Я знаю, каково тебе. И помни: она ничего не знает... она никогда даже не
подозревала... бог был милостив к нам.
   Он стремительно шагнул к ней и, зажмурясь, обнял. Она приподнялась на
цыпочки, прижалась к нему своей теплой щекой и, стремясь успокоить  его,
погладила по затылку.
   - Не плачь, хороший. Ей хочется, чтобы ты был мужествен. Она,  конеч-
но, захочет тебя увидеть, и ты  должен  держаться  мужественно.  Она  не
должна заметить, что ты плакал. Это расстроит ее.
   Он сжал ее так сильно, что ей стало больно  дышать,  и  прерывающимся
голосом зашептал на ухо:
   - Что я буду делать? Я не смогу... не смогу жить без нее!
   "Я тоже", - подумала она и внутренне  содрогнулась,  представив  себе
долгие годы жизни без Мелани. Но она тут же крепко взяла  себя  в  руки.
Эшли полагается на нее, Мелани полагается на нее. И она подумала  -  как
когда-то думала в Таре, лежа, пьяная, измученная, в лунном свете:  "Ноша
создана для плеч, достаточно сильных, чтобы ее  нести".  Что  ж,  у  нее
сильные плечи, а у Эшли - нет. Она распрямила свои плечи, готовясь  при-
нять на них эту ношу, и спокойно, - хотя на душе у нее  было  далеко  не
спокойно, - поцеловала его мокрую щеку, без страсти, без  томления,  без
лихорадки, легко и нежно.
   - Ничего... как-нибудь справимся, - сказала она.
   Дверь, ведущая в холл, со стуком распахнулась, и  доктор  Мид  резко,
повелительно крикнул:
   - Эшли, скорей!
   "Боже мой! Ее не стало! - подумала Скарлетт. - И Эшли даже не успел с
ней попрощаться! Но, может быть, еще..."
   - Скорей! - воскликнула она, подталкивая его к двери,  ибо  он  стоял
словно громом пораженный. - Скорей!
   Она открыла дверь и вытолкнула его в холл. Подгоняемый ее словами, он
побежал, продолжая сжимать в руке перчатку. Скарлетт услышала его  быст-
рые шаги, когда он пересекал холл, и звук захлопываемой двери.
   Она сказала: "Боже мой!" - и, добредя до кровати, села, уронив голову
на руки. Она вдруг почувствовала такую усталость, какой еще не испытыва-
ла в жизни. Когда раздался звук захлопнувшейся двери, у Скарлетт  словно
что-то надорвалось, словно лопнула державшая ее пружина. Она  почувство-
вала, что измучена, опустошена. Горе, угрызения совести, страх,  удивле-
ние - все исчезло. Она устала, и мозг ее работал тупо, механически - как
часы на камине.
   Из этого унылого тумана, обволакивавшего ее, выплыла одна мысль. Эшли
не любит ее и никогда по-настоящему не любил, но и это не  причинило  ей
боли. А ведь должно было бы. Она должна была бы впасть в отчаяние, горе-
вать, проклинать судьбу. Она ведь так долго жила его любовью. Эта любовь
поддерживала ее во многие мрачные минуты жизни и тем не менее  -  такова
была истина. Он не любит ее, а ей все равно. Ей все равно, потому что  и
она не любит его. Она не любит его, и потому, что бы он ни  сделал,  что
бы ни сказал, это не способно больше причинить ей боль.
   Она легла на кровать и устало опустила голову на подушку. Ни  к  чему
пытаться прогнать эту мысль, ни к чему говорить  себе:  "Но  я-то  люблю
его. Я любила его многие годы. А любовь не может в одну  минуту  превра-
титься в безразличие".
   Но оказывается, может превратиться и превратилась.
   "А ведь на самом деле он таким никогда и не был - только в моем вооб-
ражении, - отрешенно думала она. - Я любила  образ,  который  сама  себе
создала, и этот образ умер, как умерла Мелли. Я смастерила красивый кос-
тюм и влюбилась в него. А когда появился Эшли, такой красивый, такой  ни
на кого не похожий, я надела на него этот костюм и заставила носить,  не
заботясь о том, годится он ему или нет. Я не желала видеть, что он такое
на самом деле. Я продолжала любить красивый костюм, а вовсе не его само-
го".
   Теперь, оглядываясь на много лет назад, она увидела себя в платье  из
канифаса зелеными цветочками, - она стояла на солнце в Таре  и  смотрела
как зачарованная на молодого всадника, чьи светлые  волосы  блестели  на
солнце, как серебряный шлем. Сейчас она отчетливо понимала, что все  это
была лишь детская причуда, столь же ничего не значащая, как и ее каприз-
ное желание иметь аквамариновые сережки, которые она и выклянчила у Дже-
ралда. Как только она получила эти сережки, они утратили для нее  всякую
ценность, как утрачивало ценность все, что она получала, - кроме  денег.
Вот так же и Эшли - он тоже не был бы ей дорог, если бы в те далекие дни
первого знакомства она могла удовлетворить свое тщеславие  и  отказаться
выйти за него замуж. Окажись он в ее власти, стань он пылким, страстным,
ревнивым, надутым, молящим, как другие юноши, эта безумная влюбленность,
которая владела ею, давным-давно прошла бы, рассеялась, как легкий туман
под лучами солнца, лишь только она встретила бы другого мужчину.
   "Какая же я была идиотка, - с горечью думала она. - А теперь  вот  за
все это расплачиваюсь. То, чего я так часто желала, - случилось. Я жела-
ла, чтобы Мелли умерла и чтобы Эшли стал моим. И вот теперь она умерла и
он мой - и он мне не нужен. Его проклятое понятие о чести  заставит  его
спросить меня, не соглашусь ли я развестись с Реттом и выйти за него за-
муж. Выйти за него замуж? Да он не нужен мне, даже преподнесите мне  его
на серебряном блюде! Все равно он будет висеть на моей шее до конца моих
дней. И пока я буду жива, мне придется заботиться о нем, следить,  чтобы
он не умер с голоду и чтобы никто не задел его чувств. Просто у меня по-
явится еще одно дитя, которое будет цепляться за мои  юбки.  Я  потеряла
возлюбленного и приобрела еще одного младенца. И не  пообещай  я  Мелли,
я... мне было бы все равно, даже если бы я никогда больше его не  увиде-
ла".


   ГЛАВА LXII

   Она услышала перешептыванья и, подойдя к двери, увидела негров, испу-
ганно толпившихся в холле у двери на задний двор: Дилси стояла, с трудом
держа на руках отяжелевшего спящего Бо, дядюшка Питер плакал, а  кухарка
вытирала передником широкое мокрое лицо. Все трое  посмотрели  на  Скар-
летт, как бы молча спрашивая, что же делать  теперь.  Она  посмотрела  в
направлении гостиной и увидела Индию и тетю Питти -  они  стояли  молча,
держась за руки, и вид у Индии впервые не был высокомерным. Как и негры,
они умоляюще взглянули на Скарлетт, словно ожидая от нее указаний. Скар-
летт про шла в гостиную, и обе женщины тотчас приблизились к ней.
   - Ах, Скарлетт, что же... - начала было тетя Питти, ее по-детски пух-
лые губы тряслись.
   - Не говорите со мной, или я закричу, - сказала Скарлетт. От чрезмер-
ного напряжения голос ее прозвучал резко, она  крепко  прижала  к  бокам
стиснутые кулаки. При мысли о том, что сейчас надо будет говорить о  Ме-
лани, давать необходимые распоряжения,  сопутствующие  смерти,  она  по-
чувствовала, как в горле у нее снова встал ком. - Я не желаю слышать  от
вас ни слова.
   Этот властный тон заставил их отступить, на лицах у  обеих  появилось
беспомощное, обиженное выражение. "Я не должна плакать при них, -  поду-
мала Скарлетт. - Мне надо держаться, или они тоже расплачутся, а за ними
начнут реветь черные, и тогда мы все с ума сойдем. Надо взять себя в ру-
ки. Мне предстоит столько всего сделать. Повидать гробовщика, и устроить
похороны, и проследить за тем, чтобы в доме было чисто, и  разговаривать
с людьми, которые будут рыдать у меня на груди. Эшли всем этим  заняться
не может, Питти и Индия тоже не могут. Значит, придется мне. Ох, как  же
это тяжело! Это всегда было тяжело, но всегда этим занимался кто-то дру-
гой!"
   Она посмотрела на удивленные, обиженные лица Индии и Питти, и искрен-
нее раскаяние овладело ею. Мелани не понравилось бы, что она так резка с
теми, кого та любила.
   - Извините, что я нагрубила вам, - с трудом  выговорила  она.  -  Это
просто оттого... словом, извините, тетя, что я вам нагрубила. Я на мину-
ту выйду на крыльцо. Мне надо побыть одной. А  потом  вернусь,  и  тогда
мы...
   Она потрепала тетю Питти по плечу и быстро прошла мимо нее к двери на
крыльцо, чувствуя, что если еще хоть минуту пробудет в этой комнате,  то
уже не сумеет совладать с собой. Ей надо побыть одной. Надо выплакаться,
иначе сердце у нее лопнет.
   Она вышла на темное крыльцо и закрыла за собой дверь; влажный  ночной
воздух повеял прохладой ей в лицо. Дождь перестал, и вокруг стояла тиши-
на - только время от времени капало с карниза крыши. Мир был окутан гус-
тым туманом, холодным туманом, который нес с собой запах умирающего  го-
да. Все дома на другой стороне улицы стояли темные, за исключением одно-
го, и свет от лампы в окне этого дома, падая на улицу, боролся  с  тума-
ном, окрашивая золотом клубившиеся в его лучах клочья.  Казалось,  будто
весь мир накрыло одеялом серого дыма. И весь мир застыл.
   Она прижалась головой к одному из столбов на крыльце и хотела  запла-
кать, но слез не было. Слишком большая случилась беда - тут  слезами  не
поможешь. Ее всю трясло. В мозгу снова и снова возникал образ двух  неп-
риступных крепостей, которые вдруг с грохотом рухнули у нее  на  глазах.
Она стояла, пытаясь обрести опору в старом заклятии: "Я подумаю об  этом
потом, завтра, когда станет легче". Но заклятие потеряло свою силу.  Она
не могла не думать о двух людях: о Мелани, которую она, оказывается, так
любила и которая, оказывается, так ей нужна, и об Эшли и  своей  безгра-
ничной слепоте, не позволявшей ей видеть его таким, каким он был.  Скар-
летт понимала, что думать об этом ей будет так же больно завтра,  как  и
послезавтра, и все дни потом.
   "Не могу я сейчас вернуться туда и говорить с ними, - думала  она.  -
Не могу я сегодня вечером видеть Эшли и утешать его. Не сегодня!  Завтра
утром я приду пораньше, и все сделаю, что надо, и скажу все утешительные
слова, какие должна сказать. Но не сегодня. Я не могу, Я пойду домой".
   Дом был всего в пяти кварталах. Она не станет  ждать,  пока  рыдающий
Питер заложит кабриолет, не станет ждать, пока доктор Мид отвезет ее до-
мой. Не в состоянии она вынести слезы одного и молчаливое осуждение дру-
гого. Она быстро - без шляпки и накидки - спустилась по темным  ступеням
крыльца и зашагала в туманной ночи. Завернув за угол, она пошла вверх, к
Персиковой улице, ступая в этом застывшем мокром мире  беззвучно,  точно
во сне.
   Пока она шла вверх по холму, неся в себе груз непролитых слез, у  нее
возникло призрачное чувство, будто она уже раньше была в этом  сумрачном
холодном месте и при таких же обстоятельствах, причем была не раз  и  не
два, а много раз. "Глупости какие, - подумала она, но ей стало не по се-
бе, и она ускорила шаг. - Нервы разыгрались". Но возникшее  ощущение  не
проходило, исподволь завладевая ее  сознанием.  Она  боязливо  озиралась
вокруг, а ощущение все росло, нереальное, но такое знакомое, и она вдруг
вскинула голову, точно животное, почуявшее опасность. "Я просто  устала,
- пыталась она успокоить себя. - И ночь такая странная, такой  туман.  Я
никогда прежде не видела  такого  густого  тумана,  разве  что...  разве
что!.."
   И тут она поняла, и от страха у нее сжалось сердце. Теперь она знала.
Сотни раз она видела этот кошмар, когда бежала сквозь такой же туман  по
призрачным местам, где не было ни указательных столбов, ни стрелок, про-
бираясь сквозь холодную липкую мглу, населенную цепкими тенями и  приви-
дениями. Во сне это с ней или просто сон стал явью?
   На какое-то время ощущение реальности покинуло ее, и она окончательно
растерялась. Чувство, испытанное во время кошмара, овладело ею с  особой
силой, сердце учащенно забилось. Она снова стояла среди смерти и  гробо-
вой тишины, как стояла когда-то в Таре. Все существенное, важное исчезло
из жизни, жизнь лежала в обломках, и паника, словно холодный ветер,  за-
вывала в ее сердце. Ужас, который возникал из тумана и который был самим
туманом, наложил на нее свою лапу, и она побежала.  Она  бежала  сейчас,
как бежала сотни раз во сне, - бежала вслепую, неизвестно куда, подгоня-
емая безымянными страхами, ища в сером тумане безопасное прибежище,  ко-
торое должно же где-то быть!
   Она мчалась по сумеречной улице, пригнув голову, с бешено колотящимся
сердцем, ночной, сырой воздух прилипал к ее губам, деревья  над  головой
угрожали ей чем-то. Но где-то, где-то в этом  диком  краю  сырой  тишины
должен же быть приют! Она спешила задыхаясь вверх по холму, мокрые  юбки
холодом били по лодыжкам, легкие, казалось,  вот-вот  разорвутся,  тугой
корсет впивался в ребра, давил на сердце.
   Внезапно перед глазами ее возник огонек, целый ряд огоньков, неясных,
мерцающих, но настоящих огоньков. В ее кошмарах никогда не было огоньков
- только серый туман.  Сознание  Скарлетт  зацепилось  за  эти  огоньки.
Огоньки - это безопасность, это люди, это реальность, и она резко  оста-
новилась, сжимая руки, стараясь побороть панику, напряженно  вглядываясь
в ряд газовых фонарей, подсказывавших ее смятенному уму, что она - в Ат-
ланте, на Персиковой улице, а не в сером мире призраков и сна.
   Тяжело дыша, она опустилась на каменную тумбу, к  которой  подъезжают
кареты, стараясь совладать с нервами,  словно  это  были  веревки,  выс-
кальзывавшие из рук.
   "Я бежала... Бежала как сумасшедшая! - думала она, и хотя ее все  еще
трясло, но страх уже проходил, сердце же все еще колотилось до  тошноты.
- Но куда я бежала?"
   Ей стало легче дышать - она сидела, прижав руки к груди,  и  смотрела
вдоль Персиковой улицы. Там, на самой вершине холма, стоит ее дом. Отсю-
да казалось, что во всех окнах - свет,  свет,  бросавший  вызов  туману.
Дом! Вот это - реальность! Она смотрела на еще далекий, смутно  очерчен-
ный силуэт дома с благодарностью, с жадностью, и что-то похожее на  уми-
ротворение снизошло на нее.
   Домой! Вот куда ей хотелось. Вот куда она бежала. Домой - к Ретту!
   Стоило Скарлетт осознать это, как с  нее  словно  свалились  путы,  а
вместе с ними - страх, преследовавший ее с той ночи, как  она  добралась
до Тары и обнаружила, что ее мир рухнул. Тогда, вернувшись в  Тару,  она
обнаружила, что никакой уверенности в завтрашнем дне нет и в помине и не
осталось ни силы, ни мудрости, ни любви и нежности, ни понимания - ниче-
го, что привносила в жизнь Эллин и что служило ей,  Скарлетт,  опорой  в
юности. И хотя с той ночи Скарлетт сумела материально обезопасить  себя,
в своих снах она по-прежнему была испуганным ребенком,  тщетно  искавшим
утраченную уверенность в завтрашнем дне, свой утраченный мир.
   Сейчас она поняла, какое прибежище искала во сне, кто был  источником
тепла и безопасности, которых она никак не могла обрести  среди  тумана.
Это был не Эшли - о, вовсе не Эшли! В нем нет тепла, как нет его в блуж-
дающих огнях, с ним  ты  не  чувствуешь  себя  в  безопасности,  как  не
чувствуешь себя в безопасности среди зыбучих  песков.  Это  был  Ретт  -
Ретт, который своими сильными руками может обнять  ее,  на  чью  широкую
грудь она может положить свою усталую голову, чьи подтрунивания  и  смех
помогают видеть вещи в их истинном свете. Ретт, который полностью  пони-
мает ее, потому что он, подобно ей, видит правду как она есть, а не  за-
туманенную всякими так называемыми высокими представлениями о чести, са-
мопожертвовании или вере в человеческую натуру. И он  любит  ее!  Почему
она до сих пор никак не могла понять, что он любит ее, несмотря на  свои
колкости, свидетельствовавшие вроде бы об обратном! Мелани вот поняла  и
уже на краю могилы сказала: "Будь подобрее к нему".
   "О, - подумала она, - Эшли не единственный до глупости  слепой  чело-
век. Мне бы следовало давно это понять".
   На протяжении многих лет она спиною чувствовала каменную стену  любви
Ретта и считала ее чем-то само собою разумеющимся - как и любовь Мелани,
- теша себя мыслью, будто черпает силу только в себе. И так же, как  она
поняла сегодня, что Мелани всегда была рядом с нею в ее жестоких  сраже-
ниях с жизнью, - поняла она сейчас и то, что в глубине,  за  нею  всегда
молча стоял Ретт, любивший ее, понимавший, готовый помочь. Ретт, который
на благотворительном базаре, увидев нетерпение в ее глазах, пригласил ее
на танец; Ретт, который помог ей сбросить  с  себя  путы  траура;  Ретт,
увезший ее сквозь пожары и взрывы в ту ночь, когда пала  Атланта;  Ретт,
утешавший ее, когда она с криком просыпалась, испуганная кошмарами, - да
ни один мужчина не станет такого делать, если он не любит женщину до са-
мозабвения!
   С деревьев на нее капало, но она этого даже не замечала. Вокруг  клу-
бился туман, но она не обращала на это внимания. Думая о Ретте,  вспоми-
ная его смуглое лицо, сверкающие белые зубы, черные живые глаза, она по-
чувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.
   "А ведь я люблю его, - подумала она и, как всегда, восприняла эту ис-
тину без удивления, словно ребенок, принимающий подарок. -  Я  не  знаю,
как давно я его люблю, но это правда. И если бы не Эшли, я бы уже  давно
это поняла. Мне никогда не удавалось увидеть мир в подлинном свете,  по-
тому что между мною и миром всегда стоял Эшли".
   Она любила его - негодяя, мерзавца, человека без чести и совести,  во
всяком случае в том смысле, в каком Эшли понимал честь.  "Да  ну  его  к
черту, этого Эшли с его честью! - подумала она. - Из-за своего понятия о
чести Эшли всегда предавал меня. Да, с самого начала, когда он  ходил  к
нам, хотя знал, что его семья хочет, чтобы он женился на Мелани.  А  вот
Ретт никогда меня не предавал - даже в ту страшную ночь, когда у  Мелани
был * прием и он должен был бы свернуть мне шею. Даже в ту  ночь,  когда
пала Атланта и он оставил меня на дороге, он знал, что я - в безопаснос-
ти, он знал, что я как-нибудь выкручусь. Даже тогда, в тюрьме янки, ког-
да он повел себя так, будто  мне  придется  расплатиться  с  ним  за  те
деньги, которые он мне даст. Он никогда бы насильно не овладел мною.  Он
просто испытывал меня. Он меня все время любил. А я как низко себя с ним
вела! Сколько раз я его обижала, а он был слишком горд, чтобы  дать  мне
это понять. А когда умерла Бонни... Ах, как я могла?!"
   Она поднялась во весь рост и посмотрела на дом на холме. Всего полча-
са тому назад она считала, что потеряла все, кроме денег, - все, что де-
лало жизнь желанной: Эллин, Джералда, Бонни,  Мамушку,  Мелани  и  Эшли.
Оказывается, ей надо было потерять их всех, чтобы понять, как она  любит
Ретта, - любит, потому что он сильный и беспринципный, страстный и  зем-
ной, как она.
   "Я все ему скажу, - думала она. - И он поймет. Он всегда  понимал.  Я
скажу ему, какая я была дура, и как я люблю его, и  как  постараюсь  все
загладить".
   Она вдруг почувствовала себя сильной и такой счастливой. Она  уже  не
боялась больше темноты и тумана, и сердце у нее запело от сознания,  что
никогда уже она не будет их бояться. Какие бы туманы ни клубились вокруг
нее в будущем, она теперь знает, где найти от них спасение.  Она  быстро
пошла по улице к своему дому, и каждый  квартал  казался  ей  бесконечно
длинным. Слишком, слишком длинным. Она подобрала юбки и побежала. Но она
бежала не от страха. Она бежала, потому  что  в  конце  улицы  ее  ждали
объятия Ретта.


   ГЛАВА LXIII

   Парадная дверь был приоткрыта, и Скарлетт, задыхаясь, вбежала в  холл
и на мгновение остановилась в радужном сиянии люстры. Хотя дом был  ярко
освещен, в нем царила глубокая тишина - не мирная тишина сна,  а  тишина
настороженная, усталая и слегка зловещая. Скарлетт  сразу  увидела,  что
Ретта нет ни в зале, ни в библиотеке, и сердце у нее упало. А что,  если
он не здесь, а где-нибудь с Красоткой или там, где он  проводит  вечера,
когда не появляется к ужину? Этого она как-то не учла.
   Она стала было подниматься по лестнице, надеясь  все-таки  обнаружить
его, когда увидела, что дверь в столовую закрыта. Сердце у нее чуть сжа-
лось от стыда при виде этой закрытой двери - она вспомнила многие вечера
прошедшего лета, когда Ретт сидел там один и пил до  одурения,  а  потом
Порк являлся и укладывал его в постель. Она виновата в том, что так  бы-
ло, но она все это изме