть, важнейшее. Пусть отпечатались в Скарлетт
черты наступившей эпохи, пусть не могла она им  противостоять,  усваивая
худшее. Но помимо эпох, есть нечто проносимое человеком сквозь них, чего
он добивается и достичь в них не может, - надежда, реальная в  непрерыв-
ном усилии ее осуществить. И это усилие Митчелл воплотила в  Скарлетт  с
редкой для новейшей американской литературы настойчивостью. В этом смыс-
ле она была сестрой Фолкнера, хотя и непризнанной.
   Ушли "унесенные ветром", но остался идеал, неисполнимый сон,  который
видит Скарлетт, - душа, летящая в белой туманной массе (почти  гоголевс-
кая струна в тумане); она рвется, кличет мать (опять как гоголевский от-
чаявшийся герой) - мать как достоинство, честь и правду, которую не  от-
нять, потому что она была и, значит, может где-то быть, но где?  как?  -
душа не знает.
   Оттого-то многие и увидели в Скарлетт не Север и Юг, а символ бездум-
но-прекрасной Америки, за которую борются Север и Юг, силятся поглотить,
но не могут. Не дается им беспутное дитя, искалеченное жадностью, но  не
потерявшее красоты, в том числе и следов красоты внутренней.
   Эту красоту удалось удержать и в фильме. Конечно, у продюсера картины
Селзника были свои представления, как должны выглядеть  аристократы,  но
без подлинного в главной роли обойтись было нельзя; и тогда была найдена
красавица англичанка, воспитанница католических монастырей,  Вивиен  Ли.
Достоевский, считавший, что "красота спасет мир", писал: "Во  всем  мире
нет такого красивого типа женщин, как англичанки". Любопытно, что наблю-
дение это он сделал на лондонском Хай-Маркет, то есть в обиталище  соот-
ветственных жриц, что приближает нас к оценке, которую дала своей герои-
не Митчелл. Одна особенно поразила его: "Черты лица ее были нежны,  тон-
ки, что-то затаенное и грустное были в ее прекрасном  и  немного  гордом
взгляде... Она была, она не могла не быть выше всей этой толпы  несчаст-
ных женщин своим развитием: иначе что же значит лицо человеческое?"'.
   У Вивиен Ли было это лицо, "которое что-нибудь да значит", как бы  ни
обманывала им ее героиня. И зрители ее приняли безоговорочно.  Это  была
Скарлетт! Хотя в фильме не остаетесь и десятой доли жизни романа, а мно-
гое вообще было заглажено красивой  картинкой  (провинциальные  особняки
превращены в роскошные палаты), читателям (а именно они заполнили  кино-
залы) довольно было намека. Премьера состоялась 14 декабря 1939  года  в
Атланте. Когда Скарлетт застрелила ненавистного грабителя-янки,  зрители
чуть не сломали от восторга кинотеатр. По цифрам успеха  картина  обошла
другие и продолжает идти впереди всех после  нее  созданных  в  Америке.
Когда ее дают по телевидению, страна замирает. Люди следят за своей  лю-
бимицей и ее ответом судьбе: "О, fiddle-dee-dee! ду-удочки... не  пойма-
ешь!"
   А за каждой ее победой все слышнее звучит вопрос, как  сберечь  честь
смолоду, на который ответить она не смогла и который последовал  за  ней
повсюду, куда бы ни  являлась  уже  неотразимая,  неустрашимая  Скарлетт
О'Хара. Она пришла и к нам, в новом наряде, который так любила, в  русс-
ком языке.


   ЧАСТЬ 1

   ГЛАВА I

   Скарлетт О'Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали  себе
в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертва-
ми ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты ма-
тери - местной аристократки французского происхождения - и крупные,  вы-
разительные черты отца - пышущего здоровьем  ирландца.  Широкоскулое,  с
точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало  к  себе  взгляд.
Особенно глаза - чуть раскосые,  светло-зеленые,  прозрачные,  в  оправе
темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу - ах, эта белая  ко-
жа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно  охраняя  ее
шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии! - две безу-
коризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх - от пе-
реносицы к вискам.
   Словом, она являла взору очаровательное зрелище, сидя в обществе Стю-
арта и Брента Тарлтонов  в  прохладной  тени  за  колоннами  просторного
крыльца Тары - обширного поместья своего отца. Шел 1861 год,  ясный  ап-
рельский день клонился к вечеру. Новое зеленое в цветочек  платье  Скар-
летт, на которое пошло двенадцать ярдов муслина, воздушными волнами  ле-
жало на  обручах  кринолина,  находясь  в  полной  гармонии  с  зелеными
сафьяновыми туфельками без каблуков, только что привезенными ей отцом из
Атланты. Лиф платья как нельзя более выгодно обтягивал  безупречную  та-
лию, бесспорно самую тонкую в трех графствах штата, и отлично  сформиро-
вавшийся для шестнадцати лет бюст. Но ни чинно  расправленные  юбки,  ни
скромность прически - стянутых тугим узлом и запрятанных в сетку  волос,
- ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести
в обман: зеленые глаза - беспокойные, яркие (о, сколько в них было  сво-
енравия и огня!) - вступали в спор с учтивой светской сдержанностью  ма-
нер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом не-
ясных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза  дала
ей природа.
   По обе стороны от нее, небрежно развалившись в креслах, вытянув скре-
щенные в лодыжках, длинные, в сапогах до колен, мускулистые ноги первок-
лассных наездников, близнецы смеялись и болтали, солнце било им  в  лицо
сквозь высокие, украшенные  лепным  орнаментом  стекла,  заставляя  жму-
риться. Высокие, крепкотелые? и узкобедрые, загорелые, рыжеволосые,  де-
вятнадцатилетние, в одинаковых синих куртках и горчичного  цвета;  брид-
жах, они были неотличимы друг от друга, как две коробочки хлопка.
   На зеленом фоне молодой листвы белоснежные кроны  цветущих  кизиловых
деревьев мерцали в косых лучах закатного солнца. Лошади близнецов, круп-
ные животные, золотисто-гнедые, под стать шевелюрам своих хозяев, стояли
у коновязи на подъездной аллее, а у ног лошадей -  переругивалась  свора
поджарых нервных гончих, неизменно сопровождавших Стюарта  и  Брента  во
всех их поездках. В некотором отдалении, как оно и подобает аристократу,
возлежал, опустив морду на лапы, пятнистый долматский  дог  и  терпеливо
ждал, когда молодые люди отправятся домой ужинать.
   Близнецы, лошади и гончие были не просто неразлучными товарищами - их
роднили более крепкие узы. Молодые, здоровые, ловкие и  грациозные,  они
были под стать друг другу - одинаково жизнерадостны и беззаботны, и юно-
ши не менее горячи, чем их лошади, - горячи, а подчас и опасны, - но при
всем том кротки и послушны в руках тех, кто знал, как ими управлять.
   И хотя все трое, сидевшие на крыльце,  были  рождены  для  привольной
жизни плантаторов и с пеленок воспитывались в довольстве и  холе,  окру-
женные сонмом слуг, лица их не казались ни безвольными, ни  изнеженными.
В этих мальчиках чувствовались сила и  решительность  сельских  жителей,
привыкших проводить жизнь под открытым небом, не особенно обременяя свои
мозги скучными  книжными  премудростями.  Графство  Клейтон  в  Северной
Джорджии было еще молодо, и жизнь там, на взгляд жителей Чарльстона, Са-
ванны и Огасты, пока что не утратила некоторого налета  грубости.  Более
старые и степенные обитатели Юга смотрели сверху вниз на новопоселенцев,
но здесь, на севере Джорджии, небольшой пробел по части тонкостей  клас-
сического образования не ставился никому в вину, если это искупалось хо-
рошей сноровкой в том, что имело подлинную цену. А цену имело уменье вы-
растить хлопок, хорошо сидеть в седле,  метко  стрелять,  не  ударить  в
грязь  лицом  в  танцах,  галантно  ухаживать  за  дамами  и  оставаться
джентльменом даже во хмелю.
   Все эти качества были в высшей мере присущи близнецам, которые к тому
же широко прославились своей редкой неспособностью усваивать любые  зна-
ния, почерпнутые из книг. Их родителям принадлежало больше денег, больше
лошадей, больше рабов, чем любому другому семейству графства, но по час-
ти грамматики близнецы уступали большинству своих  небогатых  соседей  -
"голодранцев", как называли белых бедняков на Юге.
   Как раз по этой причине Стюарт и Брент  и  бездельничали  в  эти  ап-
рельские послеполуденные часы на крыльце Тары. Их только  что  исключили
из университета Джорджии - четвертого за последние два года  университе-
та, указавшего им на дверь, и их старшие братья, Том и  Бойд,  возврати-
лись домой вместе с ними, не пожелав оставаться в стенах учебного  заве-
дения, где младшие пришлись не ко двору. Стюарт  и  Брент  рассматривали
свое последнее исключение из университета как весьма забавную  шутку,  и
Скарлетт, ни разу за весь год - после окончания  средней  школы,  Фейет-
виллского пансиона для молодых девиц, - не взявшая по своей воле в  руки
книги, тоже находила это довольно забавным.
   - Вам-то, я знаю, ни жарко ни холодно, что вас исключили, да  и  Тому
тоже, - сказала она. - А вот как же Бойд? Ему как будто  ужасно  хочется
стать образованным, а вы вытащили его и из Виргинского, и из  Алабамско-
го, и из Южно-Каролинского университетов, а теперь еще и из университета
Джорджии. Если и дальше так пойдет, ему никогда не удастся ничего закон-
чить.
   - Ну, он прекрасно может изучить право в конторе судьи Пармали в  Фе-
йетвилле, - беспечно отвечал Брент. - К тому же наше исключение  ничего,
в сущности, не меняет. Нам все равно пришлось бы возвратиться домой  еще
до конца семестра.
   - Почему?
   - Так ведь война, глупышка! Война должна начаться со дня на  день,  и
не станем же мы корпеть над книгами, когда другие воюют, как ты  полага-
ешь?
   - Вы оба прекрасно знаете, что никакой войны не  будет,  -  досадливо
отмахнулась Скарлетт. - Все это одни разговоры. Эшли Уилкс  и  его  отец
только на прошлой неделе говорили папе, что наши представители в Вашинг-
тоне придут к этому самому... к обоюдоприемлемому соглашению с  мистером
Линкольном по поводу Конфедерации. Да и вообще янки слишком боятся  нас,
чтобы решиться с нами воевать. Не будет никакой войны, и мне надоело про
нее слушать.
   - Как это не будет войны! - возмущенно воскликнули  близнецы,  словно
открыв бессовестный обман.
   - Да нет же, прелесть моя, война будет непременно, - сказал Стюарт. -
Конечно, янки боятся нас, но после того, как генерал Борегард  выбил  их
позавчера из форта Самтер, им ничего не остается,  как  сражаться,  ведь
иначе их ославят трусами на весь свет. Ну, а Конфедерация...
   Но Скарлетт нетерпеливо прервала его, сделав скучающую гримасу:
   - Если кто-нибудь из вас еще раз произнесет слово "война", я  уйду  в
дом и захлопну дверь перед вашим носом. Это слово нагоняет на меня  тос-
ку... да и еще вот - "отделение от Союза". Папа говорит о войне  с  утра
до ночи, и все, кто бы к нему ни пришел, только  и  делают,  что  вопят:
"форт Самтер, права Штатов, Эйби Линкольн!", и я прямо-таки готова  виз-
жать от скуки! Ну, и мальчики тоже ни о чем больше не говорят, да еще  о
своих драгоценных эскадронах. Этой весной на всех вечерах  царила  такая
тоска, потому что мальчики разучились  говорить  о  чем-либо  другом.  Я
очень рада, что Джорджия не вздумала отделяться до святок, иначе  у  нас
были бы испорчены все рождественские балы. Если я  еще  раз  услышу  про
войну, я уйду в дом.
   И можно было не сомневаться, что она сдержит слово. Ибо  Скарлетт  не
выносила разговоров, главной темой которых не являлась она сама.  Однако
плутовка произнесла свои угрозы с улыбкой, - памятуя о том, что от этого
у нее заиграют ямочки на щеках, - и, словно бабочка крылышками, взмахну-
ла длинными темными ресницами. Мальчики были очарованы - а только  этого
она и стремилась достичь - и поспешили принести,  извинения.  Отсутствие
интереса к военным делам ничуть не уронило ее в их глазах. По правде го-
воря, даже наоборот. Война - занятие мужское, а отнюдь не дамское,  и  в
поведении Скарлетт они усмотрели лишь еще одно свидетельство  ее  безуп-
речной женственности.
   Уведя собеседников в сторону от надоевшей темы войны, Скарлетт с  ув-
лечением вернулась к их личным делам:
   - А что сказала ваша мама, узнав, что вас обоих  снова  исключили  из
университета?