- Мы подождем миссис О'Хара. Она задержалась.
   Скарлетт подняла разламывающуюся от боли голову и поглядела на  него,
не веря своим ушам, но встретила молящий взгляд стоявшей за стулом  Дже-
ралда Мамушки. Тогда она встала пошатываясь, невольно поднесла  руку  ко
рту и при ярком утреннем свете вгляделась в лицо отца.  Он  устремил  на
нее ничего не выражающий взгляд, и она увидела, что руки у него дрожат и
даже голова слегка трясется.
   До этой минуты она не отдавала себе отчета в том,  до  какой  степени
подсознательно рассчитывала на Джералда, полагая, что он возьмет на себя
руководство хозяйством и будет указывать ей, что следует делать. Но  те-
перь... А ведь прошлой ночью он как будто совсем пришел в себя.  Правда,
от прежней живости и бахвальства не осталось и следа, но по крайней мере
он вполне связно рассказывал о различных событиях, а теперь... Теперь он
даже не сознает, что Эллин нет в живых. Двойной удар - ее смерть и  при-
ход янки - потрясли его рассудок. Скарлетт хотела было  что-то  сказать,
но Мамушка неистово замотала головой и утерла покрасневшие  глаза  краем
передника.
   "Неужели папа совсем лишился рассудка? - пронеслось у Скарлетт в уме,
и ей показалось, что голова у нее сейчас лопнет от этого нового обрушив-
шегося на нее удара. - Нет, нет, он просто оглушен.  Просто  болен.  Это
пройдет. Он поправится. Должен поправиться. А что я буду делать, если не
пройдет? Я не стану думать об этом сейчас. Не стану думать ни о чем:  ни
о маме, ни обо всех этих ужасах сейчас. Не стану думать пока...  Пока  я
еще не в силах этого выдержать. Столько есть всего, о чем надо подумать.
Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь,  -  надо  думать  о
том, что еще можно изменить".
   Она встала из-за стола, не притронувшись к завтраку, вышла на  заднее
крыльцо и увидела Порка: босой, в лохмотьях, оставшихся от его  парадной
ливреи, он сидел на ступеньках и щелкал орешки арахиса. В голове у Скар-
летт стоял гул и звон, солнце немилосердно резало глаза. Даже  держаться
прямо было ей сейчас нелегко, и она заговорила сухо,  коротко,  отбросив
все правила вежливого обращения с неграми, на которых всегда  настаивала
ее мать.
   Она начала задавать вопросы в такой резкой форме и  так  повелительно
отдавать распоряжения, что у Порка от удивления глаза  полезли  на  лоб.
Мисс Эллин никогда не разговаривала так ни с кем из слуг, даже если зас-
тавала их на месте преступления -  с  украденной  дыней  или  цыпленком.
Скарлетт снова принялась расспрашивать про плантации, про фруктовый сад,
огород, живность, и в ее зеленых глазах появился  такой  жесткий  блеск,
какого Порк никогда прежде не замечал.
   - Да, мэм, эта лошадь сдохла - прямо там, где я ее привязал. Ткнулась
мордой в ведерко с водой и опрокинула его. Нет, мэм, корова жива. Вам не
докладывали? Она отелилась ночью. Потому и мычала так.
   - Да, отличная повивальная бабка получится из твоей  Присей,  -  едко
проронила Скарлетт. - Она ведь утверждала, что корова мычит, потому  что
давно не доена.
   - Так ведь Присей не готовили в повивальные  бабки  для  скота,  мисс
Скарлетт, - деликатно напомнил Порк. - И, как говорится, спасибо за  то,
что бог послал, - эта телочка вырастет в хорошую корову, и у  нас  будет
полно молока, масла и пахтанья для молодых мисс, а доктор-янки  говорил,
что молодым мисс большая от него польза.
   - Ну, ладно, давай дальше. Скот какой-нибудь остался?
   - Нет, мэм. Только одна старая свинья с поросятами. Я загнал их  всех
на болото, когда понаехали янки, а нынче где их искать - бог весть.  Она
пугливая была, свинья эта.
   - Все равно их надо разыскать. Возьми с собой Присси  и  отправляйся,
пригони их домой.
   Порк был немало удивлен и сразу вознегодовал.
   - Мисс Скарлетт, это работа для негров с плантации.  А  я  всю  жизнь
служил при господах.
   Два маленьких дьяволенка с раскаленными  докрасна  вилами,  казалось,
глянули на Порка из зеленых глаз Скарлетт.
   - Ты и Присей вдвоем сейчас же пойдете и поймаете эту свинью,  или  -
вон отсюда, к тем, что сбежали.
   Слезы обиды навернулись на глаза Порка. Ох... если бы мисс Эллин была
жива! Она разбиралась в этих тонкостях, понимала разницу в  обязанностях
дворовой челяди и рабов с плантации.
   - Вон отсюда, говорите, мисс Скарлетт? Куда же мне идти?
   - Не знаю и знать не хочу. Но каждый, кто не желает  делать  то,  что
надо, может отправляться к янки. Передай это и всем остальным.
   - Слушаюсь, мэм.
   - Ну, а что с кукурузой и хлопком?
   - С кукурузой? Боже милостивый, мисс Скарлетт, они же  пасли  лошадей
на кукурузном поле, а то, что лошади не съели и не вытоптали, они увезли
с собой. И они гоняли свои пушки и фургоны по хлопковым полям и погубили
весь хлопок. Уцелело несколько акров, внизу у речки  -  видать,  они  не
приметили. А какой от них прок - там больше трех тюков не наберется.
   Три тюка! Скарлетт припомнилось бессчетное  множество  тюков  хлопка,
которые ежегодно приносил урожай, и сердце ее заныло.  Три  тюка.  Почти
столько, сколько выращивали эти никудышные лентяи Слэттерн. А  ведь  еще
налог. Правительство Конфедерации взимало налоги вместо  денег  хлопком.
Три тюка не покроют даже налога. Конфедерации же нет дела до  того,  что
все рабы разбежались и хлопок собирать некому.
   "Ладно, и об этом не стану думать сейчас, - сказала себе Скарлетт.  -
Налоги - это не женская забота в конце концов. Об этом должен заботиться
отец. Но он... О нем я тоже сейчас не буду думать. Получит  Конфедерация
наш хлопок, когда рак на горе свистнет. Сейчас главное для нас - что  мы
будем есть?"
   - Порк, был кто-нибудь из вас в Двенадцати Дубах или в усадьбе Макин-
тошей? Там могло остаться что-нибудь на огородах.
   - Нет, мэм. Мы из Тары ни ногой. Боялись, как бы не напороться на ян-
ки.
   - Я пошлю Дилси к Макинтошам, может быть, она раздобудет там  что-ни-
будь поесть. А сама схожу в Двенадцать Дубов.
   - С кем же вы пойдете, барышня?
   - Ни с кем. Мамушка должна остаться с сестрами, а мистер  Джералд  не
может...
   Порк страшно раскудахтался, чем привел ее в  немалое  раздражение.  В
Двенадцати Дубах могут быть янки или беглые негры - ей нельзя идти  туда
одной.
   - Ладно, хватит, Порк. Скажи Дилси, чтобы она отправлялась  немедлен-
но. А ты и Присей пригоните сюда свинью с поросятами, -  повторила  свой
приказ Скарлетт и повернулась к Порку спиной.
   Старый Мамушкин чепец, выцветший, но чистый, висел на своем месте  на
заднем крыльце, и Скарлетт нахлобучила его на голову, вспомнив при  этом
как что-то привидевшееся в давнем сне шляпку с пушистым  зеленым  пером,
которую Ретт привез ей из Парижа. Она взяла большую плетеную  корзину  и
стала спускаться по черной лестнице; каждый шаг отдавался у нее в голове
так, словно что-то взламывало ей череп изнутри.
   Дорога, сбегавшая к реке, - красная, раскаленная от зноя, - пролегала
между выжженных, вытоптанных хлопковых полей. Ни одного дерева на  пути,
чтобы укрыться в тени, и солнце так немилосердно  жгло  сквозь  Мамушкин
чепец, словно он был не из плотного, простеганного ситца на подкладке, а
из прокрахмаленной кисеи, и от пыли так щекотало в  носу  и  горле,  что
Скарлетт казалось - она закаркает, как ворона, если только откроет  рот.
Вся дорога была искромсана подковами лошадей и колесами тяжелых  орудий,
и даже в красных канавах по обочине видны были следы колес. Кусты хлопка
лежали сломанные, втоптанные в землю, - там, где, уступая дорогу  артил-
лерии, кавалерия или пехота  шла  через  поля.  Повсюду  валялись  куски
сбруи, пряжки, куски подошв, окровавленные лохмотья,  синие  кепи,  сол-
датские котелки, сплющенные конскими копытами и колесами орудий,  -  все
то, что, пройдя, оставляет позади себя армия.
   Скарлетт миновала небольшую кедровую кущу и невысокую кирпичную огра-
ду, которой было обнесено их семейное кладбище,  стараясь  не  думать  о
свежей могиле рядом с тремя невысокими холмиками, где покоились  ее  ма-
ленькие братишки. О, Эллин! Она спустилась с холма, прошла мимо кучи об-
горелых бревен и невысокой печной трубы на месте бывшего дома  Слэттери,
исступленно, с неистовой злобой желая, чтобы все их племя превратилось в
золу. Если бы не Слэттери, если бы не эта мерзавка Эмми со своим  ублюд-
ком, прижитым от управляющего, Эллин была бы жива.
   Она застонала, когда острый камешек больно вонзился в волдырь на  но-
ге. Зачем она  здесь?  Зачем  она,  Скарлетт  О'Хара,  первая  красавица
графства, гордость Тары, всеми лелеемая и оберегаемая, тащится  по  этой
пыльной дороге чуть ли не босиком? Ее маленькие ножки созданы для парке-
та, а не для этих колдобин, ее крошечные туфельки должны кокетливо  выг-
лядывать из-под блестящего шелка юбки, а не собирать  острые  камешки  и
дорожную пыль. Она рождена для того, чтобы ей служили, холили ее и нежи-
ли, а вместо этого голод пригнал ее сюда, измученную, в  отрепьях,  рыс-
кать по соседским огородам в поисках овощей.
   У подножия пологого холма протекала речка, и какой прохладой и  тиши-
ной веяло оттуда, где ветви деревьев низко нависали над водой.  Скарлетт
присела на некрутом берегу, скинула  стоптанные  туфли,  стянула  драные
чулки и погрузила горевшие как в огне ступни в прохладную  воду.  Хорошо
бы сидеть так весь день, вдали от устремленных на нее  беспомощных  взо-
ров, сидеть и слышать в тишине только шелест листьев да журчанье медлен-
но бегущей воды! Но она, хоть и через силу, снова надела чулки и туфли и
побрела дальше вдоль мшистого, мягкого, как губка, берега, держась в те-
ни деревьев. Янки сожгли мост, но она знала, что там, где  ярдах  в  ста
ниже по течению русло сужалось, есть мостки -  перекинутые  через  речку
бревна. Она осторожно перебралась на другой берег и под палящим  солнцем
стала подниматься на холм - до Двенадцати Дубов оставалось полмили.
   Все они - двенадцать дубов - стоят, как стояли еще со  времен  индей-
цев, только искривились обнаженные ветви, потемнела,  пожухла  опаленная
огнем листва. А за ними лежат руины дома Джона Уилкса - почерневшие  ос-
татки белоколонного особняка, так  величаво  венчавшего  вершину  холма.
Черная яма, бывшая прежде погребом, обугленный каменный фундамент и  две
солидных дымовых трубы указывали на то, что здесь раньше  жили  люди.  И
одна колонна, длинная, полуобгоревшая, лежала поперек  газона,  придавив
капителью куст жасмина.
   Скарлетт опустилась на колонну, слишком потрясенная,  чтобы  найти  в
себе силы сделать еще хоть шаг. Картина этого разорения  поразила  ее  в
самое сердце - сильнее, чем все, что она видела до сих пор. Гордость ро-
да Уилксов лежала у ее ног, обращенная в прах.  Вот  какой  конец  нашел
добрый, гостеприимный дом, где ее всегда так радушно принимали, дом, хо-
зяйкой которого рисовала она себя в несбывшихся мечтах. Здесь она танце-
вала, кружила мужчинам головы, обедала, здесь,  сжигаемая  ревностью,  с
истерзанным сердцем, наблюдала, как Эшли смотрит на улыбающуюся ему  Ме-
лани. И здесь в прохладной тени дуба Чарлз Гамильтон, не помня  себя  от
счастья, сжал ее руки, когда она сказала, что согласна стать его женой.
   "О, Эшли! - пронеслось у нее в голове. - Быть может, это  к  лучшему,
если вас нет в живых! Страшно подумать, что вам  доведется  когда-нибудь
это увидеть!"
   Эшли привел сюда молодую жену, но ни его сыну, ни его  внуку  уже  не
суждено ввести в этот дом свою  новобрачную.  Не  будут  больше  греметь
здесь свадьбы, женщины не будут больше рожать детей под этим кровом, ко-
торый был ей так дорог и под которым она так страстно  мечтала  править.
От дома остался обгорелый труп, и Скарлетт казалось, что весь род  Уилк-
сов погребен под грудами золы.
   - Я не стану думать об этом сейчас. Я сейчас не выдержку. Подумаю по-
том, - громко произнесла она, отводя глаза в сторону.
   Она обошла пепелище и направилась к огороду, мимо вытоптанных розовых
клумб, за которыми так заботливо ухаживали сестры Уилкс. Миновала задний
двор, сгоревшие амбары, коптильню и птичник. Изгороди из кольев, которой
был обнесен огород, не было, и аккуратные ряды зеленых  грядок  подверг-
лись такому же опустошению, как и огород в Таре. Мягкая земля была изры-
та следами подков и тяжелыми колесами орудий, и все растения втоптаны  в
грунт. Искать здесь было нечего.
   Она пошла назад и на этот раз выбрала тропинку, спускавшуюся к молча-
ливым рядам беленых хижин, время от времени громко выкрикивая на ходу:
   - Хэлло!
   Но никто не откликаются. Даже собачьего лая  не  раздалось  в  ответ.
По-видимому, все негры Уилксов разбежались или  ушли  с  янки.  Скарлетт
знала, что у каждого негра был свой маленький огородик, и  она  направи-
лась туда в надежде, что война пощадила хоть эти жалкие клочки земли.
   Ее поиски увенчались успехом, но она была уже так  измучена,  что  не
испытала радости при виде репы и кочанов капусты -  вялых,  сморщившихся
без поливки, но все же державшихся на грядках, - и стручков фасоли и бо-
бов, пожелтевших, но еще годных в пищу. Она села между грядок и дрожащи-
ми руками принялась выкапывать овощи из земли, и мало-помалу ее  корзина
стала наполняться. Сегодня дома у них будет хорошая еда, хотя и без  ку-
сочка мяса. Впрочем, немного свиного сала, которое Дилси использует  для
светильников, можно будет пустить на подливку. Не забыть сказать  Дилси,
что лучше жечь пучки смолистых сосновых веток, а сало использовать в пи-
щу.
   Возле крыльца одной из хижин она наткнулась на небольшую  грядку  ре-
диски и внезапно почувствовала лютый голод. При мысли  о  сочном  остром
вкусе редиски ее желудок требовательно взалкал. Кое-как обтерев  редиску
юбкой, она откусила половину и проглотила, почти не  жуя.  Редиска  была
старая, жесткая и такая едкая, что у Скарлетт на глазах выступили слезы.
Но лишь только этот неудобоваримый комок достиг желудка, как тот  взбун-
товался, Скарлетт бессильно упала ничком на мягкую грядку, и ее  стошни-
ло.
   Слабый запах негритянского жилья наползал на нее из хижины,  усиливая
тошноту, и ста даже не пыталась ее подавить и продолжала устало  отрыги-
вать, пока все - и хижина, и деревья - не завертелось у нее перед глаза-
ми.
   Она долго лежала так, ослабев, уткнувшись лицом в землю, как  в  мяг-
кую, ласковую подушку, а мысли  блуждали  вразброд.  Это  она,  Скарлетт
О'Хара, лежит позади негритянской хижины в чужом разоренном поместье,  и
ни одна душа в целом свете не знает об этом, и никому нет до нее дела. А
если бы и узнал кто, то всем было бы наплевать,  потому  что  у  каждого
слишком много своих забот, чтобы печься еще и о ней. И все это  происхо-
дит с ней, Скарлетт О'Хара, которая никогда не давала себе  труда  завя-
зать тесемки на туфельках или подобрать с пола сброшенные с ног чулки, с
той самой Скарлетт О'Хара, чьим капризам привыкли потакать все, с  кото-
рой все нянчились, которую все старались ублажить.
   Она лежала плашмя, не имея сил отогнать от себя ни  воспоминания,  ни
заботы, обступившие ее со всех  сторон,  словно  стая  грифов,  учуявших
смерть. Теперь у нее не было сил даже сказать себе: "Сейчас я  не  стану
думать ни о маме, ни об отце, ни об Эшли, ни обо всем этом  разорении...
Я подумаю потом, когда смогу". Думать об этом сейчас было выше  ее  сил,
но она уже не могла заставить себя не думать. Мысли против  воли  кружи-
лись в мозгу как хищные птицы, когтили его, вонзали в него  свои  клювы.
Казалось, протекла вечность, пока она недвижно лежала, уткнувшись  лицом
в землю, палимая беспощадным солнцем, вспоминая тех, кто ушел из  жизни,
и жизнь, которая ушла навсегда, и заглядывая в темную бездну будущего.
   Когда она, наконец, встала и еще раз окинула  взглядом  черные  руины
Двенадцати Дубов, голова ее была поднята высоко, но что-то неуловимо из-
менилось в лице - словно какая-то частица юности, красоты,  нерастрачен-
ной нежности тоже ушла из него навсегда. Прошлого не вернуть. Мертвых не
воскресить. Дни беззаботного веселья остались позади. И беря в руки  тя-
желую корзину, Скарлетт мысленно взяла в руки и свою судьбу: решение бы-
ло принято.
   Пути обратного нет, и она пойдет вперед.
   Минет, быть может, лет пятнадцать, а женщины Юга с  застывшей  навеки
горечью в глазах все еще будут оглядываться назад,  воскрешая  в  памяти
канувшие в небытие времена, канувших в небытие мужчин, поднимая  со  дна
души бесплодно-жгучие воспоминания, дабы с гордостью и достоинством нес-
ти свою нищету. Но Скарлетт не оглянется назад.
   Она посмотрела на обугленный фундамент, и в последний  раз  усадебный
дом воскрес перед ее главами - богатый, надменный  дом,  символ  высоко-
родства и образа жизни. Она отвернулась и зашагала по дороге к Таре; тя-
желая корзина оттягивала ей руку.
   Голод снова начал терзать ее пустой желудок, и она произнесла громко:
   - Бог мне свидетель, бог свидетель, я не дам  янки  меня  сломить.  Я
пройду через все, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не бу-
ду голодать. Ни я, ни мои близкие. Бог мне свидетель,  я  скорее  украду
или убью, но не буду голодать.
   Шли дни, и Тара все больше становилась похожей на необитаемый  остров
Робинзона Крузо - такая здесь царила тишина, такой отрезанной  от  всего
мира казалась усадьба. А мир был в нескольких милях, но так далек, слов-
но тысячи миль грохочущих океанских  валов  отделяли  этот  островок  от
Джонсборо и Фейетвилла, от Лавджоя и даже от соседних  плантаций.  После
того как старая лошадь сдохла, вместе с ней было  утрачено  и  последнее
средство сообщения с окружающим миром, а мерить ногами красную землю  ни
у кого не было ни сил, ни времени.
   Порой в разгар изнурительной работы ради куска  хлеба  и  неустанного
ухода за тремя больными, в минуты отчаянного напряжения Скарлетт с удив-
лением ловила себя на том, что невольно напрягает слух, ожидая  услышать
привычные звуки: пронзительный смех негритят, скрип возвращающихся с по-
ля телег, ржание верхового жеребца Джералда, скачущего через выгон, шур-
шание гравия под колесами на подъездной аллее и веселые голоса  соседей,
заглянувших провести вечерок и  поделиться  новостями.  Но,  разумеется,
сколько бы она ни прислушивалась, все было напрасно. Дорога  лежала  ти-
хая, пустынная, и ни разу не заклубилось на ней  облачко  красной  пыли,
возвещая приезд гостей. Тара была островом среди  зеленых  волнообразных
холмов и красных вспаханных полей.
   Где-то существовал другой мир и другие люди; у них была еда и  надеж-
ный кров над головой. Где-то девушки в трижды перекроенных платьях  без-
заботно кокетничали и распевали "В час победы нашей", как распевала  она
сама еще так недавно. И где-то она еще шла, эта война, и гремели  пушки,
и горели города, и люди умирали  в  госпиталях,  пропитанных  тошнотвор-
но-сладким запахом гангренозных тел. И босые солдаты в грязной  домотка-
ной одежде маршировали, сражались и епанчи вповалку, усталые и голодные,
разуверившиеся и потому павшие духом. И где-то  зеленые  холмы  Джорджии
стали синими от синих мундиров янки, сытых янки, на гладких,  откормлен-
ных кукурузой конях.
   За пределами Тары простирался весь остальной мир и шла  война.  Здесь
же, на плантации, и весь мир и война существовали только в  воспоминани-
ях, с которыми приходилось сражаться, когда  они  в  минуты  изнеможения
осаждали мозг. Все, из чего складывалась прежняя жизнь, отступало  перед
требованиями пустых или полупустых желудков, и все помыслы  сводились  к
двум простым и взаимосвязанным понятиям: еда и как ее добыть.
   Еда! Еда! Почему память сердца слабее памяти желудка? Скарлетт  могла
совладать со своим горем, но не со своим желудком, и каждое утро, прежде
чем война и голод всплывали в ее сознании, она, проснувшись,  но  еще  в
полудреме, замирала, свернувшись клубочком в сладком ожидании, что  сей-
час в окно потянет запахом .жареной грудинки и свежевыпеченных  булочек.
И каждое утро, с силой потянув воздух носом, улавливала запах той  пищи,
которая теперь жд