ала ее при пробуждении.
   На стол в Таре подавались яблоки, яме, арахис и молоко. Но даже  этой
примитивной еды никогда не было вдосталь. А видя ее трижды в день, Скар-
летт невольно уносилась мыслями к прежним дням, к столу, освещенному ог-
нями свечей, к блюдам, источавшим аромат.
   Как беспечно относились они тогда к пище, как были расточительны! Бу-
лочки, кукурузные оладьи, бисквиты, вафли, растопленное масло  -  и  все
это только к завтраку. А потом блюдо с ветчиной - на одном конце  стола,
блюдо с жареными цыплятами - на другом, и тут же тушеная капуста в  гор-
шочке, обильно залитая соусом, отливающим жиром, горы  фасоли  на  ярком
цветном фаянсе, жареная тыква, тушеная бамия, морковь в сметанном соусе,
таком густом, что его можно резать ножом. И три  десерта,  чтобы  каждый
мог выбрать, что ему больше по  вкусу:  слоеный  шоколадный  пирог,  ва-
нильное бланманже или торт со взбитыми  сливками.  При  воспоминании  об
этих яствах слезы выступали у нее на глазах, остававшихся  сухими  перед
лицом войны и перед лицом смерти, и тошнота подымалась к горлу из пусто-
го, вечно урчащего от голода желудка. Ибо аппетит -  предмет  постоянных
сокрушений Мамушки, - аппетит здоровой девятнадцатилетней женщины  четы-
рехкратно возрос вследствие неустанной, тяжелой и совсем непривычной для
нее работы.
   Но не только ее собственный аппетит доставлял Скарлетт мучения: отов-
сюду на нее глядели голодные лицабелые и черные. Скоро и Кэррин и Сьюлин
тоже станут испытывать неуемный голод, как все идущие на поправку тифоз-
ные больные. Уже и малыш Уэйд начинал уныло канючить:
   - Не хочу ямса! Есть хочу!
   Да и остальные все чаще подавали голос:
   - Мисс Скарлетт, если я чего-нибудь не поем, у меня не  будет  молока
для маленьких.
   - Мисс Скарлетт, не могу я колоть дрова на пустой желудок.
   - Птичка моя, я уж и ног не таскаю без еды-то.
   - Доченька, неужели у вас нечего поесть, кроме ямса?
   Одна только Мелани не жаловалась, хотя день ото дня  становилась  все
худее и бледнее и судорога боли пробегала у нее по лицу даже во сне.
   - Я совсем не голодна, Скарлетт. Отдай мою порцию молока  Дилси.  Оно
ей нужнее для младенцев. Больные ведь никогда не бывают голодны.
   Вот эта ее неназойливая мужественность особенно раздражала Скарлетт -
больше, чем надоедливые хныканья всех остальных. На них можно было прик-
рикнуть - что она и делала, - но самоотверженность Мелани ее  обезоружи-
вала и потому злила. И Джералд, и негры, и Уэйд тянулись к Мелани,  пос-
кольку она, даже больная и слабая, всегда  была  добра  и  отзывчива,  у
Скарлетт же в эти дни не находилось ни того, ни другого.
   Особенно Уэйд - он просто не вылезал из комнаты Мелани. С Уэйдом  во-
обще творилось что-то неладное, но что именно - разбираться в этом Скар-
летт сейчас было недосуг. Она приняла на веру слова Мамушки, что  у  ре-
бенка, дескать, глисты, и пичкала его отваром из сухих трав и коры,  ко-
торым Эллин всегда лечила от глистов негритят. Но от этого глистогонного
снадобья личико Уэйда становилось только все бледнее и бледнее. Скарлетт
же воспринимала его в те дни не столько как маленькое  человеческое  су-
щество, сколько как еще одну обузу, еще один рот,  который  надо  накор-
мить. Когда-нибудь потом, когда все эти бедствия останутся  позади,  она
будет играть с ним, и рассказывать сказки, и учить его азбуке, но пока у
нее не было на это ни времени, ни желания. А поскольку ей казалось,  что
он вечно вертится под ногами именно тогда, когда она особенно устала или
озабочена, она нередко бывала с ним резка.
   Ей действовало на нервы, что от ее окриков в его округлившихся глазах
появлялось выражение страха, ибо малейший испуг  делал  его  похожим  на
слабоумного. Она не понимала, что это маленькое существо жило среди пос-
тоянного кошмара, сущности которого даже мозг взрослого не смог бы  пос-
тичь до конца. Страх прочно поселился в Уэйде, страх томил  его  душу  и
заставлял испуганно вскрикивать по ночам, Уэйд начинал дрожать от каждо-
го резкого слова или внезапного шума, ибо в его сознании  все  это  было
неотделимо от слова "янки", а янки он боялся больше, чем привидений, ко-
торыми пугала его Присей.
   До первых дней осады, до первого залпа орудий жизнь Уэйда  была  спо-
койной, размеренной, счастливой. И хотя мать уделяла ему не слишком мно-
го внимания, он не привык слышать ничего, кроме добрых и ласковых  слов,
вплоть до той ночи, когда его внезапно разбудили, вытащили из  кроватки,
и он увидел небо в огне и услышал сотрясший воздух взрыв. В эту ночь и в
последовавший за ней день он впервые испытал  удар  материнской  руки  и
впервые услышал от матери грубое слово. Его жизнь в уютном кирпичном до-
ме на Персиковой улице - а другая была ему неведома -  оборвалась  в  ту
ночь навсегда, и ему уже не суждено было оправиться от этой  потери.  Во
время бегства из Атланты он понял только одно - за ним гонятся янки, - и
страх, что они найдут его и разорвут на части, прочно угнездился  в  его
душе. И всякий раз, когда Скарлетт, делая ему замечание, повышала голос,
он холодел от страха, потому что в его неокрепшем детском мозгу мгновен-
но вставали картины той страшной ночи, когда он впервые услышал ее  гру-
бый окрик. Теперь ее сердитый голос на веки вечные был связан для него с
ужасными словами "янки", и он стал бояться матери.
   Скарлетт не могла не заметить, что ребенок начал ее избегать, и в  те
редкие минуты, когда она среди своих бесконечных дел позволяла себе  за-
думаться над этим, его поведение вызывало в ней немалую досаду. Это было
даже хуже его прежнего вечного цепляния за ее юбку, и ее задевало за жи-
вое то, что он искал прибежища на постели у Мелани, где тут же принимал-
ся спокойно играть в любую игру, какую бы она ни предложила, или слушать
ее рассказы. Уэйд обожал свою тетю, у которой был такой  тихий  голос  и
которая всегда улыбалась и никогда не говорила: "Замолчи! У меня от тебя
голова разламывается!" или: "Бога ради, перестань вертеться под ногами!"
   У Скарлетт не было ни времени, ни охоты нянчиться с ним, но когда это
делала Мелани, в ней пробуждалась ревность. Увидав однажды, как  он  ку-
выркается через голову на постели Мелани, падая при этом прямо  на  нее,
Скарлетт в сердцах отвесила ему подзатыльник.
   - Ты что - совсем очумел? Разве можно так прыгать на  тетю  -  ты  же
знаешь, что тетя больна! Ступай сейчас же во двор,  играй  там,  и  чтоб
больше я тебя здесь не видела!
   Но Мелани тонкой, как плеть, рукой притянула к себе плачущего  ребен-
ка.
   - Полно, полно, Уэйд. Ты же не хотел прыгнуть на меня, правда? Он мне
нисколько не мешает, Скарлетт. Позволь ему побыть со мной.  Позволь  мне
поиграть с ним. Это же единственное, что я могу делать, пока не  поправ-
люсь, а у тебя достаточно хлопот и без него.
   - Не дури, Мелли, - сухо сказала Скарлетт. - Ты и  так  слишком  туго
идешь на поправку, а если Уэйд будет прыгать у тебя на животе, лучше те-
бе от этого не станет. И если я еще раз застану тебя, Уэйд,  у  тети  на
постели, ты получишь от меня хорошую трепку. И перестань шмыгать  носом.
Вечно ты носом шмыгаешь. Постарайся быть мужчиной.
   Уэйд убежал в слезах и спрятался под домом. Мелани закусила губу, и у
нее тоже выступили слезы на глазах, а Мамушка,  наблюдавшая  эту  сцену,
нахмурилась и жарко задышала. Но никто не осмеливался перечить  Скарлетт
в эти дни. Все боялись ее острого языка и этого нового  злого  существа,
которое, казалось, в нее вселилось.
   Скарлетт безраздельно властвовала теперь в имении, и, как это нередко
бывает, столь внезапно полученная власть развязала все дремавшие  в  ней
дурные инстинкты. Не будучи от природы злой, она вместе с тем  была  так
напугана и так не уверена в себе, что становилась грубой, боясь, как  бы
ее несостоятельность не обнаружилась и не  пошатнула  ее  авторитета.  А
кроме того, прикрикнуть и увидеть, что тебя боятся, было иной  раз  даже
приятно. Это давало облегчение донельзя напряженным нервам. Она  и  сама
замечала иной раз, что характер у нее меняется. Порой, видя,  как  после
какого-нибудь ее не допускающего возражений приказа у Порка обиженно вы-
пячивается губа, или слыша, как Мамушка бормочет себе под нос: "До  чего
же некоторые воображать здесь стали...", она удивлялась на  самое  себя:
где же ее хорошие манеры и воспитанность? Всю мягкость,  всю  учтивость,
которые постоянно старалась привить ей Эллин, - все  как  ветром  сдуло,
сдуло, словно листья с веток при первом холодном дыхании осени.
   Как часто говорила ей Эллин: "Будь тверда, но неизменно вежлива с те-
ми, кто тебе служит, особенно с неграми". Но если она будет с ними  веж-
лива, они так целый день и просидят на кухне,  вспоминая  доброе  старое
время, когда дворовую челядь не посылали работать в поле.
   "Люби своих сестер, береги их. Будь всегда добра к недужным и скорбя-
щим, - говорила Эллин. - Помогай людям в беде".
   Но она не могла сейчас любить своих сестер. Они камнем висели  у  нее
на шее. Что касается заботы о них, то разве она не купает их, не  расче-
сывает им волосы? Разве она не кормит их, хотя для этого  ей  приходится
ежедневно отмерять пешком милю за милей, чтобы принести горстку  овощей?
Разве не научилась она доить корову, хотя душа у нее каждый раз уходит в
пятки, стоит этому рогатому чудовищу, уставясь на нее, помотать головой?
Ну, а стараться быть к сестрам доброй - это пустая трата  времени.  Если
она будет чересчур к ним добра, они еще, пожалуй,  долго  проваляются  в
постели, в то время как ей нужно, чтобы они побыстрее встали на ноги и в
ее хозяйстве прибавилось две пары рук.
   Поправлялись они медленно и все еще лежали в постели - совсем слабые,
тощие. А пока они находились без сознания, мир вокруг них изменился  не-
узнаваемо. Пришли янки, убежали негры, умерла их мать. Этому  невозможно
было поверить, и их разум отказывался эти три факта  принять.  Порой  им
казалось, что ничего не произошло, - просто у них продолжается бред.  Не
могла же Скарлетт в самом деле так измениться. Когда она,  облокотясь  о
спинку кровати, принималась втолковывать, какую работу намерена поручить
им, лишь только они поправятся, сестры смотрели на нее как на  чудовище.
У них не умещалось в голове, что на плантации больше нет той  сотни  ра-
бов, которая эту работу выполняла. У них не умещалось в голове, что бла-
городные девушки из семьи О'Хара  должны  заниматься  грубым  физическим
трудом.
   - Но, сестричка, дорогая, - пролепетала как-то раз Кэррин, и ее  неж-
ное детское личико стало совсем белым от страха, - я же не  могу  щепать
лучину! Что будет с моими руками!
   - А ты погляди на мои, - сказала Скарлетт и с жесткой улыбкой поднес-
ла к глазам сестры свои загрубевшие, покрытые волдырями и мозолями ладо-
ни.
   - По-моему, это гадко - так разговаривать с малышкой, да  и  со  мной
тоже, - вскричала Сьюлин. - По-моему, ты все лжешь и нарочно  стараешься
нас запугать. Послушала бы тебя мама! Она бы не  позволила  так  с  нами
разговаривать! Щепать лучину! Еще чего не хватало!
   Сьюлин с бессильной злобой поглядела на старшую сестру, ни секунды не
сомневаясь, что Скарлетт говорит все это лишь доя того,  чтобы  их  поз-
лить. Сьюлин только что  была  на  краю  смерти  и  потеряла  мать.  Она
чувствовала себя ужасно одинокой, и ей было страшно и хотелось, чтоб  ее
жалели, ласкали и баловали. А вместо этого Скарлетт каждый день, став  в
ногах кровати, с каким-то новым гадким блеском в зеленых, чуть  раскосых
глазах с удовлетворением отмечала, что сестры идут на поправку, и прини-
малась перечислять их обязанности: стелить  постели,  стряпать,  таскать
воду из колодца, щепать лучину. И можно было подумать, что ей даже  дос-
тавляет удовольствие сообщать им все эти чудовищные вещи.
   А Скарлетт и вправду делала это не без удовольствия.  Она  держала  в
страхе всех негров и тиранила сестер не только потому,  что  напряжение,
усталость, заботы не оставляли в ее душе места для участливости, а еще и
потому, что таким способом она срывала на других накопившуюся  в  сердце
горечь: ведь все внушенные матерью представления о жизни оказались  лож-
ными.
   Все, чему учила ее Эллин, обернулось совершенно непригодным теперь, и
душа Скарлетт была смятена и уязвлена. Ей не приходило в голову, что Эл-
лин не могла предусмотреть крушение мира, в котором она жила  и  растила
своих дочерей, не могла предугадать, что у них уже не будет того положе-
ния в обществе, к которому она их так искусно готовила. Скарлетт не  по-
нимала, что Эллин, уча ее  быть  доброй,  мягкой,  уступчивой,  честной,
правдивой и скромной, видела впереди вереницу мирных, небогатых события-
ми лет, во всем подобных ее собственной размеренной жизни.  Судьба  воз-
награждает женщин, которые живут по этим законам, говорила Эллин.
   И охваченная отчаянием Скарлетт думала: "Все, все, чему она меня учи-
ла, ничем, ну, ничем не может мне помочь теперь! Какая мне польза от то-
го, что я буду доброй? Что мне это даст, если я буду мягкой, уступчивой?
Куда больше было бы толку, если бы она научила меня пахать или  собирать
хлопок, как негры. О мама, ты была не права!"
   Она не понимала, что упорядоченный мир Эллин рухнул, вытесненный иным
миром, со своими грубыми законами, с иными мерками и ценностями. Она ви-
дела только - так ей казалось, - что ее мать была  не  права,  и  в  ней
стремительно совершались перемены, жизненно необходимые, чтобы во  всео-
ружии встретить этот новый мир, для которого она не была подготовлена.
   Неизменной осталась только ее любовь к Таре. Всякий раз,  когда  она,
усталая, возвращалась домой с плантации и перед ней возникало  невысокое
белое здание, сердце ее преисполнялось любовью и радостью от приближения
к родному очагу. И всякий раз, когда, выглянув из окна, она видела зеле-
ные пастбища, и красную пахоту, и высокую громаду темного тонкоствольно-
го девственного леса, у нее  захватывало  дух  от  красоты  этой  земли.
Только эта частица ее души, только любовь к отчему  краю  с  его  грядой
мягких, округлых красных холмов, к этой прекрасной, плодородной земле  -
то алой, как кровь, то густо-багряной, то кирпично-тусклой, то  киновар-
но-пурпурной, из года в год творящей чудо - зеленые кусты, осыпанные бе-
лыми пушистыми клубочками, - только эта любовь не претерпела  изменений.
Ведь нигде на всей планете не было земли, подобной этой.
   И тогда ей казалось, что она  начинает  понимать,  почему  происходят
войны. Ретт был неправ - неверно это, будто люди ведут войны ради денег.
Нет, они сражаются за эти холмистые просторы, возделанные плугом, за эти
зеленые луга с ощетинившейся после покоса травой, за ленивые желтые реки
и белые прохладные дома в тени магнолий. Только за это и стоит сражаться
- за красную землю, которая принадлежит им и будет принадлежать  их  сы-
новьям, за красную землю, которая родит хлопок для их сыновей и внуков.
   Вытоптанная земля Тары - вот все, что у нее осталось теперь, когда не
стало Эллин, не стало Эшли, а Джералд впал в детство, не перенеся удара,
и деньги, негры, положение, уверенность в будущем - все сгинуло  в  одну
ночь. Ей припомнился разговор с отцом, припомнился как  что-то  происхо-
дившее в другом измерении, и ей показалось странным, как могла она  быть
так молода и так глупа,  чтобы  не  понять  смысла  его  слов:  земля  -
единственное на свете, за что стоит бороться.
   "Ибо она - единственное, что вечно... и для того, в чьих  жилах  есть
хоть капля ирландской крови, земля-это то же, что мать... Это единствен-
ное, ради чего стоит трудиться, за что стоит бороться и умереть".
   Да, за Тару стоило бороться, и она просто, без колебаний включилась в
эту борьбу. Она не позволит никому отнять у нее Тару. Никому не  удастся
заставить ее и ее близких  скитаться  по  свету  и  жить  из  милости  у
родственников. Она не выпустит имения из своих рук, даже если для  этого
придется изнурить работой и себя, и всех здесь живущих.


   ГЛАВА XXVI

   Скарлетт уже вторую неделю жила дома, когда на ноге у  нее  загноился
самый большой из натертых за время дороги волдырей, нога  распухла,  на-
деть башмак стало невозможно, и она еле-еле ковыляла, наступая только на
пятку. Вид нарыва приводил ее в отчаяние. А что,  если  у  нее  начнется
гангрена, как у раненых? Доктора здесь нет, и она умрет. Жизнь ее сейчас
была не сладка, но расставаться с ней у Скарлетт вовсе не было охоты.  И
кто позаботится о Таре, если ее не станет?
   Первые дни Скарлетт еще надеялась, что Джералд возродится к  жизни  и
возьмет бразды правления в свои руки, но прошли две недели, и она  поня-
ла, что эта надежда несбыточна. Теперь ей стало ясно:  судьба  имения  и
всех живущих в нем - в ее неопытных руках, ибо Джералд был  все  так  же
тих, молчалив, погружен в себя, и его отсутствующий  взгляд  нагонял  на
нее страх. Когда она обращалась к нему за советом, у  него  на  все  был
один ответ:
   - Сделай так, как считаешь лучше, доченька.
   А порой и того хуже:
   - Спроси лучше у мамы, котенок.
   Мало-помалу Скарлетт поняла, что он останется таким уже навсегда и до
конца дней своих вечно будет ждать появления Эллин, вечно будет  прислу-
шиваться, не раздадутся ли ее шаги, - поняла и бесстрастно примирилась с
этой мыслью. Джералд  жил  в  каком-то  своем,  пограничном  с  действи-
тельностью мире, где время остановилось, а Эллин всегда находилась в со-
седней комнате. Казалось, смерть Эллин отняла у него силу, двигавшую его
поступками, и он сразу утратил и свою хвастливую самоуверенность, и  на-
пористость, и свое неугомонное жизнелюбие. Эллин О'Хара  была  для  него
тем зрительным залом, перед которым он  разыгрывал  увлекательный  спек-
такль под названием "Жизнь Джералда О'Хара". Теперь же огни рампы потух-
ли, занавес опустился навечно, зрительный зал внезапно куда-то исчез,  и
старый актер остался как громом пораженный, один на  пустых  подмостках,
тщетно ожидая очередной реплики.
   В то утро в доме было очень тихо, так как все, кроме  Скарлетт,  трех
лежащих в постели больных и Уэйда, отправились на  поиски  бродившей  по
болоту свиньи. Даже Джералд вдруг как-то приободрился и с мотком веревок
на плече заковылял через вспаханное поле, опираясь на руку Порка. Сьюлин
и Кэррин, наплакавшись вволю, уснули; так повторялось  по  меньшей  мере
два-три раза на дню; они принимались вспоминать Эллин, и слезы  слабости
и скорой начинали струиться по их исхудалым  щекам.  Мелани,  которую  в
этот день впервые посадили в постели, подперев подушками и покрыв  чине-
ной-перечиненой простыней, одной рукой поддерживала льняную головку сво-
его младенца, а другой - и не менее нежно - черную курчавую -  Дилсиного
малютки. В ногах у нее сидел Уэйд и слушал сказку.
   Тишина, царившая в доме, невыносимо тяготила Скарлетт,  слишком  живо
напоминая ей мертвую тишину опустошенной страны, через которую  пробира-
лась она в долгий-долгий день бегства из Атланты. Хоть бы корова или те-
ленок замычали - так нет, молчат часами! За окном не раздавалось  щебета
птиц, и даже шумное суматошное семейство пересмешников, из  поколения  в
поколение .жившее в глухо шелестящей кроне магнолии,  примолкло  в  этот
день. Скарлетт придвинула низкое кресло поближе к распахнутому окну сво-
ей спальни и, задрав подол платья выше колен, опершись локтями  о  подо-
конник, сидела, глядя на подъездную аллею, на газон, на пустынный  зеле-
ный выгон за дорогой. На полу возле кресла стояла бадейка  с  колодезной
водой, и время от времени она опускала в нее воспаленную ступню, кривясь
от жгучей боли.
   Так она сидела, уткнувшись подбородком в руки. Именно  теперь,  когда
ей нужно напрячь все силы, этот палец взял да нагноился! Разве эти идио-
ты сумеют когда-нибудь поймать свинью! Поросят и тех они ловили по одно-
му целую неделю, а свинья вот уже вторую неделю гуляет себе на  свободе.
Скарлетт была уверена, что пойди она с ними  на  болото,  ей  стоило  бы